Все остальные теперь внимательно слушали.
– Да не больно-то и хотелось! – начала девушка слегка дрожащим голосом. – У меня и в мыслях не было…
Жозефина заметила, что Джон Бейли выглядел бледнее обычного. Его губы твердо сжались, лицо словно окаменело. Девушка внезапно вскочила, выкрикнула: «Ты дурак!» – и выбежала из зала.
Второе темпераментное отбытие вселило в оставшихся некоторое уныние; собрание тут же окончилось, а все вопросы перенесли на следующий день.
– Давайте прогуляемся! – предложил Джон Жозефине, когда они вышли на выглядевшую теперь иначе вечернюю улицу; тепло унес первый же ветерок с озера Мичиган.
– Давайте прогуляемся, – повторил Джон. – Мне слегка тошно от того, как она с вами обошлась.
– Мне она не понравилась, но теперь мне ее жаль. Кто она такая?
– Она работает в газете, – уклончиво ответил он. – Послушайте! А вы не хотели бы сыграть в этой пьесе?
– А я не смогу – я ведь выступаю в концерте у себя, в Лейк-Форест.
– Это все светские штучки, – сказал он, презрительно скривив губы. – «А вот перед вами веселые девчонки, которые умеют играть в гольф! Быть может, они порадуют нас песенкой?» Если хотите сыграть в моей вещи, я дам вам главную роль!
– Но с чего вы решили, что я умею играть?
– Да ладно вам! С вашим-то голосом? Послушайте! Героиня в пьесе очень на вас похожа. Причиной негритянского погрома стали двое: один черный, второй белый. Черному до смерти надоела его черная жена, и он влюбляется в сексапильную мулатку и из-за этого злится на весь мир, понимаете? А белый слишком рано женился и находится в точно таком же положении. Когда оба улаживают свои личные дела, погромы тоже утихают, понимаете?
– Весьма необычно, – затаив дыхание, ответила Жозефина. – А кого буду играть я?
– Вы будете той девушкой, в которую влюблен женатый мужчина.
– Это роль, которую хотела сыграть та девушка?
– Да. – Он нахмурился, а затем добавил: – Она – моя жена!
– Ах! Так вы женаты?
– Я женился слишком рано – совсем как герой моей пьесы. С одной стороны, в этом нет ничего плохого, поскольку мы оба не верим в старомодный буржуазный брак, когда живут в одной квартире и все такое прочее. Она не стала менять фамилию. Но, тем не менее, мы дошли до того, что стали друг друга ненавидеть.
Как только прошло первое потрясение, тот факт, что он женат, тут же перестал казаться Жозефине чем-то из ряда вон выходящим; в один прекрасный день два года назад лишь добросовестность сельского священника помешала Жозефине стать миссис Трэвис Де-Коппет.
– За все приходится когда-нибудь расплачиваться, – заметил он.
Они свернули, вышли на бульвар и прошли мимо отеля «Блэкстоун», из окон которого доносилась приглушенная танцевальная музыка.
На улице горящий закат отражался зеркальными стеклами сотен автомобилей, направлявшихся за город или на северное побережье озера; город без них вполне обойдется, и воображение Жозефины, вместо того чтобы лететь за машинами, задержалось здесь; она думала об электрических вентиляторах в ресторанчиках, где на витринах были выложены лобстеры на льду, и о световых рекламах, сверкающих и кружащихся на фоне мрачного городского неба – горячего, черного неба. И о заполняющей все вокруг, ужасно чуждой, тягостной тайне крыш домов и пустых квартир, о белых платьях на дорожках в парках, и о похожих на звезды пальцах, и о похожих на луны лицах, и о тех, кто сейчас с незнакомцами, чьи имена едва-едва удерживаются в памяти.
Жозефину охватила чувственная дрожь, и она поняла, что тот факт, что Джон Бейли был женат, лишь прибавлял ему привлекательности в ее глазах. Жизнь дала небольшую трещину; запертые и запретные двери раскрылись настежь, и за ними стали видны заколдованные коридоры. Может, именно это и потянуло к себе ее отца – некий зов приключений, который она унаследовала от него?
– Как бы я хотел оказаться с вами наедине! – сказал Джон Бейли, неожиданно добавив: – Эх, была бы у меня машина!
Но они ведь и так уже были наедине, подумала она. В ее глазах для него появился фон, который принадлежал лишь ему – летние улицы города. Здесь они были одни; и когда он, наконец, ее поцеловал, они стали уже не совсем наедине. Наступит и его время; а сейчас было ее. Их прильнувшие друг к другу руки притянули ее поближе к его высокому боку.
Немного погодя, сидя на заднем ряду в кинотеатре, когда желтоватые стрелки часов неумолимо подползали к шести, она склонила голову на его широкое плечо и его прохладная белая щека прижалась к ее щеке.
– Я обрекаю себя на множество мук! – прошептал он.
В темноте она поймала задумчивый взгляд его черных глаз и постаралась придать ему уверенности ответным взором.
– Я принимаю все слишком близко к сердцу, – продолжил он. – И разве, черт возьми, мы можем вообще что-нибудь друг для друга значить?
Она ничего не ответила. Вместо этого она позволила себе окунуться в знакомую атмосферу любовного подъема, течения и полета, одним лишь пожатием руки притянув его к себе из его далекой и одинокой дали.
– А что скажет твоя жена, если я соглашусь на роль в твоей пьесе? – прошептала она.
А в это же самое время на вокзале в Лейк-Форрест блудного отца Жозефины встречала супруга.
– В городе просто адская жара, – сказал он. – Ну и денек выдался!
– Она пришла?
– Да, и с первого взгляда стало ясно, что обедать ее можно вести только в «Ля-Гранж». Чтобы сохранить хоть остаток репутации!
– Все улажено?
– Да. Она согласилась оставить Билла в покое и перестать называть себя его женой, если мы всю жизнь будем ей платить три сотни в месяц. Твоему отличающемуся крайне специфическим вкусом братцу я отправил телеграмму на Гавайи, чтобы он собирался домой.
– Бедный Билл! – вздохнула миссис Перри.
Три дня спустя в вечерней прохладе Жозефина заговорила с отцом, который вышел на веранду:
– Папа, а ты никогда не думал вложиться в постановку пьесы?
– Да нет, я об этом как-то никогда не думал. Но мне всегда хотелось написать какую-нибудь пьесу. А что, Дженни Макри со своим концертом села на мель?
Жозефина в нетерпении щелкнула язычком:
– Я в этом концерте участвовать не собираюсь! Речь идет о попытке создать нечто прекрасное. И я хочу задать тебе лишь один вопрос: что может тебе помешать профинансировать эту постановку?
– Помешать мне?
– Да? Что могло бы?
– Но ты не даешь мне времени все обдумать!
– Смею надеяться, что ты не будешь возражать, если твои деньги пойдут на достойное дело!
– А что за пьеса? – Он уселся рядом с ней, и она чуть-чуть от него отодвинулась.
– Мама знакома с некоторыми из попечителей, так что все в полном порядке. Но человек, от которого зависит финансирование, очень ограниченный и желает внести много изменений, которые все испортят; поэтому нужен другой меценат.
– О чем пьеса?
– О, пьеса просто отличная, не беспокойся, – уверила она его. – Ее автор жив и здоров, хотя пьеса уже стала неотъемлемой частью американской литературы.
Отец задумался.
– Ну что ж, если ты собираешься в ней играть и твоя мать не возражает, я готов дать пару сотен.
– Пару сотен? – воскликнула она. – От тебя? От человека, который ходит и швыряет деньги направо-налево? Требуется никак не меньше тысячи!
– Это я-то? Швыряю деньги налево-направо? – переспросил он. – Да что ты такое, прости господи, говоришь?
– Ты отлично знаешь, о чем я!
Ей померещилось, что он на мгновение опустил глаза, что его голос прозвучал неуверенно, когда он произнес:
– Если ты о том, как мы живем, то мне кажется, что в этом меня упрекать не совсем тактично.
– Я не об этом! – Жозефина заколебалась; затем, даже не раздумывая, она отважилась на шантаж: – Мне кажется, что тебе не придется по вкусу, если я стану мараться, обсуждая…
Из дома донесся звук шагов миссис Перри, и Жозефина быстро встала. На дорожке у дома показался автомобиль.
– Надеюсь, сегодня ты ляжешь спать не поздно! – сказала мать.
– Лилиан с ребятами должны заехать.
Перед тем как машина проехала мимо, Жозефина и отец обменялись резкими враждебными взглядами.
На небе была полная луна, и было светло, как днем. Жозефина сидела на ступеньках веранды, прислушиваясь к суматохе бессонных птиц, бряцанью мывшихся на кухне тарелок, к печальному гудку экспресса Чикаго – Милуоки. Спокойная и тихая, она сидела и ждала телефонного звонка; он не мог увидеть ее здесь, так что она смотрела на себя за него – и это было почти одно и то же.
Она думала о ближайшем будущем со всеми великолепными перспективами – премьера, и в зале перешептываются: «Вы тоже узнали? Это же дочь Перри!» И вот занавес, бурные аплодисменты, и она сама, с охапкой цветов, ведет вперед высокого, застенчивого мужчину, который объявляет: «Я всем обязан ей!» И в зале виднеется искаженное яростью лицо миссис Макри, и исполненное раскаяния лицо мисс Брейретон, директрисы школы, которая случайно оказалась в городе. «Ах, если бы я только знала о том, что у нее талант, я никогда бы так не поступила!» Со всех сторон радостные и шумные возгласы: «Молодая и величайшая американская актриса!»
Затем постановку переносят в театр побольше; огромные, броские электрические буквы: ЖОЗЕФИНА ПЕРРИ в НЕГРИТЯНСКОМ ПОГРОМЕ. «Нет, папа, в школу я больше не вернусь. Вот мое образование, вот мой дебют!» А отец ответит: «Ну что ж, девочка моя, должен признать, что деньги я вложил на редкость удачно!»
И если на последнем этапе этих мечтаний фигура Джона Бейли уходила на второй план, то это было лишь потому, что мечты устремлялись во все более и более туманные дали, всегда возвращаясь к премьере, где все начиналось сначала.
Пришли Лилиан, Тревис и Эд, но она едва заметила их присутствие, прислушиваясь, не звонит ли телефон. Они уселись, как и всегда, в ряд на ступеньках, и лето окружало, окутывало и накрывало их с головой. Но они взрослели, и привычные схемы рушились; их поглощал тайный зов их собственных судеб, и было не важно, дружелюбно ли звучали их голоса, и сколь знакомо звучал их смех в тишине. Беседа о теннисном турнире навеяла на Жозефину скуку, сменившуюся раздражением; она сказала Трэвису Де-Коппету, что от него пахнет луком.