Я смотрю ее глазами и вижу то, что видит она: большой чистый класс с портретами классиков на стенах, декабрист в горшке на подоконнике, выпустивший вверх зеленую стрелу с огненным цветком.
«Почему я никогда не смеюсь на твоих выступлениях, Куклачев?»
– У тебя просто нет чувства юмора! – улыбается она в лицо Рогозиной.
И вот этого Светка выдержать не в силах. Ярость, ненависть, проклятия – все переварит она, кроме насмешки.
Ножницы взлетают в воздух.
В эту последнюю секунду я вдруг понимаю, что нужно сделать, и даже не успеваю испугаться принятого решения. Вниз, вниз – со всего размаха!
Мое падение коротко и страшно. Как приближение огромного колеса «Камаза» к распластавшемуся на льду мальчишке. Как прыжок с моста, под которым текут пестрые пятнышки машин. Я швыряю себя – то, что от меня осталось, – между Машей Елиной и замахнувшейся на нее Рогозиной.
Черная бездна всасывает меня. На миг я ощущаю запах резины, невыносимую тяжесть давящего колеса, а потом все исчезает перед ослепительной вспышкой.
Когда она гаснет, меня словно отбрасывает назад во времени: я снова в крохотной комнате, над двумя женщинами, одна из которых наступает на вторую.
Но теперь кое-что изменилось. И это кое-что – я сама.
Я не понимаю, как мне это удалось. Все, чего я хотела, – задержать Рогозину хоть на мгновение, чтобы Маша успела разбить окно. Я думала, когда душа погибает по своей воле, это отражается на мире живых; меня питала надежда, что я смогу что-то изменить своей смертью.
Но души бессмертны, и, отказавшись от всего, я получила то, чего не ожидала.
Я больше не сухой бессильный лист, что вот-вот искрошится в труху. С меня срываются невидимые искры, я сияю, как бенгальская свеча. Срок ее жизни очень короток, но мне и не нужно много времени.
Мой смех не слышен никому. Ну же, хрупкие детали мироздания, оказавшиеся в моей власти, устроим напоследок такой фейерверк, чтобы он хорошенько запомнился!
Удар! Слышен треск. Рогозина замирает, не понимая, что это, и поднимает взгляд к потолку. Еще удар – и верхняя полка с грохотом рушится, банки с химикатами лопаются, взлетают цветные брызги. Я бью, крушу, ломаю предметы, оказавшиеся рядом. С визгом проворачивается оконная ручка: Рогозина видит это и цепенеет. Потому что нет таких ручек, чтобы сами проворачивались на триста шестьдесят градусов, как стрелка часов!
Обе женщины с криком шарахаются в разные стороны. Маша кидается к окну, Рогозина упирается спиной в дверь.
Кажется, сила моя такова, что, вздумай я разнести стену, мне бы это удалось. Но я не хочу проверять. Мне нужно продержаться еще минуту – до тех пор, пока не примчится помощь. И я сбиваю вторую полку.
Адская какофония взрывает тишину: грохочут ведра, отбивают барабанную дробь летящие друг за другом бутылки с чистящим средством, смачно хлюпают туго набитые пакеты с порошком. Весь пол усыпан им, как сахаром с вкраплениями цветных крупинок. Я устраиваю вихрь, швыряю вверх полные пригоршни. Но мне этого мало.
– Отойди! – кричу я Маше Елиной. Меня несет собственная мощь. Я как разбушевавшаяся стихия, устроившая катаклизм в одной отдельно взятой подсобке.
Рыжая женщина прижимается к подоконнику. Не знаю, поняла ли она меня, но теперь это и не имеет значения: на третьем этаже, услышав шум, двое мужчин замирают, переглядываются и, не сговариваясь, бегут обратно. Тонконогая женщина с мальчишеской стрижкой едва успевает за ними.
Швабры, щетки, тряпки, тазы – весь арсенал уборщиц подключается к нашему безумному оркестру. Я дирижирую шваброй! Рогозина пытается подобрать выпавшие ножницы – и тогда с угрожающим ревом включается реликтовый пылесос, давно считавшийся окаменевшим в дальнем углу.
– А-а-а-а! – кричит Светка.
Но даже ее визг не может заглушить моей свирепой бешеной музыки. «Полет валькирий» – детская колыбельная по сравнению с тем, что я творю, сполна растрачивая подаренную мне силу.
Ее осталось совсем чуть-чуть. Я заканчиваюсь, истаиваю, но мне так спокойно и хорошо, как не было уже много-много лет. Кто-то рвет снаружи дверь на себя – Сергей или его друг, это уже не важно.
Все, что я должна была совершить, я сделала. Веселая рыжая девочка выросла, родила мальчика и вышла замуж, она обожает мужа и сына, и она не умерла сегодня – благодаря мне.
Жаль только, что мы не встретились взрослыми – я хочу сказать, в своем подлинном обличье. Мы бы понравились друг другу.
У догорающей бенгальской свечи осталась одна искра. Последним усилием я поворачиваю задвижку на двери, которую Рогозина заперла, – и двое мужчин вваливаются в комнату.
Все. Дальнейшее мне уже не увидеть. Моя история на этом заканчивается.
Ну, что это будет? Снова колесо, размазывающее по обжигающему льду? Черная мазутная бездна?
Я готовлюсь к падению, но вместо этого меня вдруг подхватывает теплая ладонь ветра и несет вверх, через окно, над лесом, над «Тихой заводью», среди рассыпающейся искрами звезд ночи, все выше и выше, пока передо мной не вспыхивает голубым небесная река – самое прекрасное, что я когда-либо видела в смерти и в жизни.
Глава 19
Снег в Москве сошел за один день: исчез бесследно, не оставив после себя даже луж. По телевизору с робкой надеждой заговорили о ранней весне, но синоптики поклялись, что до настоящего тепла еще далеко.
Маша прижала нос к стеклу. На кусте возле дома проклюнулась, бросая вызов природе и синоптикам, острая зеленая почка. Даже птицы оторопели от такой дерзости и держались подальше, ожидая справедливой кары. Почка, однако, упрямо и даже несколько вызывающе торчала, явно собираясь вскоре выбросить зеленый флаг победы.
В прихожей Бабкин уронил зонт и тихо ругнулся.
– Человек создает себе в интернете целую жизнь, – сказал Макар. – Подробную биографию с мужьями, путешествиями, талантами, деньгами… И все это – фикция. Выдумка! Гигантский мыльный пузырь! На повестке дня стоит вопрос, почему все в это поверили.
– Предпосылки у нее были к такой биографии, – ответил Бабкин, путаясь в рукавах куртки. – Цепкая, наглая, красивая деваха. Почему бы ей не выйти замуж за миллионера пару-тройку раз? Маш, мы готовы.
Они втроем вышли из подъезда. Маша стащила шапку и с удовольствием подставила лоб ветру.
– Вы о фотографиях забыли, – сказала она.
– В каком смысле?
– Они придавали достоверность всему, о чем писала Рогозина. Макар, ты узнал, откуда она их брала?
– Свадебный снимок – фотошоп, – Илюшин ловко проскользнул между припаркованной на тротуаре машиной и мусорным баком. – А все остальные принадлежат другим людям. Рогозина воровала их из чужих блогов и выдавала за свои. В интернете искала информацию о тех местах, которые описывала, чтобы не попасть впросак.
– Полноценная жизнь в Сети… – пробормотал Бабкин. Он попытался протиснуться за Макаром, понял, что застрянет, и обошел машину с другой стороны. – Слушайте, зачем мы пешком потащились?
– Гуляй-гуляй, тебе полезно!
Они свернули на дорожку, ведущую в парк.
– Вилла, на которой она якобы жила, действительно находится в Италии, – говорил Илюшин Маше. – Разумеется, там живут совсем другие люди. Ее первый муж – сборная солянка из нескольких человек: богача, красавца, спортсмена, призера гонок. Второй – полная выдумка. Рогозина со временем стала осторожнее и описывала его без привязок к конкретным фактам.
– И никто ничего не заподозрил за столько лет! Я ощущаю себя наивной курицей.
– Ты не курица! – пробасил Сергей, догоняя их.
– И не наивная, – утешил Макар. – У Рогозиной был огромный кредит доверия, и она распорядилась им с умом. Единственный ее серьезный прокол вышел с картинами. Ей стало остро не хватать восторгов, и она выдала живопись современного азиатского художника за свою.
– …проявив при этом неплохой вкус.
– А по мне, так все равно мазня мазней!
Стайка детей на асфальте рисовала мелом. Маша осторожно перепрыгнула через картинки, Сергей обошел по бордюру. Илюшин наклонился и на ходу дорисовал котенку хвост ершиком.
– Талант! – оценил Бабкин. – А почему Рогозина удалила картины?
– Видимо, очень быстро осознала, что вступила на тонкий лед. Если бы кто-то из ее читателей включил поиск в Гугле по изображению, обман раскрыли бы за минуту.
Они вошли в парк.
– Все равно кое-что непонятно, – признался Бабкин, уворачиваясь от подростка на самокате.
– Что?
– Как из той девицы, которую описывала Маша, получилась работница сферы обслуживания?
– И это еще вершина ее карьеры, – усмехнулся Илюшин. – Лет пять она вообще мыкалась без работы, перебивалась случайными заработками вроде кассирши в «Ашане».
– Но почему, черт возьми? Такой трамплин для прыжка – а в итоге гнилое болото!
– Именно потому, что трамплин! – убежденно сказала Маша. – Рогозина так твердо верила, что ей все дастся просто так, лишь по факту очень сильного хотения, что как только на пути появилось первое серьезное препятствие, она спасовала. Ее отца, как выяснилось, посадили. Вскрылись злоупотребления, взятки…
– …чьи-то отжатые бизнесы, – дополнил Макар.
– Ну, это как водится, – фыркнул Бабкин. – То есть девочка осталась без прикрытия?
– Девочку за заваленную сессию и прогулы выгнали из института – это раз. Мать ее очень быстро распродала все имущество – два. А работать и учиться Света не умела и не желала. – Маша помахала ладонью с тремя загнутыми пальцами. – Она и в школе-то не блистала, но там с ее подвешенным языком и хорошей памятью можно было вообще ничего не делать. В институте этот фокус не прошел. Ее отчислили.
– А через несколько лет…
– …она завела блог. На самом деле они с матерью и младшим братом перебрались к дальним родственникам в Тверь. Представляешь, что чувствовала честолюбивая амбициозная девочка, которая обещала всем, что будет жить в Италии, а вместо этого оказалась в провинциальной дыре?
– Тверь – хороший город! – заступился Макар.