Как бы то ни было, но от Кипренского все отвернулись, он лишился заказов, на него показывали пальцем, за его спиной шептались. Жизнь Кипренского стала невыносимой. Кроме того, академическое начальство не довольно Кипренским в связи с его политической благонадежностью. Как раз тогда в Италии неспокойно, ширилось движение карбонариев, и русский посол в Риме, Андрей Яковлевич Италинский, строго следил за настроениями и поведением русских художников. Кипренский оказался в списке «подозрительных», и его фамилии среди тех, кто «за примерное поведение во время итальянских волнений» был награжден увеличением пансиона, не оказалось. Художник Сильвестр Щедрин свидетельствовал: «Министр, писавший разные похвалы об нас, упомянул так, что о Кипренском он этих похвал сказать не может…»
Кипренский решил покинуть Италию, а пока не определится его будущность, отдать Марию в один из пансионов Тосканы. Он отправил девочку в карете с надежным провожатым, но ее родня перехватила Марию по дороге и стала требовать за нее выкуп. Тогда художник обратился за помощью к кардиналу Эрколе Консальви. Кипренский писал ему, что «на мрачной и безнравственной стезе, по которой идет мать ее, и она не замедлит сама со временем совратиться с пути чести и добродетели». Кардинал пообещал поместить девочку в монастырский приют, где мать не смогла бы ее разыскать.
На родине Ореста Кипренского ждал не самый лучший прием. После всего случившегося в Италии его отказались принимать во многих светских салонах Петербурга, продолжали распускать сплетни о «преступлении». Даже императрица оставила без всякого внимания своего прежнего любимца, не пожелали его видеть и прежде благоволившие к нему великие князья. Осложнились отношения и с Академией художеств, которая отказала художнику в заслуженном профессорском звании.
Спасибо графу Дмитрию Шереметеву, именно он предоставил художнику жилье и мастерскую. Со временем история о сгоревшей итальянке стала забываться, Кипренского снова начали приглашать на приемы, он постепенно оброс новыми заказами и клиентами. И даже императрица Елизавета Алексеевна, над портретом которой он начал работу, милостиво дала ему аудиенцию 3 января 1825 года.
Тем не менее новый император Николай I, задумав устроить в Зимнем дворце Галерею 1812 года, заказал ее англичанину Джорджу Доу, повелев именовать его «первым портретным живописцем Его Императорского Величества». А ведь, как отмечает историк И. Грачева, Кипренский еще до отъезда за границу создал замечательную серию портретов героев 1812 года.
Кипренский стал задумываться о возвращении в Италию. В письме к скульптору Самуилу Ивановичу Гальбергу, оставшемуся в Италии, Кипренский просил разыскать Марию и выяснить, как ей живется: «Я весьма бы желал узнать о ее положении. Хорошо ли ей там, не надобно ли чего для помощи».
Гальберг сумел собрать кое-какие сведения о девочке. Выяснилось, что ее поведением довольны, но видеться, общаться, переписываться с нею не позволено. Кипренский ошеломлен: «Разве не позволено ближайшему из ее родни видеть ее? Ведь она не монашенка. Кто же к ней ближе меня? Виновника, так сказать, ее успехов и счастья ее».
Орест умолял скульптора встретиться с настоятельницей заведения, в котором оказалась девочка, и объявить ей, что он, Кипренский, непременно приедет «в Рим в течение двух или трех лет» и возьмет под свое покровительство малютку. Настоятельницу он просил уверить, что у него «в предмете счастие Марьючи», а самой Мариучче передать, что он никогда не оставит ее и «чтобы она на Бога и на меня всю надежду полагала». «У меня никого ближе ее нет на земле, нет ни родных и никого», — писал Кипренский.
В 1828 году Кипренский вернулся в Рим. Ранее в одном из писем Гальбергу он заявил: «Честь Отечеству делать можно везде». Однако и здесь ему жилось трудно.
Дабы преодолеть все препятствия к браку, тайно принял католичество и женился на Марии. Разница между ними была почти тридцать лет.
Они обвенчались 20 июля 1836 года в Риме. Художник Александр Андреевич Иванов, автор знаменитого «Явления Христа народу», писал о Кипренском и его семейном союзе: «Он дарит взрослую Марию двумя тысячами. Бедная девица отдаривает его прекрасным бельем разного рода. Тронутый сим, наш великодушный художник решает в своем сердце приобрести ее руку и поклясться у алтаря в вечной и неизменной привязанности».
Федор Иванович Иордан в своих «Записках» рассказывал, как удивился, когда встретил на улице художника, гуляющего под руку «с молодою белокурой римлянкой», хотя строгость католических нравов в то время была чрезвычайной: «В Риме боже избави гулять с римлянкою под руку, если она вам не жена; девицы даже боятся кланяться мужчинам на улице…»
Тем временем, жизнь поманила Кипренского надеждами. Отправленные им в Россию на выставку картины имели большой успех. На них обратил внимание сам Николай I и приобрел с выставки «Вид Везувия». Алексей Оленин, поздравляя художника с высочайшей милостью, передавал в письме: «Государь Император, между прочим, изволил спрашивать, не известно ли, скоро ли вы возвратитесь в Отечество?»
Академия художеств на этот раз заочно утвердила Кипренского в звании профессора. Окрыленный успехами, Кипренский стал собираться в Петербург. Часть имущества уже была упакована в ящики и отправлена в Россию. В сутолоке сборов он не придал значения простуде. Увы, судьба отпустила ему всего три месяца семейного счастья. 5 октября 1836 года Кипренского не стало…
Хотя говорили разное. Федор Иордан считал, что брак Кипренского с католичкой не принес ему счастья, что облагодетельствованная Орестом Адамовичем римлянка отплатила ему за это самой черной неблагодарностью, не любила и не жалела своего пожилого мужа, который будто бы под конец топил горе в вине: «Проработав день, он отправляется, бывало, обедать и старается отыскать хорошее вино, которое он требует по половине фульсты, и к концу вечера, когда он едва может говорить от вина, перед ним стоит целая батарея этих полуфульст…»
Через несколько месяцев после смерти Кипренского появилась на свет его дочь Клотильда. Вдове Кипренского Петербургом назначили небольшую пенсию — 60 червонных в год. Кроме того, Академия художеств приобрела у нее три работы покойного мужа — портреты Торвальдсена, Давыдова и императрицы Елизаветы Алексеевны, заплатив за них 6228 рублей, 5 тысяч рублей Анна-Мария Кипренская получила от графинь Потоцкой и Шуваловой за их портреты. Эти суммы добавились к тем 10 тысячам рублей, которые художник, умирая, оставил жене. Так что на первых порах нищета ей не грозила.
Иордан рассказывал, что он с гравером Николаем Ивановичем Уткиным в 1844 году разыскал в Риме Марию. К тому времени она уже вступила в новый брак и таким образом, перестав быть вдовой Кипренского, потеряла право на денежное пособие от России. Академия художеств, заботясь о дочери Кипренского, решила составить особый капитал на имя Клотильды. Но потом следы Марии и ее дочери затерялись…
Три музы Айвазовского
«Характер моего мужа и прикрытая лишь только наружным лоском, из опасения света, необузданная его натура, все более и более проявлялись в самом грубом и произвольном со мной обращении… Несправедливость и жестокость моего мужа ко мне, грубость и запальчивость внушили как мне, так и детям нашим, непреодолимое к нему чувство боязни и страха до того, что мы вздрагивали, когда слышали приближающиеся его шаги». Это строки из проникнутого отчаянием письма Юлии Греве — жены знаменитого художника-мариниста Ивана Айвазовского. На своего супруга она пожаловалась самому государю императору Александру II.
Юлия Греве — первая жена Айвазовского — художника безумно талантливого, но отличавшегося действительно буйным нравом. Однако, судя по некоторым источникам, еще прежде романтические отношения связывали живописца с балериной Марией Тальони. Она блистала во всей Европе, к числу ее поклонников принадлежал даже сам государь. Современники отмечали, что ее танцы были воплощением грации и изящества, однако в то же время в воспоминаниях Авдотьи Панаевой говорилось, что Тальони «была очень некрасива, худенькая-прехуденькая, с маленьким желтым лицом в мелких морщинках…»
Балерина М. Тальони. Неизв. худ.
И хотя Тальони была старше Айвазовского на тринадцать лет, некоторые биографы приписывают им яркий роман, который будто бы начался с курьезного инцидента, случившегося в Петербурге. Якобы Айвазовский, будучи еще молодым студентом, попал под колеса кареты, в которой ехала Мария Тальони. К счастью, он не пострадал, зато происшествие стало поводом для знакомства.
После этого Айвазовский бывал на ее выступлениях, а затем в Венеции Айвазовский будто бы предложил ей руку и сердце, но получил отказ… Как отмечают исследователи, не обнаружено каких-либо писем, дневниковых записей, подтверждающих версию о романе Айвазовского и Тальони. Зато есть картина Айвазовского «Вид Венеции со стороны Лидо», на которой художник изобразил себя и Марию Тальони.
Биограф Айвазовского Юлия Андреева считает более вероятной версию, что знакомство произошло в Италии, когда художник уже стал знаменитым. Согласно одной из легенд, на прощание Мария подарила Айвазовскому розовую балетку, сказав, что именно она их разлучила, потому что ее страсть к танцу оказалась сильнее любви к мужчине…
Вид Венеции со стороны Лидо. И. Айвазовский. 1855 г.
Женился Айвазовский в 1848 году, уже став знаменитым живописцем. В один из приездов в Петербург его представили великосветской вдове, мечтавшей выдать замуж двух своих дочерей. Художник стал обучать их живописи, был весьма прилежен в занятиях, однако дело оказалось вовсе не в дочерях: сердце Айвазовского покорила гувернантка — Юлия Яковлевна Греве. Недаром в обществе этот брак воспринимался как мезальянс.
Между тем, как отмечают исследователи, Юлия Греве девушка весьма непростая, дочь британца Якова Гревса — штабс-врача на русской службе. Существует даже версия, что не просто врача, а личного доктора Александра I, загадочным образом исчезнувшего после его смерти. И если бы не исчезновение отца, Юлия могла бы стать фрейлиной императрицы.