Левитан вконец запутался в своих любовных привязанностях. В одном из сохранившихся писем к Турчаниновой-старшей, написанном 24 января 1899 года из Москвы, Левитан обращался к ней: «Здравствуй, дорогая моя женушка Анка!»
Как отмечает культуролог Юрий Безелянский, Левитана пугали не только семья и дети (он понимал, что это требует немалых физических усилий, помимо всех прочих), но из-за сердечного недомогания он в последние годы своей жизни побаивался и интимных контактов. В одном из писем Чехову Левитан писал из Наугейма: «Согрешил здесь — и я чувствую себя вновь неважно. Видно, совсем надо отказаться от любви и только смотреть, как друзья совокупляются! Горько до слез!»
Письмо, написанное И. Левитаном возлюбленной Е. Карзинкиной
Кстати, официально Левитан не был женат ни разу. Елене Карзинкиной он писал из Италии 9 апреля 1897 года: «…12-й пункт Вашего последнего письма — жениться? Да? Об этом поговорим. Теперь не могу — головы нет, да и на воздух хочется. Душевно Ваш Левитан».
В конце мая 1897 года Левитан писал Антону Чехову из Наугейма: «А ведь немцы в самом деле хитрый народ и, пожалуй, обезьяну выдумали! Знаешь, их ванны действуют; черт их знает, что там в них, ибо вода как вода, а сердце делается лучше, покойнее… Может, впрочем, это не так, но я, кажется, поправляюсь. Делаю гимнастику, и по смыслу, напряжение мускулов должно бы заставлять сердце усиленнее работать и расширять, а оказывается, наоборот. Этого что-то я не понимаю. Изредка совокупляюсь (с музой, конечно), и хорошо, — кажется, забеременела. Что-то родит?»
Левитан умер от тяжелой болезни сердца в 1900 году. Художнику было всего тридцать девять лет…
Странный союз
Когда у мемуаристки Нины Берберовой спросили о семье Мережковских, она ответила с ядовитой усмешкой: «Семья?.. Это было что угодно, только не семья». По словам Зинаиды Гиппиус, они с мужем, Дмитрием Мережковским, прожили вместе пятьдесят два года, «не разлучаясь ни на один день». Современники утверждали, что их семейный союз — это в первую очередь союз духовный и никогда — по-настоящему супружеский…
«У них никогда не было детей, но почему-то никто не удивлялся этому обстоятельству, словно окружающие забывали, что Мережковские все-таки не только возглавляли литературный процесс России, но еще и состояли в законном браке», — отмечает современный исследователь Ирина Семашко.
«Высокая, стройная блондинка с длинными золотистыми волосами и изумрудными глазами русалки, в очень шедшем к ней голубом платье, она бросалась в глаза своей наружностью, — отмечал литературный критик, публицист Петр Перцов. — Эту наружность несколько лет спустя я назвал бы “боттичеллиевской”».
Несмотря на ангельский облик, современникам Зинаида Гиппиус представлялась, скорее, бесполым, демоническим существом, обряженным в нежные одежды. Ее называли «сатанессой», «декадентской мадонной», «ведьмой»…
«Одевалась она очень странно, — вспоминала поэтесса Тэффи. — В молодости оригинальничала: носила мужской костюм, вечернее платье с белыми крыльями, голову обвязывала лентой с брошкой на лбу. С годами это оригинальничанье перешло в какую-то ерунду. На шею натягивала розовую ленточку, за ухо перекидывала шнурок, на котором болтался у самой щеки монокль».
Красавица Зинаида впервые оказалась в центре мужского внимания в Тифлисе, когда ей минуло шестнадцать лет. «Характер у меня был живой, немного резкий, но общительный, и отнюдь не чуждалась я “веселья” провинциальной барышни. Но больше всего любила лошадей, верховую езду; ездила далеко в горы», — вспоминала Зинаида Гиппиус. Ею восхищались, с нее не спускали глаз. Предложения руки и сердца сыпались со всех сторон, но Зинаида была неприступна. Почти.
З.Н. Гиппиус
Из воспоминаний Гиппиус: «Пропускаю всех тифлисских “женихов”, все, где только тщеславие, примитивное, которое я уж потом стала маскировать перед собою, называя “желанием власти над людьми”. В 18 лет, в Тифлисе, настоящая любовь — Jerome. Он — молод, добр, наивно-фатоват, неумен, очень красив, музыкант, смертельно болен… Ни разу даже руки моей не поцеловал. Хотя я ему очень нравилась — знаю это теперь, а тогда ничего не видала. Первая душевная мука… Мы, однако, расстались. Через три месяца он действительно умер, от чахотки. Эта моя любовь меня все-таки немного оскорбляла, я ведь и тогда знала, что он глуп.
Через год, следующей весной — Ваня. Ему 18 лет, мне тоже. Стройный, сильный мальчик, синие глаза, вьющиеся, льняные волосы. Неразвит, глуп, нежно-слаб. Отлично все понимала и любовь мою к нему презирала. Страшно влекло к нему. До ужаса. До проклятия. Первая поцеловала его, хотя думала, что поцелуй и есть — падение…
Относясь к себе как к уже погибшей девушке, я совершенно спокойно согласилась на его предложение (как он осмелел!) влезать ко мне каждую ночь в окно… Я ждала его одетая (так естественно при моей наивности), мы садились на маленький диванчик и целовались… Ничего не было…
Бедный Ваня! Я потом видела его. Но меня уже не влекло. Все-таки, когда я узнала о его конце (он повесился, вдолге), на меня эта смерть удручающе подействовала».
Д.С. Мережковский.
И.Е. Репин. Портрет, около 1900 г.
Летом 1888 года в Боржоми Гиппиус познакомилась с молодым писателем Дмитрием Мережковским — он в то время только издал первую книжку своих стихов, но о нем уже много говорили… ей девятнадцать лет, ему двадцать три. Мережковский незадолго до того пережил неудачный роман с Давыдовой, дочерью издательницы «Северного Вестника».
«Встреча с Дмитрием Сергеевичем, сейчас же после Вани. Отдохновение от глупости. Но зато страх за себя, оскорбление собою — ведь он сильнее и умнее? Через 10 дней после знакомства — объяснение в любви и предложение. Чуть не ушла от ложного самолюбия. Но опомнилась. Как бы я его потеряла?..» — вспоминала Зинаида Гиппиус.
В конце того же года они обвенчались. Причем очень скромно, как будто бы ничего особенного и не произошло. Когда в тот день вечером на чай заглянула бывшая гувернантка, ей как бы между прочим сказали: «А Зина сегодня замуж вышла».
Мать жениха наняла к их приезду в Петербург квартиру. Отец семейства Сергей Иванович был человеком состоятельным, но скупым, и матери, у которой младший сын был любимцем, стоило невероятных усилий уговорить мужа согласиться на этот брак вообще и на то, чтобы он выделил молодым хотя бы минимальные деньги на жилье.
«Квартирка была очень мила… Очень узенькая моя спальня, из которой выход только в мой кабинет побольше (или салон), потом, на другую сторону, столовая, по коридору — комната Д. С., и все. Ванны не было, но она была устроена на кухне, за занавеской… У меня были ковры и турецкий диван. Помню лампу на письменном столе (керосиновую, конечно, как везде) — лампу в виде совы с желтыми глазами», — вспоминала Зинаида Гиппиус о своем первом семейном жилище.
З. Гиппиус и Д. Мережковский в начале семейного пути
Потом они переехали в роскошный дом Мурузи на Литейном проспекте, где их литературный салон стал одним из культовых мест Петербурга. «Не получив “прописки” в салоне Гиппиус, никто не мог считаться полноправным членом культурного бомонда России, а потому сюда стремились как на “освидетельствование”, как на анализ по “верной” группе крови», — отмечает Ирина Семашко.
Гиппиус была весьма экстравагантна. Валерий Брюсов однажды вспоминал, как однажды к полудню, как условлено, явился к ней, чтобы представить на ее суд свои стихи. Постучался в комнату, услышал «войдите». Зашел — и остолбенел. В зеркале, поставленном углом так, что в нем отражалась вся комната, было видно совершенно нагое тело Зинаиды Гиппиус. Насладившись замешательством поэта, она нарочито небрежно протянула: «Ах, мы не одеты, но садитесь…»
З. Гиппиус и Д. Мережковский в эмиграции
«За все протекшие годы мы с Мережковским никогда не расставались. Много путешествовали. Жили в Риме. Два раза были в Турции, в Греции», — вспоминала Зинаида Гиппиус в своей «Автобиографической заметке», написанной в 1914 году. Оба отрицали «телесную сторону брака», но допускали интриги на стороне…
В 1890-х годах у Зинаиды Гиппиус, уже замужней дамы, случился «одновременный роман» — с поэтом Николаем Минским и драматургом и прозаиком Федором Червинским, университетским знакомым Мережковского. Минский страстно любил Гиппиус, она, как сама признавалась — влюбилась «в себя через него».
«Моя любовная грязь, любовная жизнь. Любовная непонятность… Теперь мое время убивается двумя людьми, к которым я отношусь глубоко различно и между тем одинаково хотела бы, чтобы их совсем не было на свете, чтобы они умерли, что ли… Если бы я могла уехать за границу, я была бы истинно счастлива. Один из этих людей — Минский, другой — Червинский», — вспоминала Гиппиус.
«Я загораюсь, я умираю от счастья при одной мысли о возможности… любви, полной отречения, жертв, боли, чистоты и беспредельной преданности, — писала Гиппиус Минскому в 1894 году. — О, как я любила бы героя, того, кто понял бы меня до дна и поверил бы в меня, как верят в пророков и святых, кто сам захотел бы этого, всего того, что я хочу… Вы знаете, что в моей жизни есть серьезные, крепкие привязанности, дорогие мне, как здоровье. Я люблю Д. С. — вы лучше других знаете как, — без него я не могла бы жить двух дней, он необходим мне, как воздух… Но это — не все. Есть огонь, доступный мне и необходимый для моего сердца, пламенная вера в другую человеческую душу, близкую мне, — потому что она близка чистой красоте, чистой любви, чистой жизни — всему, чему я навеки отдала себя».
«В понедельник на прошлой неделе был Минский. Я сидела в ванне. Я позвала его в дверях, говорила какой-то вздор и внутренне смеялась тому, что у него голос изменился. Издеваюсь над тобой, власть тела! Пользуюсь тобою в других! Сама — ей не подчинюсь… Да, верю в любовь, как в силу великую, как в чудо Земли. Верю, но знаю, что чуда нет и не будет», — читаем в дневниках Гиппиус.