ольшую часть времени он вытирал об нее ноги. Она была лишь его тенью.
— И из-за этого вы больше не дружите?
— Не знаю. — Кэрри уставилась на асфальт. — Может, мы никогда и не были подругами. Ширли же страшная эгоистка. У таких людей не бывает настоящих друзей.
— Но парни у них бывают? — уточнила я.
— Тревор — полный придурок, — добавила Кэрри. — Он обращается с Ширли как с мусором.
Она сунула в рот вторую подушечку жвачки.
— Он очень симпатичный, — сказала я. — Не доверяю я парням, которые слишком хороши собой.
Кэрри ткнула меня в руку. Думаю, ей просто нравилось дубасить мою куртку. Признаюсь честно, если бы на ком-то была такая же, я бы тоже постоянно в нее тыкала.
— Ай!
На самом деле больно не было, но все же.
Кэрри вытащила из левого кармана упаковку вишневой жвачки и протянула мне.
— Я тебе про Ширли рассказала. Теперь рассказывай, что там у тебя.
Я вытащила подушечку вишневой жвачки и распаковала ее онемевшими от холода пальцами. Она оказалась неожиданно мягкой.
— Я нашла дома пакет с деньгами.
Кэрри лопнула здоровенный розовый пузырь.
— Чей он?
Я усиленно жевала, чтобы нагнать Кэрри.
— Думаю, брата.
— Почему ты так думаешь?
— Пакет был в его комнате.
Кэрри лопнула очередной пузырь.
— Хм. Тебе не кажется это странным?
— Сам пакет или то, что я оказалась у Марка в комнате? — уточнила я.
— И то и другое, — ответила Кэрри.
— Возможно, — отреагировала я.
Кэрри пожала плечами:
— Может, он хочет сбежать? Или откупиться, чтобы выкарабкаться из неприятностей?
— Может.
Я подумывала рассказать о Тодде и о том, что Марк соврал мне, но тут приехал автобус. Кэрри запустила руки в карманы.
— Слушай, Джорджия. Просто… Ты не такая, знаешь, — добавила она, когда я посторонилась, чтобы она смогла пройти к автобусу, не задев мою сиреневую куртку.
— Чего?
— Ты не такая, как Ширли. — На этих словах Кэрри развернулась и зашла в автобус. — Ты ее полная противоположность.
Я вернулась в пустой дом. Никого ожидаемо не было: у мамы по средам йога, а папа, как я уже говорила, все время пропадал на работе. У нас дома было комфортно: не скрипели половицы, не хлопали дверцы. Дом был новым. По словам мамы, куплен и обставлен он был на деньги, заработанные ее творчеством. А по словам отца, именно его тяжкий труд обеспечил нам наш комфорт.
Когда я бывала дома одна, я обычно лежала перед теликом и объедалась крекерами. Так что первым делом я пошла наверх, чтобы переодеться в спортивки. На середине пути я услышала мамин голос, который становился все громче и пронзительнее:
— Сядь здесь, сядь здесь, — рявкнула мама, вышагивая взад-вперед по кухне. — Да, добрый день. Да-да, это его жена. Скажите, что мне плевать. Скажите ему, чтобы сейчас же взял трубку. Скажите, что я только что вернулась из школы, где говорила с полицией по поводу его сына, и сейчас мне нужно поговорить с ним.
Я заглянула из холла в кухню. Марк сидел за кухонным столом, опустив голову. Он дергал коленом вверх-вниз, как провинившийся мальчишка. Я не понимала, что стряслось.
Мама расхаживала с прижатым к уху телефоном.
На цыпочках я проследовала в кухню. Марк посмотрел на меня через свою жирную челку, даже не подняв головы. Взгляд у него был уставшим. По-настоящему уставшим.
Снег с кроссовок Марка образовал под столом целую лужу.
— Привет, — шепотом поздоровалась я.
Марк поежился и, по-прежнему не поднимая головы, ответил:
— Привет.
Мама резко развернулась и жестом велела мне идти наверх. Она ткнула пальцем в потолок так агрессивно, как вряд ли дозволено детским писателям.
Я зацепила коробку крекеров и отправилась к себе, не прекращая вслушиваться. Мне было ясно, что мама очень злилась. Примерно на девятку по десятибалльной шкале.
Через сорок минут приехал отец. За это время я уже успела найти в своей ванной вентиляционную решетку, выходящую в кухню. Я легла на пол и прильнула к ней.
— Прежде всего, всем надо успокоиться.
— Не надо со мной так разговаривать, Уилл. Это мне пришлось идти в школу. И ты не имеешь права вот так запросто заявиться и начать отыгрывать свою патриархальную роль…
— Да я даже не знаю, что случилось!
— Расскажи ему, Марк!
Далее неразборчиво.
— Марк, громче.
— Я, типа, списал. На экзамене.
— Ты, типа, списал? Марк, объясни мне, как это возможно: типа, списать?
— Сара.
— Уилл. Даже не смотри на меня так. Наш сын списал на экзамене, и я имею полное право быть в бешенстве.
Быстрые шаги. Скрип стульев.
Я представила папу и вздувшуюся вену на его щетинистой шее. Она всегда вздувалась, когда он был расстроен или разочарован чем-то.
Снова неразборчиво. Вдруг отец закричал:
— Господи ты боже мой, Марк! Громче!
— Я говорю — простите.
Пронзительный крик мамы перебил папу.
— В школе были полицейские. Они думают, что все это как-то связано с погибшим мальчиком. Но никто ничего не рассказывает. Уилл, здесь замешана полиция. Им кажется, что это связано с убийством.
Папин голос рухнул на октаву.
— Что ты им сказал, Марк?
Молчание.
— Ничего, — ответил Марк.
— А тебе было что им сказать? — Голос матери стал таким пронзительным, что стены буквально вибрировали.
Снова неразборчиво.
Мое сердце билось словно о кафель в ванной.
— Ясно. Значит, едем в полицию. И ты им рассказываешь все, что знаешь. Идем.
— Не могу.
Мама перешла на визг, от которого задрожали трубы:
— О нет, ты еще как можешь! Все ты, черт побери, можешь!
— На самом деле я не совсем списал.
— О, Марк! — Мама почти стонала. — Ты что, нас за дураков принимаешь? Директор Спот показал мне все ваши работы. У тебя и твоих друзей абсолютно одинаковые ответы на один и тот же вопрос, черт меня подери!
— Ладно. Ладно. Чего ты от меня хочешь?
Гудение холодильника. Скрип ботинок.
— Скажи, что ты никак не связан с тем, что случилось с этим мальчиком.
— Мама!
— Скажи, что ты никак не связан с тем, что случилось с этим мальчиком, Майером.
— Господи, Сара.
— Заткнись, Уилл. Марк!
— Я всю ночь был дома!
— Марк…
— Я никак с этим не связан, ясно? Он просто… Он просто продавал ответы на экзаменационные вопросы. Ну я их и купил. И все!
Раздался голос папы. Он звучал спокойно.
— Он продал тебе ответы.
Удар.
Это был фирменный удар отца по столу. К слову сказать, видели мы его нечасто: лишь однажды отец отреагировал так, когда Марк случайно въехал на машине в гаражную дверь.
— Он просто чувак, у которого я купил ответы. Это не какая-то большая трагедия. Просто ошибка!
— Пойдем. Садись в машину. В машину прямо сейчас, — прогремел голос папы.
Я слышала, как эхом разлетались звуки шагов. Входная дверь захлопнулась до того, как я успела спуститься.
Я взяла банку меда и принялась макать в нее крекеры, а сама думала об услышанном.
И тут в голове очень ярко вспыхнуло одно воспоминание. Когда мы с Марком еще были детьми. Однажды нас отправили к бабушке с дедушкой во Флориду. Были каникулы, а мама уезжала в тур. Бабушка с дедушкой жили в шикарном комплексе для пожилых. Там был бассейн, в центре которого устроили что-то типа островка, где грудой лежали красивые камни. Во всем комплексе не было ни одного человека младше восьмидесяти, играть нам было не с кем, кроме как друг с другом, поэтому мы решили собирать на острове «сокровища». Мы доплывали до этого островка, залезали на него, сбрасывали камни в воду, потом ныряли за ними (моя идея), потом заворачивали их в полотенце (идея Марка), относили в сад к бабушке и там прятали за сараем. Мы планировали закопать камни, когда соберем «достаточное» их количество. Возможно, это означало все камни. Через четыре дня мы полностью очистили бассейн, оставив только один розовый камень, который, как мне кажется, был прикреплен к островку.
Именно тогда старик с двумя волосинками на голове и страшной сыпью на лице постучал в дверь наших бабушки и дедушки. Он состоял в каком-то комитете этого комплекса и был очень зол на нас, потому что только мы были под подозрением. Само собой, ведь старики не стали бы воровать камни из бассейна.
На голове у него была кепка «Лучший дедуля». Он кричал на нас из-за «драгоценных камней из бассейна» и никак не мог успокоиться. А мы тем временем безобидно уплетали хлопья на кухне. Он стоял в дверях в своих дурацких желтых шлепках и размахивал странными стариковскими пальцами. Помню, что он даже назвал нас дегенератами.
Бабушка очень не любила с кем-либо ругаться. Мне тогда показалось, что она готова была просто провалиться сквозь землю.
Я очень перепугалась и разревелась. А Марк, который был все еще в плавках, встал и повел всех в сад.
Там он ткнул пальцем в кучку белых камушков, сияющих на солнце.
— Вот, — сказал он. — Мы думали их закопать, но теперь вернем на место.
— Господи, — только и промолвила бабушка.
Позднее она обвинила в нашей шалости маму и ее «творческие замашки». В принципе, при должном усердии в этом можно было усмотреть даже не оскорбление, а завуалированный комплимент.
После этого случая и до конца недели нам не разрешали подходить к бассейну. А ведь именно бассейн был единственной причиной, почему мы вообще ездили к бабушке и дедушке во Флориду. Я отправлялась туда явно не поглазеть на страшного старика со сморщенной, будто вареная картошка, кожей и странными пальцами, похожими на сосиски.
До конца каникул я так и не спросила Марка, почему он так облажался и рассказал всем о нашей выходке. Оставшиеся дни он сидел на дороге и ждал, не выползут ли аллигаторы. И только когда мы уже были в самолете, летевшем в сторону дома, и держали пакетики со сладостями, купленные бабушкой в аэропорту, я все-таки выпалила: