– А вы не допускали мысли, что это сама Рогозина их перепрятала?
– Мы обшарили весь номер.
– Даже под матрасом!
На миг у Бабкина зародилась мысль, что Мотя Губанова изощренно подшутила над Кувалдой и Совой; что никаких папок нет и в помине, а фотографии и прочие доказательства она выдумала. Но он тут же понял не без сожаления, что версия не вырисовывается. Как минимум, для такой злой шутки Мотя должна была сама знать об этой хорошо запрятанной стороне личной жизни Савушкиной и злоупотреблениях Коваль.
«Но как они обе напуганы!» Сергей понимал, что обеих женщин страшит не только разоблачение («У одной прости-прощай работа и репутация, а вторую, похоже, ждет незамедлительный развод»). Человека, за которым наблюдают, часто ввергает в панику сам факт слежки. Сергей видел взрослых крепких мужчин, которых начинал трясти зверский озноб при известии о том, что супруга или деловой партнер наняли частных сыщиков.
«А ведь Рогозина основательно подошла к делу!»
– Она собиралась выдать нас. Эта сука собиралась нас заложить!
Судя по тому, что Сова покачнулась, когда встала, она прикладывалась к фляжке уже не в первый раз за сегодняшний день.
– Это вы ее убили?
Любка и Коваль уставились на Макара, с невинным видом ждущего ответа. Савушкина вдруг хихикнула.
– Если бы… Ик! Если бы мы ее убили, мы бы забрали папки!
– Уехали! – ответил Сергей на невысказанный Машин вопрос, едва зайдя в номер. – Мы их посадили на такси и спровадили домой.
– Они не слишком сопротивлялись, – добавил Илюшин.
Для полноты картины ему следовало бы упомянуть, что Сова к моменту посадки в машину была уже настолько пьяна, что излагала смущенному Бабкину подробности своих похождений и заверяла в горячей любви к мужу. В конце концов она разрыдалась у него на плече:
– Он меня бросит!
– Выйдете замуж за любовника, – утешил бесчувственный Бабкин. – У вас даже выбор из них есть!
Тут Илюшин, не выдержав, захохотал. Больше всего его веселило, что Сергей советовал искренне.
Оскорбленная до глубины души Савушкина отстранилась от детектива:
– Что вы понимаете! Он мне необходим!
– Охотно верим! – Макар приоткрыл дверцу такси. – Но куда больше вам нужно остаться в живых.
Ира Коваль застыла рядом, вцепившись в сумку. В сумерках она казалась несгибаемой, как скала. Но когда в номере на первом этаже включили электричество и свет упал на ее лицо, Илюшин увидел, что женщину колотит нервная дрожь.
– Зачем она это сделала? Зачем? – шептала она.
Макар и сам многое бы отдал, чтобы узнать ответ на этот вопрос.
Маша выглянула в коридор. «Никого. Похоже, у меня развивается паранойя».
– Думаете, теперь они в безопасности?
– Понятия не имею, – признался Илюшин. – Ясно только одно: это дело можно считать проваленным. Ни одной зацепки, которая все объясняла бы. Ни одной подозреваемой.
– То есть сворачиваемся? – уточнила Маша.
– Я бы переночевал и уехал еще до завтрака.
– Лучше после, – пробасил Сергей.
Макар опустился на диван. Выглядел он не столько расстроенным, сколько озадаченным.
– А Матильда где? – вполголоса спросил Сергей.
– У себя. Тоже пакует вещи.
Повисло тяжелое молчание.
– Даже пиццу не хочется, – пробормотал спустя несколько минут Макар.
Бабкину хотелось пошутить по этому поводу, но он не стал. Удар по самолюбию его друга был нанесен и впрямь чувствительный. Илюшин так уверенно взялся за это дело, так рассчитывал, что они полностью обелят Машу, – и что? Уезжают, бегут почти так же позорно, как Савушкина с Кувалдой.
– Ты уверен, что ни одна из них не та, кого мы ищем? – спросил он на всякий случай.
– Я вообще ни в чем уже не уверен. А твои связи что говорят?
Сергей еще с утра созвонился с одним из бывших коллег и попросил срочно выяснить все, что касается Юлии Зинчук.
– Молчат мои связи, – он развел руками. – Ничего нет! Такое ощущение, что она целенаправленно подчищала следы. Ни снимков, ни документов, ни личных дел в архивах. Известно, что она получила двухгодичную австрийскую визу в девяносто девятом. Дальше ее следы теряются.
«А ведь у нас осталось не так уж много подозреваемых, – подумала Маша, глядя на унылые лица обоих сыщиков. – Круг сжимается».
Она хотела поделиться этой мыслью с Макаром и Сергеем, но тут Илюшин сказал:
– У меня было подозрение, что Зинчук – это Лосина.
– У меня тоже, – откликнулся Бабкин. – И что Коваль сработала на опережение.
– Или Савушкина.
– Или Савушкина, – с нотой сомнения согласился Сергей. Он затруднялся с ответом, на кого из этих двоих ставить. Физической силы с избытком хватило бы у Кувалды, зато готовности шваркнуть булыжником любого, стоящего на ее пути, – у ее крошечной подруги.
По стеклу мазнули фары уехавшего такси. Постояльцы разбегались из «Тихой заводи».
«Макар даже подоконник не занял, – подумала Маша. – Сильно же его выбило из колеи».
– Анжела упоминала, что у Липецкой были татуировки! – вдруг вспомнил Илюшин и приподнялся. Глаза его заблестели.
– Извини, Макар. – Маша с искренним сожалением покачала головой. – Я спросила у нее после сауны, куда они делись. Она их свела давным-давно.
– А если врет? – встрял Бабкин.
– У нее что-то вроде мелких шрамов на шее. Вряд ли врет.
– Ну совсем никаких зацепок, – пробормотал Сергей.
Он прижался лбом к холодному стеклу, следя за отъезжающим такси.
– Методом исключения у нас остается только Стриженова, – вслух подумал он. – Спорим, если ее пытать, она во всем сознается.
– Э, да ты совсем в отчаянии! Маша, его надо покормить.
– Его надо побить.
С первого этажа донеслись отголоски ритмичной музыки. Маше стало не по себе при мысли, что танцы все-таки будут, несмотря на все происшествия последних дней. С момента, как они нашли Анжелу, прошло лишь несколько часов. По телефону в больнице им сообщили, что Лосина до сих пор не пришла в себя.
«И не факт, что придет».
Как и предсказывал Сергей, машина полиции прибыла четверть часа спустя после «скорой». На этот раз показания у них собирал другой следователь, пожилой и безразличный ко всему. Он быстро и деловито опросил всех, и уже к девяти вечера парк обезлюдел. Только обрывки красно-белой бумажной ленты болтались на ветру.
Две лампочки в люстре мелко замигали, будто дрожа.
– Прекрасно! – меланхолично одобрил Илюшин. – Давайте еще электричество отключим и погрузимся в кромешную тьму.
«Погрузимся», – подумала Маша, зацепившись за слово. Конечно, это же заводь. Темный колодец бездонных вод. Чем глубже они опускаются, тем меньше видно. Вот уже и свет понемногу гаснет.
– А ты хотел, чтобы тебе и электрика бесперебойно работала!
– Я хотел найти убийцу.
Макар все-таки встал с дивана и прошелся по комнате.
– Несомненно, Рогозина подготовила досье на всех…
– Однако распечатала только два! – подхватил Бабкин, по-прежнему следя за удаляющейся машиной. Фары слились в один огонек и то и дело пропадали за деревьями.
– …на двух лучших бывших подруг. Что есть странность номер один.
Маша включила настольную лампу, не в силах смотреть, как то разгорается, то гаснет люстра.
– Странность номер два, – дополнила она. – Весь второй день Рогозина целенаправленно стравливала нас друг с другом. Раздала роли!
– Например, Лосиной?
– Да. Настроила и ее, и Шверник!
– К Коваль тоже подъезжала, – сообщил Бабкин.
– А Савушкиной намекнула на ее похождения в браке, – усмехнулся Макар. – Причем так тонко, что Люба не поняла, почудилось ей или нет, и мучилась от страха.
– И после этого собрала всех нас вечером, чтобы извиниться!
Макар обогнул угол стола, перемахнул через стул и остановился посреди комнаты.
– У нее был четкий план. Но мы его не понимаем.
– Похоже, уже и не поймем, – со вздохом завершил Бабкин.
Огонек такси наконец сгинул за деревьями. Слабый свет двух фонарей у входа очерчивал призрачный полукруг, но за его границами тени сливались в одну большую ночную прорубь, где изредка проплывало, вильнув хвостом, мерцающее облако.
Маша подошла, встала рядом с мужем, всматриваясь в темноту.
– Какая здесь глухая ночь…
– Шторы задернуть?
– Нет, не нужно.
Она помолчала. Затем сказала, не отрывая взгляда от едва различимой макушки старой ели, поднимающейся над парком:
– Когда ты спросил меня, зачем я еду сюда, я ответила: чтобы перестать бояться. Я долго пыталась избавиться от глупых страхов. Но только теперь поняла…
Настольная лампа вдруг погасла, и комната погрузилась во мрак. Когда свет вспыхнул вновь, темнота за окнами стояла стеной, словно успела подступить вплотную за эти несколько секунд.
– Что поняла?
– Что они вовсе не были глупыми. Посмотри, что Рогозина сделала с нами в школе! Мать Лосиной уволили. Липецкая попала в психиатрическую лечебницу и едва не спилась. Мотя до сих пор заедает любой стресс и не может успокоиться, если нечего пожевать. У Стриженовой внешность лебедя, а мироощущение – гадкого утенка.
– Может, лучше так, чем наоборот?
– Ничего подобного. Тот, кто чувствует себя лебедем, транслирует эту уверенность окружающим. И рано или поздно в нем перестают видеть уродца.
Где-то вдалеке вскрикнула ночная птица и тут же смолкла, словно испугавшись звука собственного голоса.
– Самым сложным оказалось не выпрямиться во весь рост на поле боя, – сказала Маша. – Гораздо сложнее – признать, что поле боя существовало.
Я сливаюсь с ночью, я плачу разными голосами. Стон дерева – это мой стон. Крик птицы – это мой крик.
Но дозваться этих троих я не в силах. Одна временами чувствует меня на границе своего сознания, но сразу же отворачивается, вздрогнув, как от неожиданного прикосновения.
Не уезжайте, прошу я. Найдите ее! Вы подошли так близко! Она собирается бежать, и я не смогу последовать за ней.