ода. Приданым невесты стало небольшое имение в деревне Александровка Шуйского уезда и винокуренный завод, унаследованный ею от первого мужа.
Князь любил Аграфену, но все-таки первая жена оставалась недосягаемым идеалом. «Я не сравню ее с Евгенией, — писал Иван Долгоруков. — Та не имела образца своего! Не отниму и у этой должной справедливости. Она женщина милая, любезная, хорошая; чего же больше! Я с ней имел все причины ожидать спокойной старости, что для меня было всего нужнее, и я благодарю вседневно Бога, избравшего ее к облегчению многих зол, ожидавших меня в грядущих днях жизни».
Князь занимал пост владимирского губернатора до 1812 года. При нем в городе построили дома призрения незаконнорожденных, новый губернаторский дом, театр, открыли казенную аптеку, устроили суконную фабрику, улучшили дорогу. Он часто устраивал инспекции по губернии, в ходе которых не только проверял состояние дел, но и записывал народные предания. Написал несколько книг, посвященных достопамятным местам Владимирского края.
В 1813 году Иван Долгоруков вышел в отставку, вернулся в Москву и скончался спустя десять лет, похоронен в некрополе Донского монастыря, рядом со своей первой женой, которую он пережил на девятнадцать лет.
Украденные дочери и Третейский суд
О таком энергичном, деятельном и эффективном чиновнике, каким во времена Екатерины II был новгородский губернатор Яков Ефимович Сиверс, можно только мечтать. Он старался уделить внимание абсолютно всему — сельскому хозяйству, добыче торфа и каменного угля, соляному делу, дорогам, городам, водным сообщениям, народному просвещению… Одна только беда: при таком служебном рвении у Якова Ефимовича катастрофически не хватало времени на личную жизнь.
Своей карьерой Яков Сиверс обязан своему дяде Карлу Ефимовичу Сиверсу, который, в свою очередь, начинал музыкантом при Елизавете Петровне, тогда еще наследнице престола. Она взяла его к себе сначала форейтором, а потом буфетчиком. Когда она стала императрицей, то назначила его камер-юнкером к наследнику престола Петру Федоровичу, будущему императору Петру III. Тогда-то Карл Сиверс и привез из Прибалтики своего 12-летнего племянника.
Его пристроили писцом в Коллегию иностранных дел (за хороший почерк), потом отправили в русское посольство в Копенгагене, еще семь лет он провел в Англии, где овладел английским, итальянским и французским языкам, освоил мировую литературу, историю, политику, овладел искусством фехтования. Одним словом — уже завидный жених.
С гражданской службы дядя перевел племянника на военную, рассчитывая, что там карьера должна пойти быстрее. И действительно — несколько подвигов на Семилетней войне — и он уже заслужил внимание императрицы. А летом 1762 года 31-летний Яков Сиверс наконец-то женился, причем избранницу назначили ему еще с пеленок — это дядина дочь Елизавета.
«Мог жениться, а может быть — не мог не жениться; кто знает, что было у него на сердце? Возможно, он испытывал нежные чувства к невесте — Елизавета Карловна была красавицей, прекрасно танцевала, умела блеснуть в обществе, явно не обделил Бог ее умом, энергией, находчивостью. Позже возникла версия, что Елизавета Карловна вышла за Сиверса против своей воли. Но даже если так и было, став женой, она сумела оценить и полюбить своего суженого», — отмечает петербургский историк Ирина Рожанковская в своей книге «Судьба одного семейства. Карамзины. Вяземские».
Я.Е. Сиверс.
Портрет работы И. Грасси
Е.К. Сиверс, жена Я.Е. Сиверса
Своего мужа в письмах Елизавета называла «милый Емми». «У тебя такая прекрасная душа, — писала она ему, — что она растрогает каждого, кто ее узнает».
Между тем в 1764 году государыня императрица Екатерина II назначила 33-летнего Якова Сиверса новгородским губернатором. По современным меркам — практически полпредом в федеральном округе, поскольку тогдашняя Новгородская губерния (кроме собственно Новгородчины) включала еще и Тверскую, Псковскую, Великолуцкую и Олонецкую провинции, граничила с Литвой, Польшей, Эстляндией, Лифляндией, Финляндией и Швецией, доходила до Белого моря. При этом хозяйство этого громадного края находилось в весьма запущенном состоянии.
«Вступив в должность, Сиверс с титанической энергией принялся за благоустройство вверенных ему земель, — отмечает Ирина Рожанковская. — Не ведя усталости и не щадя себя, мотался он из конца в конец подведомственной ему территории, самолично вникая в бесчисленные не только крупные, но и мельчайшие вопросы, заждавшиеся своего разрешения».
А что же жена? Она оказалась, как бы так сказать, на периферии внимания мужа, который с головой окунулся в дела. Он постоянно слал императрице проекты улучшения вверенного ему хозяйства, предлагая весьма прогрессивные по тем временам меры: отменить пытки, упорядочить помещичий оброк и даже… освободить крестьян от крепостной зависимости по примеру соседней Эстляндской губернии Российской империи.
Императрица была довольна энергичным чиновником, а вот Елизавета Карловна своим мужем — едва ли. Она жила в Петербурге, не видела его целыми месяцами и почти каждый день отправляла ему слезные письма, в которых уже не только любовь, но и упреки, и обвинения.
«Сколько раз ты обещал мне и клялся никогда меня не покидать!» — взывала Елизавета Карловна к мужу. «Вспомни иногда о моих слезах», — молила она его в другом письме, умоляя не уезжать дальше Новгорода. Но тот как будто бы не обращал внимания на мольбы жены.
«Придет время, когда совесть Ваша будет Вас упрекать за меня; да помочь будет уже поздно. Ваше усердие просто смешно; почему не могли бы Вы послать генерал-майора Штирхейта и поручить ему принятие мер?» — возмущалась Елизавета Карловна тем, что муж помчался решать срочные дела в захолустные Великие Луки.
Бесконечно так продолжаться не могло. В одном из писем Елизавета Карловна недвусмысленно предупреждала мужа, хотя пока еще вроде бы в шутку: «Я думаю, это последняя разлука, которую я терплю; случись еще подобная, перестану быть твоею женой. Со времени нашей свадьбы большую часть этих трех лет мы жили врознь».
Что оставалось делать молодой красавице? Она отправилась в свет. Танцевала на балах, окружая себя толпой поклонников и вызывая интерес высокопоставленных персон. Подробно описывала в своих письмах маскарады, фейерверки, балы, выступления танцоров и музыкантов… В одном из писем Елизавета сообщала мужу: «…великий князь как только увидел меня, поспешно подошел и взял на танец. Потом он еще раз вызвал меня из угла на польский».
Казалось бы, Яков Сиверс должен бешено ревновать жену, но тот, всецело увлеченный хозяйством вверенного ему края, подумал в этом случае совершенно о другом: а почему бы не использовать успехи супруги в своих служебных интересах? И раз она пользуется таким успехом на балах, не обратить ли ей на себя внимание самой императрицы? Ему, мол, трудно достучаться до нее из Новгородского края, а тут — быстрый подход.
«Жена стала фактически резидентом новгородского губернатора в придворных кругах, собиравшим мнения и оценки его деятельности», — отмечает Ирина Рожанковская. «Вчера мне сказали, что императрица тобой довольна и даже тронута усердием, которое ты всюду показываешь, — сообщала Елизавета Карловна мужу. — Приезжай сюда и куй железо пока горячо».
В марте 1776 года Елизавета родила свою первую дочь, свободного времени у нее разом стало меньше, и докучать мужу просьбами бывать с ней чаще она перестала. Тому есть и другая причина: в дом Елизаветы Карловны зачастил князь Николай Авраамович Путятин, которого та принимала весьма благосклонно. Масла в огонь подливали родители Елизаветы Карловны: они считали (и вполне резонно!), что Яков Ефимович уделяет жене явно недостаточно внимания, а в князе Путятине видели едва ли не сына.
Брат Якова Карл намекал ему в своих посланиях, что дома не все в порядке, что следовало бы приехать и разобраться, пока еще не поздно, а кое-кого и вовсе отвадить от посещения Елизаветы. Но Яков Ефимович не прислушивался к этим словам, тем более что был уверен в Николае Путятине, как в себе самом. И совершенно напрасно…
Шаткое равновесие в семейных отношениях рухнуло осенью 1778 года. Яков Сиверс переезжает из Новгорода в Тверь и велел жене перебираться к нему. К его немалому изумлению, та категорически отказалась покидать столицу. Тверь, конечно, во времена Екатерины II немало расцвела, ее даже называли «вторым Петербургом», но по сути все равно оставалась маленьким купеческим городком.
Последовал скандал. Елизавета Карловна припомнила мужу все свои обиды. Тот тоже не стал отмалчиваться: попрекнул жену в том, что она промотала своими светскими развлечениями все его наследство, а прошедшим летом вообще потратила несусветную сумму — 11 500 рублей. Правда, он обещал проявить благородство и все простить, если она последует за ним в Тверь.
Супруги не пришли к согласию, более того, конфликт вышел за пределы семьи, стал достоянием высшего света. Вмешалась даже Екатерина II, которая на сей раз решила поддержать не своего любимого чиновника Сиверса, а заняла сторону Елизаветы Карловны. Она потребовала от Якова Ефимовича: «Изберите беспристрастных судей, которые бы вас разобрали, потому что взаимное раздражение не позволяет вам ни в чем согласиться. Возвратите мне как можно скорей моего губернатора таким, каким я его знаю уже 15 лет».
Так и сделали: чтобы решить конфликт супругов Сиверсов, выбрали посредников. Главным предметом их рассмотрения стал раздел долгов и детей. Поскольку судьи так и не смогли прийти ни к какому решению, решили призвать на помощь третейского судью. Императрица предложила кандидатуру князя Александра Голицына, принадлежавшего к лагерю противников Сиверса.
«На Якова Ефимовича нашло настоящее безумие: над всеми его чувствами и обязанностями — отца, мужа, верноподданного, государственного деятеля — возобладала одна страсть: любовь к детям. У него тоже была своя партия — Панин, Орловы, Чернышевы, люди не последние в Империи. Заручившись их поддержкой, он, не дожидаясь приговора судьи, решил по-своему разрубить этот узел», — отмечает Ирина Рожанковская.