Но, едва выйдя из здания, он тут же стискивал зубы и пускался бежать, лишь изредка бросая взгляд на веселый полдень: всего в каких-то двадцати футах над головами толпы на Таймс-сквер нависла ранняя весна. Все поглядывали вверх и глубоко вдыхали мартовский воздух, и солнце слепило людям глаза, и никто никого не замечал, наслаждаясь собственным отражением в весенних небесах.
Джордж О’Келли, чьи мысли витали в семи сотнях миль отсюда, считал, что городская улица – это кошмар. Он торопливо спускался в метро и ехал девяносто пять кварталов, уставившись ожесточенным взглядом на висевший в вагоне плакат, живописно доказывавший, что у него ровно один шанс из пяти сохранить свои зубы в целости на протяжении следующих десяти лет. На 137-й улице он заканчивал свое знакомство с искусством рекламы, выходил из метро и вновь начинал свой неутомимый и озабоченный бег; на этот раз пробежка заканчивалась дома. Домом ему служила комнатка в высоком и ужасном многоквартирном доме, у черта на рогах.
Оно лежало здесь, на письменном столе, и это письмо – начертанное священными чернилами, на благословенной бумаге! – заставляло сердце Джорджа О’Келли биться так, что его мог бы услышать каждый в городе, если бы прислушался. Он прочитал запятые, помарки и даже отпечаток большого пальца на полях, а затем, утратив надежду, упал на кровать.
Он попал в беду, в одну из тех жутких неприятностей – обычное дело в жизни бедняков, ведь неприятности преследуют бедность, как стервятники. Но бедняк терпит неудачи, выкарабкивается из них, снова проваливается или даже двигается вперед одному ему известными способами, а Джорджу О’Келли бедность была в новинку, так что он бы сильно изумился, если бы кто-то ему сказал, что с ним не случилось ничего особенного.
Почти два года тому назад он закончил с отличием Массачусетский технологический институт и устроился на работу инженером-строителем в одну фирму на юге штата Теннесси. Всю свою жизнь он грезил тоннелями, небоскребами, огромными приземистыми дамбами и высокими трехпролетными мостами, напоминавшими ему взявшихся за руки танцовщиц, чьи головы были выше городских зданий, а юбки состояли из прядей канатов. Джордж О’Келли ощущал романтику в проектах поворота рек вспять и сравнивания горных хребтов – ведь тогда по всему миру расцветет жизнь, даже на бывших бесплодными землях, там, где раньше негде было пустить корень. Он любил сталь, и в его грезах рядом с ним всегда была сталь: жидкая сталь, сталь в чушках и болванках, стальные балки и бесформенные рудные залежи, ждущие его, будто художника – краски и холсты. Неисчерпаемая сталь, становящаяся простой и прекрасной в тигле его воображения…
Но сегодня он работал агентом в страховой конторе за сорок долларов в неделю, а его мечта стремительно ускользала от него. Невысокая черноволосая девушка, из-за которой у него и случились все эти неприятности – ужасные и невыносимые неприятности! – ждала, пока он увезет ее из маленького городка в штате Теннесси.
Через пятнадцать минут в дверь постучала женщина, у которой он нанимал комнату, и с раздражающей любезностью спросила: раз уж он дома, не желает ли он пообедать? Он отрицательно помотал головой, но вторжение пробудило его от грез, и, встав с кровати, он написал телеграмму.
«ПИСЬМО ОГОРЧИЛО ТЧК
ТЫ БОИШЬСЯ ВСКЛ
ДУМАТЬ РАЗРЫВЕ ПОМОЛВКИ ОТ УСТАЛОСТИ ГЛУПО ТЧК
ВЫХОДИ МЕНЯ ПРЯМО СЕЙЧАС ТЧК
ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО»
С минуту его одолевали бурные чувства, затем он дописал – и едва узнал собственный почерк, так как руки его не слушались:
«ЛЮБОМ СЛУЧАЕ ПРИЕДУ ЗАВТРА ШЕСТЬ»
Закончив, он выбежал из квартиры и побежал на телеграф около станции метро. Все его сбережения составляли в сумме чуть меньше сотни долларов, но из письма было ясно, что она «нервничает», поэтому выбора у него не было. Он знал, что означает это «нервничает»: она чувствовала себя подавленно, а перспектива выйти замуж и начать жизнь в бедности и борьбе за существование была слишком тяжким испытанием для ее любви.
Джордж О’Келли прибыл в контору страховой компании, как обычно, бегом – пробежки стали для него чем-то вроде образа жизни, лучше всего выражая то напряжение, в котором он жил последнее время. Он пошел сразу в кабинет начальника.
– Мне нужно поговорить с вами, мистер Чемберс! – даже не отдышавшись, объявил он.
– Пожалуйста. – На него уставились два беспощадных и равнодушных глаза, похожие на наглухо заклеенные на зиму окна.
– Я хотел бы взять отпуск на четыре дня.
– Но вы же были в отпуске две недели назад! – с удивлением ответил мистер Чемберс.
– Да, это так, – смущенно признал молодой человек, – но мне необходимо уехать.
– Куда вы ездили в прошлый раз? Домой?
– Нет, я ездил… В одно место, в Теннесси.
– И куда же вы собрались на этот раз?
– На этот раз я собираюсь… В одно место, в Теннесси!
– Завидное постоянство, надо признать, – сухо ответил начальник. – Однако что-то я не припоминаю: разве мы нанимали вас в качестве разъездного коммивояжера?
– Вы правы! – с отчаянием в голосе произнес Джордж. – Но мне абсолютно необходимо уехать!
– Хорошо, – согласился мистер Чемберс, – но обратно можете уже не возвращаться. Не нужно.
– И не вернусь!
К изумлению мистера Чемберса и самого Джорджа, его лицо порозовело от радости. Он вдруг почувствовал себя счастливым, он ликовал: впервые за последние полгода он был абсолютно свободен! На глаза наворачивались слезы благодарности, и он с чувством пожал руку мистера Чемберса.
– Благодарю вас! – сказал он под наплывом чувств. – Я вовсе не хочу возвращаться! Мне даже кажется, что я бы сошел с ума, если бы вы мне сказали, что я должен вернуться и работать дальше. Видите ли, я просто не мог сам уволиться и поэтому хочу сказать вам спасибо – за то, что вы меня уволили!
Он великодушно помахал рукой, громко крикнув: «Вы должны мне жалованье за три дня, но ничего – оставьте деньги себе!», и выбежал из конторы. Мистер Чемберс позвонил секретарше и поинтересовался, не замечалось ли в последнее время в поведении О’Келли каких-либо странностей? За свою карьеру он уволил множество людей, и все принимали эту новость по-разному, но еще никто и никогда его не благодарил!
Ее звали Жонкиль Кэри, и Джорджу О’Келли не доводилось видеть ничего свежее и бледнее ее лица, когда она увидела его на платформе станции и, не в силах ждать, побежала навстречу. Ее руки устремились к нему, губы раскрылись в ожидании поцелуя, но она тут же отстранила его от себя и чуть стыдливо оглянулась вокруг. Невдалеке стояло двое парней чуть помладше Джорджа.
– Это мистер Креддок и мистер Хольт! – весело представила их она. – Я вас знакомила, когда ты приезжал в прошлый раз.
Обеспокоенный таким резким перескоком от поцелуя к представлению, подозревая в этом некий тайный смысл, Джордж еще больше разволновался, обнаружив, что ехать в дом Жонкиль им предстояло в автомобиле одного из этих парней. Ему показалось, что это ставит его в неловкое положение. По пути Жонкиль болтала со всеми – и с теми, кто ехал на заднем сиденье, и с теми, кто на переднем, – а когда под покровом сумерек он попытался было незаметно ее обнять, она не поддалась, а ловким движением вынудила его просто взять ее за руку.
– Разве эта улица на пути к твоему дому? – прошептал он. – Что-то я ее не узнаю.
– Это новый бульвар. Джерри только что купил машину, так что ему очень хочется похвастаться, а затем он привезет нас домой.
Когда спустя двадцать минут их высадили у дома Жонкиль, Джордж почувствовал, что первая радость от встречи, то счастье, которое он безошибочно прочитал в ее глазах там, на станции, куда-то улетучилось под влиянием этой поездки. То, чего он так долго ждал, как-то незаметно потерялось, и именно об этом он и размышлял, холодно прощаясь с обоими парнями. Но плохое настроение прошло, как только в тускло освещенной прихожей Жонкиль, как раньше, притянула его к себе и обняла, сказав ему дюжиной самых разных способов, лучшим из которых был тот, в котором не было места для слов, о том, как она по нему скучала. Ее чувство вновь вселило в него уверенность, пообещав его беспокойному сердцу, что все будет хорошо.
Они уселись рядышком на диване, поглощенные ощущением близости, забыв обо всем, кроме нежности и ласк. Когда наступило время ужина, появились отец и мать Жонкиль, которые тоже были рады Джорджу. Он им нравился; когда больше года назад он впервые появился в Теннесси, они поддержали его в его стремлении стать настоящим инженером. Им было жаль, когда он бросил эту работу и уехал в Нью-Йорк, чтобы найти какое-нибудь дело, на котором можно будет заработать побольше и побыстрее. Хотя они и оплакивали его отказ от инженерной карьеры, относились они к нему хорошо и были готовы принять его помолвку с их дочерью. За ужином они его расспрашивали о том, как идут его дела в Нью-Йорке.
– Все отлично, – с воодушевлением отвечал он. – Меня повысили, жалованье прибавили.
Сказал он это не очень-то веселым тоном, но ведь у всех было такое отличное настроение…
– Видимо, тебя ценят, – сказала миссис Кэри. – Это несомненно – иначе тебя вряд ли отпустили бы сюда дважды за последние три недели.
– Я сказал им, что у них нет выбора, – торопливо объяснил Джордж. – Сказал, что, если не отпустят, я уволюсь!
– Но тебе следует экономить деньги! – мягко упрекнула его миссис Кэри. – Не нужно тратить все деньги на эти поездки!
Ужин окончился; он и Жонкиль снова остались одни, и она вновь была у него в объятиях.
– Как хорошо, что ты приехал, – вздохнула она. – Как бы мне хотелось, чтобы ты больше никогда никуда не уезжал, милый!
– Ты скучала по мне?
– Очень-очень!
– А другие… Другие мужчины часто приходят к вам в гости? Эти, например, ребята?
Вопрос прозвучал для нее неожиданно. Она взглянула на него своими бархатистыми черными глазами:
– Ну, конечно, они заходят… Все время… Я… Я ведь тебе писала, что они ко мне заходят, милый!