После трех лет семейной жизни Белинский в письме к своему другу Василию Боткину в марте 1846 года признавался, что за этот период он «пережил да передумал — и уже не головою, как прежде — право, лет за тридцать…» И в это же самое время, в статье о поэте Кольцове, он с горечью замечал: «Всем известно, какова вообще наша семейственная жизнь…»
Но это только редкие моменты, когда Белинский говорил о семейной жизни вообще и о своей — в частности. «В продолжение четырех лет между Белинским и его женой не было ни одной ссоры, а только споры бесконечные, — вспоминала Аграфена Орлова. — Один раз в шутку он назвал жену Ксантиппой, а себя Сократом, потому что сестра ворчала на него, когда он, выходя, забывал надеть калоши или когда новый галстук носил дома, а в старом шел в гости».
Впрочем, были и светлые минуты в этой жизни: много радости принесло Белинскому рождение дочери Ольги 13 июня 1845 года. Что же касается жены, то, похоже, что в разлуке он любил ее больше, чем дома. «Странные мы с тобою, братец ты мой, люди: живем вместе — не уживаемся, а врозь — скучаем… Поэтому я думаю, что для поддержания супружеского благосостояния необходимы частые разлуки», — признался Белинский жене в одном из писем.
Из его переписки с супругой явствует: она жаловалась ему, что он с ней «дурно обращается», что он уехал лечиться «без причины», а значит, не любит ни ее, ни ребенка. Ее сестра, Аграфена, заявляла в письмах, что она вообще «плюет» на Белинского. «Видно, вам не суждено понимать меня, — грустно отвечал на все это Белинский. — Ни житье вместе, ни отдаление разлуки, ничто не научило вас понимать мой характер».
24 ноября 1846 года в семье Белинских родился сын Владимир. Крестником стал писатель Иван Сергеевич Тургенев.
«Крестник Тургенева прожил недолго; в марте он умер, — вспоминала Аграфена Орлова. — Чтобы облегчить его страдания, доктор велел ему делать четыре или пять раз в день ванны. День и ночь мы не отходили от него, а Белинский вообразил, что ребенок еще поправится, а когда доктор сказал, что все кончено, и велел раскрыть его и отнять горячую бутылку от ног, горе Белинского было так велико, что ни прежде, ни после я не видела ничего подобного. Смерть ребенка и весна окончательно подкосили его…»
«Я болен и крепко болен…», — сознавал сам Белинский. С юных лет он боялся заболеть туберкулезом, но именно он и свел его в могилу. В начале 1847 года Белинский отправился поправлять здоровье за границу, лечился во Франции и Германии, но это не помогло. Заграничные врачи оказались бессильны…
Де Лень и гордая богиня
«Как благодарить Вас, изящнейший, нежнейший друг, за торопливую, милую весть о себе? Кинуться Вам в ноги и в умилении поцеловать одну из них, а буде можно, то и обе — Вы не велите, находите это унижением, а я вижу тут только понижение, взять одну из Ваших рук и почтительно-страстно приложиться к ней: пальцы закованы в броню колец, которые охлаждают пыл поцелуя. Заплакал бы от радости, да кругом все чиновники, я на службе был (когда пришло письмо), подумают, не рехнулся ли я…» Это строки из письма писателя Ивана Гончарова свой возлюбленной Елизавете Толстой. Увы, любовь была безответная, она принесла Ивану Александровичу немало душевных страданий…
Первым сильным увлечением писателя его биографы считают отношения с юной гувернанткой Варенькой. Правда, он познакомился с ней, когда ему исполнилось уже 37 лет.
«Скорее всего, это было увлечение, может быть, и сильное, но никак не любовь. Сердечный диалог Гончарова и провинциальной гувернантки не мог вестись на равных! — считает писательница Магда Кешишева. — Уехав из Симбирска, Гончаров прислал Вареньке книги и весточку. Через несколько лет Варенька вышла замуж, переехала в Питер, где снова встретила Гончарова. Он помог ей устроиться на работу классной дамой, потом начальницей Сиротского института…»
Так уж сложилось в жизни Ивана Гончарова, что дам сердца он находил в доме художника Николая Майкова. С его семьей он познакомился после того, как после окончания Московского университета переехал в Петербург, поступил переводчиком в Министерство финансов, где прослужил почти двадцать лет. Гончаров стал завсегдатаем литературных вечеров, которые устраивали Майковы.
Екатерину Майкову, с которой он якобы писал героиню «Обрыва», нельзя было назвать красавицей. Однако одна из современниц сообщала: «Гончаров был от нее без ума». Он проводил около нее целые часы, часто усаживал за рояль и просил спеть арию из оперы «Норма». Когда Кате исполнилось шестнадцать лет, ее выдали замуж за писателя Владимира Николаевича Майкова. Позже она бежала с разночинцем, бросив любящего мужа и троих детей…
Переводчик Владимир Андреевич Солоницын вспоминал о встрече Нового, 1843 года в семье Майковых: «Были Толстые, Юлия, все наши мужчины и Наталья Александровна с пепиньерками… Потом было лакомство, чай… Я сидел за другим столом и… оградив себя с одной стороны Гончаровым от двусмысленных глазок Челаевой…»
Челаева, судя по всему, одна из воспитанниц Екатерининского института, где на институтских «пятницах» часто бывал Гончаров. В тех же письмах Солоницына есть фраза: «Гончаров продолжает вздыхать о Челаевой…»
В 1855 году все в том же доме Майковых Гончарова пленила Елизавета Васильевна Толстая. Познакомились они гораздо раньше. Биографы писателя указывают на февраль 1843 года. Ей всего четырнадцать (а по другим данным — шестнадцать).
Е. Толстая, разбившая сердце И. Гончарова
Именно тогда Гончаров сделал запись в ее альбоме.
Запись весьма характерная: «Один знаменитый поэт оставил нам на память вдохновенные строки перед отъездом своим в дальние края; другой тем же напутствовал Ваше кратковременное удаление отсюда, и все поэзия! И весь альбом дышит ею: сколько стрел, амуров, сердец, все следы побед, трофеи юности! Что сказать мне? И чем же? Прозой! Но ведь поэзия — вымысел! А проза, хотя язык скудный, но язык действительности, следовательно, правды. Позвольте же мне этим языком выразить — и сожаление о Вашем удалении от нас, и благодарность за дорогие минуты Вашего пребывания здесь, и желание Вам светлой и безмятежной будущности».
Гончаров полюбил Елизавету Толстую трепетно и нежно. «Ваша дружба — как легкий, прохладный ветерок в летний день, нежит, щекочет нервы, приятно шевелит их, как струны, и производит музыку во всем организме, — писал Гончаров Елизавете Толстой 25 октября 1855 года. — Моя — как воздух, проникает всюду, всего касается, заходит в легкие: надо уйти на дно морское, чтоб защититься от него. Хорошо, если б она сделалась такою же необходимостью для Вас…»
Спустя две недели Гончаров вопрошал в послании к Елизавете: «… И что это за потребность говорить с Вами, которою я одержим? Как ее обуздать? Вы принимаете деятельные меры к тому, т. е. упорно молчите, и все не помогает: вот я говорю, и говорю с такой охотой, которая похожа на страсть…
Да, скажите, Вы не сердитесь ли на меня, что много пустяков пишу? Или не сердятся ли на Вас, что Вы пишете? Скажите откровенно — я не буду, пожалуй, хотя… совсем не — хотя, а нехотя. Наконец — ответите ли хоть на это письмо? Скажете ли о причине молчания? Заняты ли кем-нибудь так, что недосуг, или нет ли речи о замужестве? Надеюсь, что Вы первому мне сообщите эту новость…»
И. Гончаров. Портрет работы И. Раулова, 1868 г.
Она чаще всего молчала, не отвечала на письма. В одном из них Гончаров назвал ее «гордой, прекрасной богиней». Тем счастливей был писатель, когда получал ответ. «Наконец Вы, богиня Елизавета Васильевна, решились нарушить Ваше молчание и порадовали одного из смертных ласковым письмом. Благодарю Вас как за него, так и за дружеское и лестное для меня Ваше желание иметь мой портрет…», — читаем в его письме от 23 декабря 1855 года.
«Он испытывал тревожное и беззащитное чувство по отношению к этой необыкновенно миловидной и одухотворенной женщине. Встреча оказалась судьбоносной. Все дело в том, что именно Елизавета Толстая является прототипом Ольги Ильинской в романе “Обломов”. Каждое слово в письмах писателя к ней, каждое пророненное ею в ответ слово многое могут прояснить в гончаровском шедевре», — уверен писатель-литературовед Владимир Иванович Мельник.
Писателю казалось, что, полюбив Елизавету Толстую, он как будто бы родился заново. «…Ячасто благословляю судьбу, что встретил ее: я стал лучше, кажется, по крайней мере, с тех пор, как знаю ее, я не уличал себя ни в одном промахе против совести, даже ни в одном нечистом чувстве: мне все чудится, что ее кроткий карий взгляд везде следит за мной, я чувствую над своей совестью и волей постоянный невидимый контроль», — признавался писатель.
Однако ответного чувства со стороны Елизаветы Толстой писатель так и не встретил. И, наверное, вовсе не потому, что разница в возрасте между ними составляла пятнадцать лет. По тем временам это — сущий пустяк, дело все-таки в другом: Гончарову явно не хватает блеска и задора, а Елизавете хотелось веселой и беззаботной жизни. Гончаров и сам признавал отсутствие у себя сильных эмоций и страстей, даже письма к друзьям подписывал как «господин Де Лень».
Ей, конечно, льстило, что такой известный писатель ее обожает. Но ответных чувств она, по всей видимости, к нему не питала. В одном из ее писем Гончарову проскользнули такие слова: «Можно гордиться дружбою такого человека». Увы, только дружбой…
Спустя некоторое время Елизавета Толстая собралась замуж за молодого красавца-офицера Александра Илларионовича Мусина-Пушкина. Известие о том, что он отвергнут, стало для Гончарова страшным ударом, он считал себя к тому времени уже состоявшимся мужчиной, способным сделать счастливой свою избранницу.
Мусин-Пушкин приходился Елизавете родственником, причем не таким уж и дальним: они — двоюродные брат и сестра. Церковь не приветствовала подобные браки, и Елизавета обратилась за помощью… к Гончарову, чтобы он, используя свои связи, помог ей получить разрешение на свадьбу. Ради счастья Лизы Гончаров переступил через себя и добился в Синоде разрешения на брак.