м. Картина зачатия Макарова умилила: ну и скоты! Напоили, обкурили глупую и недоразвитую мозгами девицу. Впрочем, кавалер-искуситель умственным развитием явно своей жертвы не превосходил. Какой-то узкоглазый юнец. Китаец? Нет, скорее всего, с севера, тоже узкоглазый. Чукча? Канадский абориген? Возможно-возможно. Картина рисовалась нечетко. Элайна никак не могла сосредоточиться на моменте зачатия, ей было тяжко, неприятно, больно. Даже вспоминать больно. Но вспоминать все до мелочей и необязательно. Главная информация получена.
Григорий Александрович был доволен чрезвычайно. Он вывел Элайну из гипнотического сна. Лучшего экземпляра для работы гипнотизера придумать нельзя. Классическая модель, клинический послушный экземпляр, хоть публичные фокусы показывай! Дал ей дополнительно сто долларов. Больше давать не нужно. Во-первых, незачем баловать, во-вторых, Макаров сам пока еще денег не печатает. Обойдется коровушка и сотней. Все, девушка, понадобишься – позвоню. Некогда мне тут с тобой, нужно видеокамеру в магазин возвращать, деньги обратно получать. Ульяна рассказывала, что в Канаде с этим ни малейших проблем: попользовался вещью и вернул. Все так делают. Главное, чтоб товар был в полной сохранности, чтоб чек в наличии.
С чеком все в порядке. С товаром в основном тоже. Внешне камера как новенькая. Молотком по ней никто не бил. Об лед ее легонечко приложили, и что-то в ее электронном животике надорвалось, оборвалось, но это-то как раз и не так существенно. Камера изначально могла быть с дефектом. Макаров при покупке не проверял…
Глава 107
Проблема возникла совершенно неожиданно. Ульяна, всегда смотревшая ему в рот и слушавшаяся беспрекословно, вдруг взбрыкнула, да так, что хоть веревками ее вяжи. Почти истерика у нее началась. Разочаровалась она, видите ли, в московском ученом! Она думала, он порядочный человек, а он – «нечестный и нечистый»: «Йон красты хоче!»
По Ульяниной логике скрыть от продавцов, что видеокамера падала и потому пришла в негодность, воровство. Страшный и несусветный грех. Ага. Несусветный. Не из этого света, значит. Не из мира сего. В мире духоборов, которые, как известно, крестов не носят и поклоняются «не кресту, а Христу» (лично надо полагать), любой обман есть вранье Богу. Бог вездесущ и присутствует в любом Божьем творении. Потому-то духоборцы, как они сами себя зовут, и сжигали оружие в тысяча восемьсот девяносто каком-то там году, что убивать, пусть даже и врагов на войне, по их представлениям, это убивать искру Божию, которая в этих врагах содержится вместе со всеми прочими начинками.
Продавцы в канадском моле – служащие громадной мультимиллиардной американской компании, торгующей электроникой, – тоже Божьи твари. Их «тож Хоспод Бох в жизню призвал». Стало быть, ни убивать их, ни обманывать негоже. Убивать, кстати говоря, Макаров и не собирался. С ума еще не сошел. Намерение у него было скромнейшее – вернуть на кредитную карточку шестьсот шестнадцать канадских долларов и девяносто два цента. И путь себе живут милейшие продавцы. И Ульяна, со всеми своими духоборческими заморочками, тоже нехай здравствует…
Впервые Макаров поймал себя на том, что его раздражает старорусский язык Ульяны. По причуде лингвистической судьбы язык этот, изолированный от родного русского, явно попал под сильное влияние родного брата, языка украинского, и во многом вобрал в себя украинское словообразование, украинскую мелодику. Макаров это не сам сформулировал, а вычитал в Интернете. Украинцев, перебравшихся в канадские прерии приблизительно в те же годы, что и русские духоборы, здесь называли «шипскин пипл» – люди в овечьих шкурах. Хотя, как известно, хохлы больше по свиньям промышляют, чем по овцам. И в смысле мяса, и в смысле шкур. Их потомки давным-давно превратились в цивилизованных зажиточных канадцев. Не в хохлах дело. Дело в Ульяне.
Почитаемый ее единоверцами-духоборцами «Хоспод Бох», неожиданно явивший свое могущество в форме абсолютного (чтоб не сказать ослиного) упрямства переводчицы, явно над скромным психологом смеялся.
«Хотите рассмешить Бога, – вспомнил Макаров, – расскажите ему о своих планах». Макаров – человек православный, в меру верующий. К Господу Богу нашему Иисусу Христу – со всем уважением. Но какого лешего такую паскуду в переводчицы?!
Широкоплечая Ульяна хлопала мелкими глазками, кудахтала. Макаров делал вид, что слушает, кивал. Пробовал войти в ее подсознание и не смог. Остановился. То ли разум Ульяны, загруженный малознакомыми Макарову сигнальными установками, был слишком тернистой тропинкой к ее душе, то ли душа этой могучей русской бабы, родившейся и живущей под североамериканскими звездами, была уже не вполне русской, для Макарова непривычной и потому трудной в работе, то ли сам Макаров элементарно устал, состарился. Силы уже не те. Не первый раз замечает…
Первый раз сбой случился пятнадцать лет назад. После смерти Наташи… Он послал жену в Индию, в турпоездку, из которой она не вернулась. Утопилась в океане. Не утонула, а именно утопилась. Малознакомой приятельнице – соседке по гостиничным номерам и автобусному сиденью – она якобы говорила, что, когда в следующий раз всей группе будут даны два часа для отдыха у океана, она в волны войдет, а назад не выйдет. Соседка и внимания не обратила: мало ли, настроение у женщины скачет. Потом, изумленная, испуганная, вспомнила. Тело Наташи в Индии и осталось. Макаров за перевоз платить не стал. Зачем? Он даже винить себя не стал, хотя четко понимал, что Наташа не просто ушла из жизни, а ушла из жизни с ним, Макаровым. Ему это было ясно не только потому, что он был ее мужем, мужем красивой, тонкой, чувственной брюнетки, наполовину армянки, послушной и мнительной, но и потому, что был он психологом.
Он упражнялся на ней. Она терпела, служила ему, как скульптору, но не моделью, а глиной. Биологической глиной. Она была ему и музой, и рабыней. Он этим наслаждался, она, ему казалось, тоже упивалась перепадавшим ей наслаждением, сладкой болью психологического мазохизма… Однако в океанскую волну вошла. Бог с ней, с Наташей. Плохо другое: после ее смерти с Макаровым все чаще случаются осечки. Он по-прежнему неплохой гипнотизер. По меньшей мере исключительно опытный. Но теперь сила его воздействия колеблется не в зависимости от его, Макарова, намерений, а в зависимости от неподвластных ему обстоятельств.
Это похоже на мужскую потенцию. Сила воли тут помочь не может, упражняйся, не упражняйся. Понимая это, Макаров лишний раз без особой надобности свой ускользающий дар не эксплуатировал. Чуть ощутит, что гипнотизм его оставил и витает где-то поодаль, ни в голос, ни во взгляд его не вливается, отступал немедленно. Отпускал ситуацию. Позволял дару отдохнуть, набраться сил. Знал, надеялся и верил: дар, стареющий вместе с ним, вернется. И дар возвращался.
Сейчас, царапаясь в каменное и упертое подсознание Ульяны, Макаров свой дар явно гнул и портил. Притуплял. Девственную плеву ее предубеждений при его теперешней слабости пробить невозможно. Значит, и не нужно. Макаров благоразумно отступил.
И тут в нем проснулся мальчишка-задира! Бесстыжий, бесстрашный и бесхребетный заводила, народный артист школы номер 95 Выборгского района города Ленинграда.
«Не догоню – так хоть согреюсь», – решил Макаров и начал над Ульяной издеваться. Беззлобно. Просто так.
Глава 108
– Ты совершенно права, – сказал он. – Ты меня убедила. Я не буду возвращать камеру.
– Так! – обрадовалась широкоплечая гражданка. – Хорошо!
– Но при одном условии… – Макаров опустил глаза, будто смутился. – Скажи, ты готова ради торжества истины совершить подвиг? Во славу Божию?
– Так!
– Готова или нет?
– Так готова ж…
– Хорошо! – Макаров повторил ее интонацию настолько точно, что Ульяна вздрогнула. – Знаешь ли ты, что предки твои не боялись тела свои обнажать?
Бедняжка напряглась, в уголках серых глаз сверкнула и исчезла паника.
«А ей, видимо, частенько демонстрации голых поминают», – подумал Макаров, и ему на мгновение стало Ульяну жаль. Может, не надо, может, не мучить ее?
– То я знаю! – Ульяна почти кричала. Глаза злые, на нежной шее и в монастырском V-образном декольте вспыхнули розовые пятна: прилила духоборческая кровь. – То давно было, праведно то было. И дед мой дитем с ёми ходыл. Мама говорила. И горжуся я тэм. Так. Горжуся я!
Макаров чуть не расхохотался: как же она завелась, как разозлилась! А где обещанное духоборо-толстовское непротивление злу? Им в суп плюют, а они головой качают – зря, мол. По морде плюющего не бьют. Потому как тот, плюнувший, тоже Божья тварь, по недомыслию безобразит. А эта, широкоплечая, ложкой бы крепко хватанула. И была бы права.
– Стыдыся! Старый человек, а охальник, Хосподи просты. Хошь мэнэ холой на людях высрамыты? Ты холой поди, нето камеру возвертаю? Уворую, знач? Стыдыся!
Встала и ушла. Макаров восхитился. Какой добротной и смышленой оказалась эта баба, как писал Алексей Толстой, «хороших русских кровей с цыганщинкой». В данном случае – с канадчинкой. Без разницы.
Глава 109
Он остался один в номере и был этим доволен. Ощутил знакомый резкий импульс. Вдохновение, внезапную и яркую потребность размышлять.
За окном стемнело, но света он зажигать не стал. Лег, не раздеваясь, на кровать поверх тощего покрывала, спихнул на пол четыре мелкие подушечки. Оставил две покрупней. Думалось хорошо. В сумерках ему всегда думалось лучше, чем днем. Шумовой фон ниже.
Какая все-таки фемина! Старик Паниковский был бы в восторге. Евреи любят русских женщин. Почему? Нет… Не о том… Еврейская тема его сейчас не интересует. Паниковский – ассоциация случайная. Корабль размышлений должен уплыть в другое море. Макаров резко развернул штурвал. Тридцатые годы. Канадская глухомань – Британская Колумбия, дикая, невзирая на название. Кроме флага и гимна, ничего британского. Объявлена «национальная регистрация» – перепись мужчин призывного возраста. Слово «призывного» в циркуляре отсутствует, но кто ж не догадается? В Европе зреет новая война. А духоборам-то пацифистам, изгнанным из России за то, что оружие в костре плавили, еще в восемьсот девяностых годах, сразу по прибытии, было даровано освобождение от воинской повинности.