Мне надо с вами поговорить.
Тетка на вид добрая, молодая совсем. Глаза красные, припухшие, словно только что плакала… Элайна даже удивилась. Она привыкла людей в униформе бояться, от них всегда исходит опасность, как от Клода. Неважно, какая униформа: хоть пожарник, хоть полицейский, хоть водитель автобуса – неприятностей запросто накостыляет. А у этой глаза красные… Слезы подошли и к Элайниному горлу.
– Пожалейте меня, пожалуйста.
В глазах тетки застыли немой вопрос и ожидание.
– Мне в аэропорт надо, а денег нет совсем. Только на еду, а билет мне оплатили на послезавтра. Мне двое суток самолета ждать… Пожалуйста! Мне очень надо!
Каракатица смотрела на Элайну и молчала. Моргнула два раза. Глаза стали наполняться слезами. Было ясно, что плачет она не из-за того, что так сильно сочувствует бедняжке Элайне, а из-за чего-то своего… Но ведь неважно – из-за чего, важно, чтобы в автобус пустила и денег не взяла.
– Можно я бесплатно проеду, я в уголочке сзади сяду… Будет же свободное местечко…
Каракатица боролась со слезами. Она наклонила голову, чтобы слеза из правого глаза не вылилась бы, как вода из переполненной чашки. Неудачно. Слеза полезла вниз по щеке и застряла на самой высокой точке скулы, на самом видном месте. Она тряхнула головой, чтобы влага сама ушла и не получилось бы, что она слезы утирает, и быстро зашагала прочь. Слезы только этого и ждали – полились ручьем.
Элайна не поняла: так можно или нельзя ей бесплатно доехать до аэропорта?
Странная какая-то водительница… Водительница тем временем аккуратно умывалась в служебном туалете и думала о Боге. Вот, Господи, поставлю себя под риск, нарушу инструкцию, сделаю доброе дело – подвезу эту беднягу, у которой денег на билет нет, – а ты, пожалуйста, сделай так, чтобы диагноз не подтвердился.
У трехлетней дочки диагностировали рак. Некоторые надежды на ошибку еще оставались. Она уже несколько раз предлагала Богу свою жизнь в обмен на дочкину, но Бог пока не выказывал ни согласия, ни отказа.
Про каракатицу никто так и не узнал: ни водительница, якобы на нее похожая, ни Элайна. Меж тем Элайна была недалека от истины. Элайна была от истины всего лишь на одну согласную букву. Водительницу звали – Селия, а каракатицу – Сепия, на латыни. Каракатица – родственница кальмара, головоногий моллюск. Люди ее едят, делают из нее чернила, назвали ее именем плебейский коктейль – «Черная каракатица». Смешивают водку с растворимым кофе и заливают кока-колой. Элайна впервые попробовала эту бормотуху лет двадцать назад, не задумываясь ни о названии, ни о вреде для девичьего здоровья.
Глава 158
В стеклянную дверь бэкъярда скребется Аксель. Это Элайна выпустила его погулять, а назад не впустила, кокаином своим паршивым занялась. С Майклом расплевалась (стыдно вспомнить, до чего Майкл опустился!), выкатилась, хлопнув дверью. Скатертью дорожка! Прежде чем впустить пса, Майкл собрал с пола кульки с кокаином: не хватает еще и Акселя на старости собачьих лет в наркомана превратить. Преданная псина… Лижет в лицо, а морда несчастная. Замерз? Что понурый-то такой, друг? Майкл закрыл дверь в уборную. Кокаин остался в тазу, как с полу собрал, так и бросил. Улегся на диван. Лаптоп на животе, Аксель рядом на полу. Так и уснуть бы неплохо. Пустой стакан выскользнул из рук, юркнул по ковру под диван. Майкл, не вставая, стал шарить рукой, искать. Вытащил блок дистанционного управления от телевизора – весь в чем-то липком. Включил телевизор. Пробежался по каналам… Лучше бы он умер…
«Очень скоро мы все будем смотреть прямую трансляцию церемонии открытия Зимних Олимпийских Игр. Наш корреспондент передает из России». И начался репортаж…
Майкл нажал красную кнопку. Телевизор послушно погас.
Не хотелось ни пить, ни жить… Брижжит ходит аут – встречается – с Карлосом, «пока ты так сильно занят». С лета Майкл Карлоса не встречал ни разу. Хорошо, что хоть тогда дал ему по морде. Надо было больше дать. Господи, что худо-то так? И нет из этого мрака никакого выхода. Хорошо бы сейчас умереть, но не навсегда, а как бы временно…
Вдруг мысль. Лаптоп тут же, на брюхе. Набрал в поисковой строке несколько равнодушных букв, порознь – невинных, вместе – судьбоносных, судьборазрушающих: «кокаин». Вселенная кокаина открыла ищущему врата.
Первыми сообразили древние индейцы – жевали листья коки. Конквистадоры в ужасе пытались запретить, но не смогли, из благоразумия – отступили. Лариска, не стесняясь Майкла, как-то рассказывала Клаудио о своих колумбийских миллионерах, что главные деньги там прапрадед сделал. Был он еврей из Румынии, в США его и его семью по каким-то причинам не пустили, и они, страшно по этому поводу огорчаясь, осели в Колумбии. Накупили земли, стали сахарный тростник выращивать и сахар производить. Клаудио усомнился: сахар – это очень хорошо, но в начале двадцатого века и кокаин был легальной травкой. Лекарственным растением считался. Ларисины колумбийцы наверняка своими миллионами этой самой коке, индейцами жеванной, больше, чем сахару, обязаны. На какие бабки они землю под тростник купили? На кокины небось листики. Лариска смеялась, рассказывала, как роскошно ее в Колумбии принимали, три города показали: Боготу, Кали и Картахену. Приглашала Клаудио в следующий раз поехать к ее миллионерам вместе. Клаудио отшучивался: «Коки пожевать?»
Майкл перешел из Википедии в Ютьюб. Материала – море.
Он встал и пошел разбираться с Элайниным наследством. Пайки кокаина лежали в тазу. Как он их кинул, так они и лежали. Ждали его. Взял одну. Свернул воронку. Все. Готово. Можно нагнуться и… Майкл нагнулся…
Глава 159
Элайна нагнулась, подобрала с асфальта брошенный мимо урны старый билет в Банф. В принципе, он очень похож на тот, что нужен для проезда в аэропорт, полоска контроля другого цвета и время просроченное. Неправильный, но ведь билет!
Встала в очередь садящихся в экспресс. Каракатица помогала пассажирам запихивать в автобусный подпол баулы и чемоданы. Закончив погрузку багажа, важно прошагала на свое место, открыла переднюю дверь. Народ начал подниматься в салон, показывая каракатице билеты. Она взирала бесстрастно, но с каждым здоровалась. Элайна стояла в середине очереди. Дошел ее черед – поднялась, показала билет, невозмутимо двинулась в глубь салона. Каракатица сказала ей: «Хай, хау а ю». Она всем говорила одно и то же.
Села Элайна в самом-самом дальнем уголке возле окошка. Голову в плечи втянула, чтоб пониже быть… Все, ура! Считай, что в аэропорту!
Это был третий полет в Элайниной жизни. Забавно, она всегда летает по одному маршруту: либо из Монреаля в Калгари, либо из Калгари в Монреаль. Последний раз летала из Калгари в Монреаль. Ей тогда Клод билет прислал. Да… А теперь хуже Клода у Элайны нет на земле врага. Разве что Майкл? Нет, Майкл не хуже. Но враг! Паскуда какая, надо же!
Праведный гнев опять начал закипать в ее оскорбленном сердце. Горело оплеванное лицо. Давно уже оплеванное, пару часов назад. Умыться бы надо…
Немыслимого изящества тетка охорашивалась возле большого зеркала в дамском туалете калгарийского аэропорта. Тетка была старая, но породистая. Было в тетке что-то знакомое. Где Элайна могла видеть это спокойное лицо? Серьги хорошие, подвижные. Повернет тетка голову, и серьги тут же взметнутся как живые, как птицы на птичьем базаре. И долго потом качаются, посылая в стороны снопы света, добросовестно и бесстрастно отраженного. То ли праздничного, то ли тревожного… Нет, серьги не с бриллиантами, вообще без камней – живое золотое кружево. «Индийские, – подумала Элайна и удивилась повороту своих нехитрых мыслей: – Хочу такие серьги!»
Тетка, сверкнув серьгами под свежей стрижкой, ловко и быстро покидав в косметичку тушь, помаду, пудреницу – такие же дорогие, как и ее сумка, и ее пальто, и ее удобнейшая багажная сумка на четырех колесиках, – вышла из туалета. Походка ее тоже была особенной. Не хищной, как у манекенщиц, а легкой и какой-то… вежливой.
Это была Флора Шелдон. Она снова летела в Оттаву: до Олимпиады меньше двух недель, дел невпроворот. Настроение у Флоры было гадкое, точнее сказать, гадостное, сама у себя вызывала чувство, похожее на брезгливость. Будто невзначай запачкалась, вымазалась в вонючем… На административной работе Флора давно, совесть свою выдрессировала отменно. Совесть ее чиста, как только может быть чиста чиновничья совесть, но привкус какой-то нелепой и ненужной подлости остался. Ах, Клаудио, Клаудио! Интриган-самоучка, все-то он скрывал от Флоры правду… И что теперь? Теперь Майкл Чайка исключен из олимпийской сборной.
Во Флориной жизни ничего не изменилось. Вот предстоит интереснейшая поездка в Россию. Но как про Майкла вспомнит, так Флоре душно делается. Спина Майкла перед глазами, трясущаяся от рыданий. В криво припаркованной машине у въезда на кладбище. После похорон его бедной матери.
Флора вышла из дамской комнаты – из частного пространства, где никому ничем не обязана, – в кутерьму аэропорта. Как балерина на поклоны. Из театральных кулис – на сцену, навстречу слепящим софитам.
Тетка ушла, и Элайна перестала думать о том, где могла ее видеть. Крохотный туалетный эпизод не мог показаться ей знаковым. В Элайнины невинные мозги подобные мысли не транслировались, то была любимая мысль ее матери: «Судьба ведет и посылает знаки, их множество раскидано вдоль любой жизни…»
Когда в ее жизнь нежданно пришли две мужские души, Нина назвала их именами отцов, своего и дочкиного: Майкл и Мартин – Михаил и Артемий. Элайна счастливо кивала, ей без разницы, ей лишь бы мама не ругалась. Объяснить ей Нина ничего не успела – Мартин умер. И Нина поняла, это знак! Ведь не Майкл умер, а именно Мартин. Ох, не случайно…
Теперь Нине все стало понятно, она почти перестала винить себя. Это черниковская гадкая карма куролесит в Элайниной жизни, уродуя заодно и Нинину. Майкла бы уберечь!
Скверное прошлое в светлое будущее пускать нельзя, рассказывать Элайне, кто ее отец, нельзя! Табу! Нина не впала в кликушество, жила, как ей казалось, спокойно, дробила молекулы нехорошей кармы. Трудами и поступками стирала негатив в пыль, из которой все-таки надеялась построить что-то стоящее для внука и, если удастся, для дочери…