Седьмое. Дождаться появления в глазах гопника медитативных признаков.
Восьмое. Проверить глубину транса, в котором гопник пребывает.
Девятое. Произвести над гопником необходимые гипнотизеру действия, например кодирование.
Десятое. Выполнить кодирование на санацию памяти гопника и вывести его из транса.
Все это истинный виртуоз проделывает за считаные секунды – в мановение ока. Отсюда, казалось бы, и название метода? Отнюдь.
«Мановение ока» – потому что само «мановение», то есть движение век гипнотизера (закрыл глаза – открыл глаза), синхронно с идентичными действиями гопника и в половине случаев является главным инструментом исполнения замысла. Мигнул глазом – и готово!
Глаза Макарова слипались. «Инструмент исполнения» его благородных без кавычек и натяжек замыслов требовал отдыха. Так же, как и мозг. За бортом хлестал замерзающий дождь, в самолетное окно бились-царапались маленькие градинки-метеориты. Макарову даже показалось, что он слышит их робкие стуки. Тук. Тук-тук-тук. Вы позволите войти в ваш сон?
Глава 121
Канада. Монреаль
Окно разбилось вдребезги, счастье, что Эстер успела натянуть на лицо одеяло… И тут же проснулась.
Окно было цело. И кровать ее стояла не у самого подоконника, как во сне, а возле стенки, вплотную придвинутая к привезенному еще с Одессы красному ковру с желто-золотым орнаментом. Последние лет двадцать они с мужем спали порознь, каждый в своей спальне. Как дворяне.
Эстер эту ночь спала хорошо, уснула быстро, без таблеток. И вдруг кошмар не кошмар, но сон неприятный. Птица – чайка с темным, как гнилой зуб, клювом… Мечется. Смотрит странным, не птичьим каким-то глазом, а потом хрясь в окно!
Она была явно в панике, явно сама не своя от возбуждения, эта чайка. В истерике, можно было бы сказать, если бы была она не птицей, а женщиной. Она торопилась сообщить Эстер что-то безмерно важное, но поскольку Эстер не откликалась, стукнула каменным клювом в оконное стекло, да так сильно, что вполне крепкое стекло мгновенно разлетелось с громким звоном. Звон был бурным и продолжительным, как аплодисменты на партийном съезде советской эпохи. Освобождаясь от тяжких связей, друг от друга, улюлюкая и звеня на радостях, стекольные молекулы разбегались кто куда.
Какие, к черту, молекулы?! Эстер взяла с тумбочки чашку, глотнула недопитого с вечера теплого кисловатого кефира. Гадость, но стало легче. Там была женщина, в этом сне. Там совершенно определенно была женщина, и она что-то кричала через стекло, но было непонятно… что конкретно. И женщина эта была хорошо знакома. Из молодости? Нет, не из молодости, но какое-то давнее и ненатужное знакомство… Нинушка! Да, она. Нинушка-соседка. Та, что все маялась с непутевой дочкой. Что она кричала через стекло? Ей явно было худо. Она явно просила помощи.
Но при чем тут птица? Чайка с грязным клювом тут при чем?
Странная штука – сны. «Небывалые сочетания бывалых событий», – такое, кажется, определение давала советская психиатрия. Марик рассказывал. Сыночек, врач, золотая голова. И смеялся. Он считает, что все гораздо сложнее. Ох, Марик-Марик. До кокаина твои сложности довели. Лучше бы без сложностей…
А может, это к болезни сон? Разбитое окно… Осколки на голову бедной Эстер. А Нинушка при чем? Ладно, чайка, Эстер уже и привыкла, что у нее не сны, а птицефабрика, но Нинушка-то каким образом во сне образовалась? Эстер ее не видела, но как бы знала, что это она… Ах! От внезапной догадки Эстер вскрикнула вслух, как от боли: чайка с гнилым клювом – это Нинушка и есть!
Открытие Эстер успокоило. Она очень любила ясность. Лишнее любила сначала отмочить в раздумьях, как в мыльном растворе, а потом отрезать, как лишнюю кожицу вокруг ногтя.
При таком подходе сразу обнажается истина. «Поискать, что ли, Нину?» – думала она, ставя на конфорку старомодной газовой плиты закопченную кофейную турку. Или поменять плиту на электрическую? С сенсорным управлением. Пальцем коснись – и греется! Никакого газа, никакого вреда здоровью. Стыдно же, полвека в Канаде, а кофе на газе варят. Так могли бы сказать о них с мужем недоброжелатели.
Менять плиту было лень. И Ниночку разыскивать тоже было лень, хоть это и не так трудно. Позвонить в Калгари, в справочное, попросить телефон Нины Ив. Вопрос, как Нинину фамилию английскими буквами изобразить – Nina Iv? Как слышишь, так и пишешь? Нет, конечно. Это же будет читаться – Найна Айв. С правописанием русских фамилий в двуязычной Канаде чехарда. По-английски так, по-французски этак. Не надо себе глупостями голову забивать. Если бы Нина хотела, она сама бы Эстер позвонила! У Эстер номер не менялся лет сорок…
На этой счастливой мысли старая маникюрша решила остановить дедуктивную работу.
Допила почему-то показавшийся скверным кофе и вывела старого, больного и глупого песика Фафика на прогулку. Октябрьская, слегка мерзлая по утрам почва холодила собачьи лапы, но искать Фафиковы тряпичные чуни, изготовленные собственноручно и крытые для надежности тройным слоем плащевки, тоже было лень. Породы у Фафика не было никакой. Он был собачий космополит. Стерпит. Адаптируется.
Глава 122
Канада. Калгари
Еще только октябрь, а уже изморось на окнах, снег по утрам. Почти сутки Элайна провалялась в постели в глубокой лени, болела голова, не хотелось вставать. Зачем, куда? Идти ей совершенно некуда. До пустого холодильника и до унитаза. Других маршрутов не намечается.
После скандала на катке, когда Майкл грохнул об лед видеокамеру, жизнь Элайны покатилась прямиком под откос. Деньги, полученные от московского ученого, очень скоро испарились. Денег-то было кот наплакал – тысяча долларов. Бутылка водки стоит сорок. Вот и считайте. А пожрать? А на проезд? Разошлись деньги.
Нет, без велфера Элайне не прожить: на шее у Майкла долго не просидишь. Рухнет его шея вместе с его глупой головой. Элайна хотела было перевести свой велфер из Квебека в Альберту, но тут же выяснилось, что в Монреале о ее отсутствии ни одна собака не знала. Кроме Клода. Причитающееся Элайне пособие все время ее пребывания в Калгари он получал самым исправным образом. Как-то исхитрялся, за Элайну подписывался, врал, будто она болеет: то в депрессии, то простужена. Однажды даже голос ее имитировал по телефону…
Надо ехать в Монреаль и доказывать, что деньги, с февраля прошлого года выплаченные на пропитание безработной гражданки Канады Элайны Ив, присвоены ее бывшим партнером, то есть, грубо говоря, украдены. Делать это страшно по двум причинам. Во-первых, она рискует и вовсе потерять право на пособие. Как она жила все эти месяцы? Сын кормил? Замечательно. Пусть и дальше кормит. Во-вторых, не приведи господи встретить Клода! Следующего пособия, то есть ноябрьского, он с гарантией не получит: Элайна слишком наследила звонками из Калгари. Лучше сразу умереть, чем встретить Клода. Клода Элайна боится больше, чем смерти. Вот и болит голова…
К холодильнику Элайна уже не подходит. Только к унитазу. Можно считать, что она объявила голодовку. Точно, она узница совести! Голодает потому, что в доме даже макароны закончились, единственное, что можно съесть, это томатный кетчуп, горчица и соевый соус. Все в маленьких пластиковых упаковочках – из «Макдоналдсов» и других подобных харчевен. Они оба – и Майкл, и Элайна – иногда прихватывают. Но лопать эти прибамбасы в чистом виде невозможно, нужен, по крайней мере, кусок хлеба. Лучше кусок мяса. Элайна сглотнула слюну. Размечталась!
Какая все-таки Лариса сука. Купается в деньгах, а Майклу ни доллара, ни полдоллара – никогда! Может, Майкл не берет? С него станет, он ведь гордый. Ну, так предложи Элайне! Элайна с Майклом поделится. Догадайся, сука, будь благодарна, будь благородна… Все, нет больше сил терпеть этот паршивый голод. Встала, оделась, пошла в церковь. Не в русскую, туда бы она постеснялась, а в католическую, более того – в филиппинскую.
По-английски филиппинцы говорят отлично, Элайну принимают за пришлую бродяжку, полубездомную, безденежную, слегка аморальную, чем она, в сущности, и является. Аморальность (легкая, легонькая такая аморальность) читалась то ли в выражении глаз, то ли в факте ее неоднократных визитов к филиппинским братьям и сестрам.
Они очень хорошо кормят, филиппинские католики. Лучше, чем итальянцы или португальцы, гораздо лучше, чем французы. И готовят вкусно, и с собой дают. Но это не главное. Основное преимущество филиппинцев заключается именно в том, что они филиппинцы. Элайну они своей не считают и считать не могут. Она собака другой породы. Наставить ее на путь истинный они не могут по умолчанию. Вот и молчат.
Горячим у филиппинцев кормят редко – раз в месяц, а то и реже. Зато у них всегда можно разжиться сухим пайком. Эмпирическим путем Элайна установила, что ночью паек не гарантирован. Получишь, если повезет разбудить живущую при церкви «ничью бабушку», филиппинку лет двухсот – трехсот, ростом не более полуметра.
«Ничья бабушка» никогда не произносила ни звука. Может, она была немой, а заодно, разумеется, и глухой, может, в ее неземном возрасте говорить было слишком утомительно, а может, она молчала по религиозным убеждениям. Это было неизвестно и неважно. Важно было до бабушки достучаться, изо всех сил колотя ногой в металлическую дверь церковного гаража или лихорадочно тряся выпендрежно-фигурную латунную ручку входной двери. На звуки реагировали две кошки, давно и искренне преданные католицизму. Кошки будили церковную затворницу, затворница отпирала дверь и вела Элайну в подвал, в кухню. К сундукам-холодильникам, полным мороженого хлеба, мороженых кур, гусей и индеек, скрученных в шары и герметично упакованных в пластик, так что похожи они были не на убитых птиц, а на промерзшие насквозь футбольные мячи. Здесь же громоздились полки, до потолка заставленные дарами местного «фуд банка» – просроченными, но годными в пищу товарами из ближайшего супермаркета. Всем тем, что жалуют нуждающимся простые сочувствующие граждане.