Через некоторое время я убедил себя в том, что приближающаяся схватка, которой было не избежать, будет мне вполне по силам, ведь я не окончательно потерял разум и веру в неизбежное торжество справедливости, являющейся неотъемлемым свойством мира людей и вещей. То, что намерения этого типа были криминальными, я считал само собой разумеющимся, однако не было никакой нужды приписывать ему какие-то выдающиеся умственные способности, необходимо присущие области человеческой, или нечеловеческой, деятельности высшего порядка. Я все еще думал, что это человек, и я пытался понять саму сущность его стремлений, что им двигало – что именно билось в нем вместо простого и понятного человеческого сердца? – но думаю, что уже тогда я почти догадался, с чем столкнусь, едва открою дверь.
Элен, кажется, даже не заметила, что я встал. Она сгорбилась в углу, глядя прямо перед собой, словно сквозь прозрачную пленку, сковывавшую движения ее тела и мысли. Я приподнял ее, подложил ей под голову пару подушек и накрыл ее ноги своей шубой. Затем встал на колени, поцеловал ее руки, открыл дверь и вышел в коридор вагона.
Я закрыл за собой дверь и около минуты простоял, опираясь на нее спиной. В вагоне было темно, если не считать ночников, горевших в тамбурах с обоих концов. Не было слышно ни звука – только скрип вагонных сцепок, ровный стук колес и чей-то громкий храп в другом конце вагонного коридора. Через некоторое время я увидел фигуру, стоявшую у бачка с питьевой водой, как раз у курительной комнаты, – на голове котелок, воротник пальто поднят, как будто ему было очень холодно, руки в карманах. Как только я его заметил, он повернулся и вошел в курительную, а я пошел за ним. Он уселся на дальнем конце длинной, обитой кожей скамейки; я занял единственное кресло у двери.
Войдя, я кивнул ему, а он издал в ответ один из этих своих ужасных беззвучных смешков. На этот раз смешок продолжался дольше – казалось, он никогда не закончится, – и, чтобы хоть как-то его оборвать, я спросил его: «Откуда вы?», стараясь говорить как можно непринужденнее.
Он прекратил смеяться и пристально на меня посмотрел, пытаясь понять, что у меня на уме. Наконец он решил ответить, и его голос зазвучал, будто он говорил сквозь шелковое кашне, а сам он находился очень далеко от меня:
– Из Сент-Пола, друг.
– Ездили домой?
Он кивнул. Затем он глубоко вдохнул и произнес резким, угрожающим тоном:
– Сошел бы ты лучше в Форт-Уэйне, друг.
Он был мертв! Он был мертв, как черт в аду, – и он все время был мертв, а та сила, которая текла сквозь него, как кровь по венам, благодаря которой он смог добраться до Сент-Пола и обратно, теперь покидала его. Новые черты – черты мертвеца – проступали сквозь осязаемую фигуру того, кто сбил с ног Джо Джелка.
Он снова заговорил, голос его прерывался:
– Сойдешь в Форт-Уэйне, друг, не то придется тебя прикончить. – Он пошевелил рукой в кармане, продемонстрировав контур револьвера.
Я покачал головой.
– Тебе меня не достать, – ответил я. – Видишь ли, я все знаю.
Его ужасные глаза быстро пробежали по мне, пытаясь оценить, действительно ли мне все известно. Затем он зарычал и притворился, что сейчас вскочит на ноги.
– Слезаешь тут или я доберусь до тебя, друг! – хрипло крикнул он.
Поезд замедлил ход, приближаясь к Форт-Уэйну, и в относительной тишине его крик показался громким, но он не двинулся с места – думаю, он был уже слишком слаб. Так мы и сидели, глядя друг на друга, пока за окном взад и вперед ходили обходчики, простукивая тормозные колодки и колеса, до тех пор, пока паровоз впереди не запыхтел громко и жалобно. В наш вагон никто не вошел. Через некоторое время проводник запер дверь в тамбур, прошел по коридору на свое место, и мы плавно переместились опять во тьму, покинув мутный желтый свет перронных фонарей.
То, что, как я вспоминаю, произошло затем, должно быть, тянулось пять или шесть часов, хотя мне всегда кажется, что это было вне времени – это могло продолжаться и пять минут, и целый год. Он начал медленную, хорошо обдуманную атаку на меня, безмолвную и ужасную, – я чувствовал, как нечто неведомое и холодное пытается мной овладеть, нечто подобное тому, что я чувствовал весь вечер, только еще более пронизывающее и сильное. Это было ни на что не похоже; я лишь чувствовал, как меня куда-то уносит, и я механически вцепился в подлокотники кресла, пытаясь удержаться хоть за что-то в реальном мире. Иногда я чувствовал, что от напряжения сейчас потеряю сознание. Я чувствовал, что сейчас вдруг станет легче, что теперь уже все равно; но затем, диким усилием воли, я возвращался обратно в реальный мир.
Вдруг я осознал, что некоторое время назад я перестал его ненавидеть, перестал чувствовать пропасть, отделявшую его от меня, и при этой мысли меня охватил озноб; с меня ручьями полился пот. Ему удалось прорваться сквозь мою ненависть – так же, как раньше ему удалось приблизиться к Элен, возвращавшейся домой с Запада. Именно так он и вытягивал из своих жертв ту силу, которая позволила ему воплотиться до степени, когда он смог совершить настоящее насилие в Сент-Поле, и которая, постепенно уменьшаясь и угасая, все еще позволяла ему бороться.
Наверное, он заметил трепет в моем сердце, потому что сразу же заговорил, тихо, спокойно и почти что нежно:
– Лучше уходи.
– Никуда я не пойду, – заставил я себя ответить.
– Ну, как знаешь, друг.
Он был моим другом, давал он понять. Он знал, каково мне было, и хотел помочь. Он жалел меня. Пока еще не поздно, мне лучше было уйти. Ритм его атаки стал успокаивающим, словно колыбельная: мне лучше уйти – и тогда он займется Элен. Издав слабый крик, все еще сидя, я выпрямился.
– Чего тебе надо от девушки? – дрожащим голосом произнес я. – Хочешь превратить ее в зомби?
Его взгляд выражал лишь тупое недоумение, как у животного, которое наказывают за то, чего оно не понимает.
На мгновение я заколебался, а затем наугад продолжил:
– Ты потерял ее! Она мне поверила!
Он почернел от злости, закричал: «Ты лжешь!», и от его голоса мне показалось, что у меня побежали мурашки по коже.
– Она доверяет мне, – сказал я. – Тебе ее не достать. Она в безопасности!
Он взял себя в руки. Его лицо вновь стало вкрадчивым, и я почувствовал, как у меня внутри опять появились ощущения неестественной слабости и безразличия. Что толку во всем этом? Что толку?
– У тебя осталось мало времени, – заставил я себя сказать, а затем у меня в голове вспыхнула догадка, и я выпалил правду: – Ты сдох, или тебя убили где-то здесь, недалеко от этого места! – И тогда я заметил то, чего не видел раньше: у него во лбу зияло небольшое отверстие, похожее на то, которое остается в гипсовой стенке от толстого гвоздя. – А теперь ты гибнешь. У тебя осталась лишь пара часов. Каникулы кончились!
Его лицо искривилось и перестало быть похожим на человеческое, даже на мертвое. Одновременно с этим воздух в помещении стал холодным, и с шумом, напоминавшим нечто среднее между приступом кашля и взрывом ужасного смеха, он встал на ноги, смердя грехом и кощунством.
– Еще посмотрим! – закричал он. – Я тебе покажу…
Он сделал шаг ко мне, затем другой, и тут позади него будто внезапно растворилась какая-то дверь – дверь, за которой зияла немыслимая бездна тьмы и тления. Послышался вопль смертельной агонии – от него или откуда-то позади него, – и внезапно сила покинула его одним долгим хриплым выдохом, и он поник на пол…
Сколько я там просидел, полумертвый от испуга и изнеможения, я не знаю. Сразу вслед за этим в памяти сохранились начищенные ботинки сонного проводника в противоположном углу курительной, а за окном – стальные отблески Питтсбурга, нарушившие плоскость ночной панорамы. А еще на скамейке лежало нечто – слишком незаметное, чтобы быть человеком, и чересчур плотное, чтобы быть тенью. Прямо на моих глазах оно поблекло и окончательно исчезло.
Через несколько минут я открыл дверь купе Элен. Она спала там же, где я ее вчера и оставил. Ее прелестные щечки утратили румянец и стали бледными, но она лежала совершенно естественно – руки ее были расслаблены, дыхание ровное и чистое. Передо мной снова была сама Элен, пусть и похожая на выжатый лимон; то, что владело ею, теперь ее покинуло.
Я устроил ее поудобнее, подоткнул одеяло, выключил свет и ушел.
Приехав домой на пасхальные каникулы, первым делом я пошел в бильярдную у «Семи углов». Кассир за стойкой, само собой, ничего не помнил о моем кратковременном визите тремя месяцами раньше.
– Хочу вот найти одного типа, который здесь, кажется, когда-то часто бывал.
Я достаточно точно описал человека, а когда закончил, кассир окликнул какого-то замухрышку, сидевшего невдалеке с таким видом, будто у него какое-то важное дело – жаль только, что он забыл какое.
– Эй, Коротышка, поговори с этим парнем, ладно? Кажется, он ищет Джо Варланда.
Замухрышка бросил на меня подозрительный взгляд, как и положено всей этой братии. Я подошел к нему и сел рядом.
– Джо Варланд помер, приятель, – нехотя произнес он. – Помер прошлой зимой.
Я снова описал его: пальто, смех, обычное выражение глаз.
– Точно, это Джо Варланд, но он помер.
– Я хочу про него кое-что узнать.
– Что узнать?
– Чем он, скажем, занимался?
– Откуда я знаю?
– Слушайте! Я не из полиции. Мне просто нужны некоторые сведения о нем. Он мертв, и это уже не может ему повредить. И еще обещаю держать язык за зубами.
– Ну… – он задумался, оглядывая меня, – очень он любил путешествовать. Ввязался в драку на вокзале в Питтсбурге, и какой-то хрен укокошил его.
Я кивнул. В моей голове стали собираться разрозненные части головоломки.
– А почему он все время ездил поездами?
– А откуда я знаю, приятель?
– Ну, если десятка будет вам кстати, то я бы хотел узнать все, что вы слышали по данному поводу.
– Ну, слыхал кое-что… – неохотно признался Коротышка. – Поговаривали, что он работает в поездах.