— Хм. — Не вставая с качелей, Кэрри сделала несколько шагов назад, насколько позволяла длина цепочки. — Черт.
— Тревор Батхерст, кстати, тоже списывал. — Это я подслушала у родителей. — Весь класс списал.
— Могу поспорить на тысячу долларов, что все это была гениальная идея Тревора. — Кэрри оттолкнулась от земли.
— Ага, не думаю, что это была затея Марка, — согласилась я. — Вообще, все это выглядит довольно жалко. Пожалуй, это самое жалкое, что я когда-либо видела.
Кэрри на лету сделала в снегу борозды.
— А как бы ты себя повела… если бы он реально был в этом замешан? Ну, в том, что случилось с Тоддом?
— Это что, загадка? — спросила я, крутя свои качели вокруг оси.
— Нет, это исключительно вопрос морали.
— Не знаю, — ответила я вполне искренне.
— Ты бы заявила в полицию?
Я сложила руки на животе:
— Нет. Но…
Я встала.
— Думаю, я никогда бы не смогла больше смотреть на него.
— И это притом что ты даже не знала Тодда? — Качели Кэрри остановились. — Ты бы отказалась от родного брата из-за кого-то, с кем не была знакома?
— В смысле, я люблю брата. — Я принялась топтать снег. — Я не знала Тодда. Брата любить не перестану. Это очевидно. Но если он убил кого-то и потом еще соврал об этом… Знаешь, как соврал, например, что не знал Тодда. Это просто гадко.
— Думаю, люди про такое часто врут, — ответила Кэрри. — Именно поэтому полиция обычно спрашивает: «А где вы были?», чтобы просто прорваться сквозь вранье и получить хоть какие-то факты.
— Согласна.
Мы замолчали. Кэрри снова откинулась на качелях.
— Помнишь шестой класс? Карточки, которые мы с Ширли раздавали?
— Да.
Конечно, я помнила. Это были маленькие карточки, на которых были написаны наши косяки. Белые карточки с буковками, аккуратно выведенными Ширли Мейсон. Мы все тогда выстроились за ними в очередь. Ширли говорила, что они помогут нам стать лучшими версиями себя.
На моей было написано: «Всех бесит, что ты постоянно говоришь только о себе».
— Это была идея Ширли. — Кэрри продолжала качаться. — Не помню, почему она вообще это придумала. Думаю, ее мать облажалась как родитель, всегда критиковала Ширли, поэтому она и выросла такой. Типа, она ненавидит саму себя, поэтому и по отношению к другим ведет себя отвратительно. Она тогда придумала: «О, а давай расскажем всем и каждому, что с ними не так».
— Окей. — Я не знала, что еще на это сказать.
Кэрри резко остановилась.
— Хоть это и было ее идеей, я ей помогала, поэтому тоже крупно облажалась. Но тогда я думала, что всего лишь поддерживаю подругу. В моей жизни есть много поступков, о которых я реально сожалею, и все я совершала ради кого-то другого.
Я все еще не знала, как реагировать.
— Окей.
— Так что прости, — сказала она. — За это. За то, что я была частью этого.
— Спасибо. Но. — Я запуталась. — Мой брат не делал этого, Кэрри. В смысле. Да, он списал. И я думаю…
Кэрри встала.
— Просто послушай. Я знаю, что он не виноват, что Тодда Майера убил тот сумасшедший учитель. Просто… Не наседай на брата из-за этой истории со списыванием на экзамене. Ведь он наверняка повелся вслед за Тревором Батхерстом. Ширли Мейсон, например, тот еще крепкий орешек, готова чуть ли не стекло есть ради Тревора. В общем, я хотела сказать, что все мы… жалкие.
По-прежнему падал снег. Снежинки оседали на волосах Кэрри.
Я прислонилась к холодной перекладине.
— Ты не жалкая. Ты просто беззубая школьница, которая упорно не носит нормальную зимнюю обувь.
Кэрри улыбнулась и заглянула в телефон.
— Пора идти, уже почти шесть.
Когда мы выходили из парка, на месте преступления не было ничьих следов, кроме наших.
Пока мы ужинали лапшой из китайской забегаловки, на кухне зазвонил телефон. Трубку взял папа, оказалось, звонил начальник Марка из службы чистки дорог. Он сказал, что не смог дозвониться до Марка. Еще бы, ведь его телефон был спрятан в одном из ящиков.
— Марк! — Отец вернулся в столовую и шлепнул трубку на стол перед сыном. — Давай собирайся.
Марк, просидевший весь ужин молча, посмотрел на отца:
— Чего?
— Надевай куртку. Это мистер Макналли. Ты им нужен, чтобы почистить пару дорог.
Марк положил на стол китайские палочки, которыми ел, и тихо сказал:
— Не могу.
Мама, которая почти весь ужин просидела в телефоне, пытаясь договориться о переносе даты выхода книги, резко подскочила:
— Почему это не можешь?
— Я же под домашним арестом, — ответил Марк.
— Но дороги ты все равно можешь чистить, — возразил папа.
Я макнула жирный жареный спринг-ролл в апельсиновый соус. Это выглядело очень странно, учитывая общую атмосферу за столом и то, как все выразительно друг с другом переглядывались.
Марк отодвинул стул от стола.
— Ладно. Я не хочу чистить дороги.
— Тогда марш в свою комнату, — выпалил папа.
Очень нелепо видеть, как взрослого человека в наказание отправляют в его комнату. Марк мгновенно потух. Хотя таким он выглядел всю последнюю неделю. Эдакая большая тень человека, которая вроде занимает столько же места, сколько он сам, но при этом ничегошеньки не весит.
После ужина я решила подняться к нему в комнату, сжимая в руке пакет со спринг-роллом — своеобразный жест перемирия, — и постучалась.
— Можно войти?
— Да.
Марк сидел на кровати в окружении учебников, которые ему предстояло освоить.
— Спасибо, но мне это нельзя.
— Точно.
Я спрятала пакет за спиной.
— Э, Марк. — Я понизила голос. — Деньги у меня. Ну, те, что за экзамены. Я их нашла… дома. Я могу тебе их вернуть.
Не знаю, какого ответа я ждала от Марка. Не знаю, думала ли я, что он будет на меня злиться. Я вспомнила того мальчугана, который во Флориде донес злому старику, кто забрал все камни из бассейна. Я чувствовала себя совсем как Марк тогда, но все было совершенно по-другому.
— Давай, — ответил он так же тихо.
— Это твои деньги, — ответила я. — Понятия не имею, зачем я их взяла. Прости.
— Все в порядке, — сказал Марк. — Это не мои деньги.
— Окей, но я их все равно верну.
— Ладно.
Я вышла из его комнаты с тем же нетронутым жирным пакетом.
Чтобы как-то помочь по дому, я вынесла мусор, а потом осталась постоять на улице под лунным светом и доесть остывший спринг-ролл (мне диета ничего не запрещала). Я слышала, как в мамином кабинете ругаются родители. При нас они обычно старались не спорить друг с другом.
Я была все той же невероятно глупой Молли из маминой книжки. У меня не было ничего, кроме вопросов, да и сами вопросы, вероятно, были неправильными.
Кому какое дело, врал Марк о Тодде или нет? Дети вредные и злые. Люди могут дружить, дружить с погаными людьми, которые толкают их на поганые поступки, а потом резко рассориться. Верно?
Но тогда…
Почему Тодд умер? Неужели это дело рук какого-то преподавателя? И почему тогда он его убил? Здесь явно был еще целый пласт различного дерьма, про которое даже вопросов не задашь, потому что вообще не знаешь, что этот пласт существует.
Я прошла обратно к дому. Внутри было почти так же тихо, как и в парке. Я разулась и поставила свои ботинки в коридоре рядом с обувью остальных членов своей семьи.
Тодд. Розовые розы
День похорон Тодда был самым холодным на памяти всех собравшихся. Было настолько холодно, что все говорили только об этом. Как будто холод овладел всем вокруг, в том числе всеми мыслями.
Почти всеми мыслями.
Было так холодно, что те самые собачонки, загадившие весь парк, в котором умер Тодд, отказались в то утро выходить на улицу. Они жалобно поскулили у дверей, но так и не решились переступить своими нежными лапками порог теплого жилища.
Небо было голубым, а деревья переговаривались между собой звоном сосулек. Дороги были словно облиты чернилами: из-за почерневшего льда они стали скользкими, и машины, ехавшие в сторону церкви, виляли и петляли, будто перепивший кутила под конец долгой вечеринки. Из здоровенных машин показались тетки Тодда — все в мехах. Они были похожи на огромных медведей в разноцветных шапочках. На маме Тодда была шуба из меха лисы, шуба, принадлежавшая еще его бабушке. Когда Тодд был маленьким, он частенько забирался в мамин шкаф и прижимался к этой шубе, представляя, что это очень старый и очень спокойный домашний питомец.
На той неделе мама Тодда вместе с его тетками собрала все его вещи. Они сложили их в коробки, тщательно упаковали. Со всеми вещами, которые Тодду, по сути, были совсем неважны, и с его книжками мама и тети носились как с фарфором. На всех коробках было написано «Тодд». Одежду Тодда тетя Люси отдала на благотворительность. Тетя Лора забрала себе спицы Тодда. Оставшиеся коробки его мама выставила в гостиной. Там они и стояли, когда в дом снова приехали Гриви и Дэниелс.
— Все никак не могу набраться духу и отнести их в подвал, — сказала им мама Тодда, погладив надпись на коробке.
— Для этого нужно время, — кивнул Дэниелс.
Призрак Тодда потихоньку исчезал. Все началось, когда мама стала собирать его вещи. Ему показалось, что мир становится все меньше и его все тяжелее рассмотреть.
Гриви с Дэниелсом о нем уже не говорили. Они стерли его имя с белой доски в своем кабинете. Вместо этого написали «Джед Холлингс» — имя сорокадвухлетнего мужчины из пригорода, чье тело в замерзшем бассейне обнаружила няня его ребенка.
Возможно, Тодд и не исчезал. Может, он просто сжался до размеров крошечной частички, хранящей его сознание. Или, наоборот, расширился до невероятных размеров, растворившись в горизонте и проживая последние минуты своей жизни после смерти.
На входе в церковь мама Тодда выставила его огромную фотографию. Сделана она была во время поездки к бабушке Тодда в Ньюарк. Ее обрезали: в левом нижнем углу виднелся кусочек руки тети Люси. Мама Тодда думала, что это его любимая фотография. Но на самом деле больше всего он любил другую, сделанную в каком-то парке развлечений. На ней ему шесть, он одет в бордовый вязаный жилет и оранжевые брюки. На том снимке Тодд хвастался своим нарядом фотографу и широко улыбался. И то была настоящая улыбка, а не натянутая, как на той фотке, что висела в кабинете Гриви и Дэниелса.