Элайна вымыла руки с мылом, потом оплеванное лицо. С мылом! Дались ей эти Майкловы плевки, давно уж и высохли, а до сих пор обидно. Хотя она же первая плюнула? Чего же ей обижаться? Одно слово – плевать!
Очень хотелось есть. Денег у Элайны – восемнадцать долларов и четырнадцать центов. На всю оставшуюся жизнь. Чтоб такое съесть? Здесь же дорого все в аэропорту… За один раз все восемнадцать долларов проешь и не наешься. Или сначала выяснить с билетом?
Глава 160
Элайна пребывала в размышлениях. Сидела на низком подоконнике, рядом, на блестящем чистеньком каменном полу, ее грязная дорожная сумка. Даже неловко, такая грязная у Элайны сумка. А жизнь? Жизнь, может, еще грязней сумки! Почему у Элайны жизнь не задалась? У всех все хорошо, у одной Элайны все плохо. Мимо шли люди. Кто-то справа налево, кто-то слева направо. Пассажиры делились на две категории: большие восточные семьи и командированные бизнесмены и бизнесменки. Восточные семьи вели себя прилично, не галдели. Черноглазые дети, беременные женщины, брюхатые мужчины. Командированные были люди с картинок, с рекламных проспектов. Командированные летали в специальных самолетных отсеках, где стояли специальные раскладывающиеся кресла-кровати, кормили их от пуза. Даже в аэропорту они не ждали своего рейса вместе с остальными пассажирами, а пребывали в красиво обставленных комнатах отдыха, где им предлагались и еда бесплатная, и выпивка. Это все Клод рассказывал. Давно, пятнадцать лет назад, когда билет ей прислал, чтоб она могла из Калгари прилететь к нему обратно в Монреаль. Элайнин билет конечно же был не в бизнес-класс, но все равно интересно.
Вялая, утомленная, едва волоча ноги, Элайна пошла отыскивать стойку регистрации компании Вест-Джет. Лариса купила ей билет самый дешевый из возможных.
Фамилию Элайны нашли в списке пассажиров на послезавтра и распечатали ее электронный билет. Элайна поинтересовалась, сколько билет стоил. Оказалось, почти семьсот долларов. Мысленно Элайна поблагодарила Ларису. Могла бы ведь и пожадничать, послать автобусом мучиться двое суток, а так с комфортом летит, как порядочная. Спасибо!
То ли от стресса, то ли от голода на Элайну напала плаксивость. Вытерла слезы рукавом нейлоновой куртки, что неудобно, взяла сумку и опять устроилась на низком подоконнике. Прислонилась, глаза закрыла и – спать. На скамейке разлечься постеснялась – скамейка посреди зала. На скамейку Элайна ближе к ночи переберется.
Она проснулась утром. Каменный пол, к которому, как к родной подушке, оказалась прижата ее щека, вибрировал. Мраморные просторы бороздил четырехколесный поломойный агрегат с бесстыже выставленными вперед лохматыми, жесткими, длинноворсными щетками. Что-то неприличное померещилось Элайне в этих торчащих мокрых щетках. Щетки крутились, агрегат слизывал пыль вместе с мелким мусором. Не поперхнувшись, лишь звонко крякнув, проглотил пустую пластиковую бутылку из-под воды. Заглох на мгновение, будто задумался, выплюнуть эту гадость или пусть переваривается, и поплелся дальше. Половина шестого утра. Надо же, как долго она спала! И хорошо, между прочим, выспалась.
Элайна сладко потянулась. Попрыгала на месте, чтобы стряхнуть остатки сна. Можно, конечно, продолжить. Растянуться на полу, как большая собака, и поспать еще, но одно дело – это когда ты, не контролируя себя, во сне плавно сползаешь из сидячего состояния в лежачее, и совсем другое – это когда на трезвую и неспящую голову укладываешься на общественном полу. Нет, так низко Элайна еще не пала, да и жрать охота.
Встала. Поплелась в общественную уборную. Пол общественный, уборная общественная. Вся жизнь Элайны – сплошная общественная деятельность.
До вылета в Монреаль оставались ровно сутки… Объявили прибытие какого-то рейса. Пустой аэропорт стал наполняться прибывшими. Элайна зевнула, нагнулась поднять двухдолларовую монету, кем-то секунду назад оброненную. Вот удача, всегда приятно деньги находить! В глазах слегка потемнело – видимо, с голоду. Когда выпрямилась с денежкой в кулаке, чуть замутило. Голова вроде как закружилась, самую незначительную капельку. Прямо перед ней стоял высокий худой мужчина в длинном черном пальто и улыбался. Это его, что ли, денежка? Отнимет сейчас? Голодное затемнение медленно рассеивалось, Элайна стала различать черты улыбающегося гражданина. Перед ней стоял… Клод.
Глава 161
Калгарийский аэропорт – это именно то место, которого констебль Луис не любил. Причин было две: трудности и беспокойства по службе и невнимание здешнего женского персонала к нему лично. Научно установленный факт: пилоты нравятся женщинам больше, чем полицейские.
Констебль Луис запросто обойдется и без внимания. Он вдовец. У него три взрослые дочери и достаточно стажа для ранней пенсии. Все чаще и чаще он думает о пенсии. Все реже и реже – о службе. Хватит, надумался. Луис-то он Луис, но «констебль» – вовсе ему не имя. Его Патриком зовут.
А беспокойства по службе есть везде: хоть в аэропорту, хоть в оперном театре. На то и полицейский, чтобы беспокоили. Надоела Луису полицейская лямка, вот и брюзжит. Мысленно. Он же не делится ни с кем!
Охламоны из дирекции аэропорта провоцируют шпану. Еще три года назад им было указано – необходимы превентивные меры. И меры-то копеечные. Крутануть – раз в час, раз в два часа – напоминание по внутренним динамикам, да повесить пару-тройку плакатов у въезда и выезда с парковки. Мол, люди, запирайте свои авто. Все! Больше ничего не потребовалось бы, но где там… Некогда им, они борьбой с профсоюзами заняты.
Сегодня ночью с «лонг терм» (долговременной) парковки угнано три автомобиля. Обычно это делают мальчишки лет пятнадцати-шестнадцати, те, у кого еще нет ни водительских прав, ни родительского разрешения время от времени брать родительскую машину. В девяти случаях из десяти покатаются и бросят. Правда, запросто могут оставить угнанную машину где-нибудь на другом конце города. Был случай, аж в Эдмонтон укатили. А все почему? Потому что Альберта в полицейском отношении – край непуганых идиотов.
Люди не запирают свои автомобили! Улетает человек на неделю в Торонто, Ванкувер или Нью-Йорк, оставляет машину в аэропорту на охраняемом паркинге. Молодец, деньги за паркинг заплатил и лети себе. Но как же можно, уходя из машины, ее не запереть?! Ключи он или она (идиотизм дискриминации по половой принадлежности не признает), ключи они брать с собой в полет не желают, прячут в бардачке или в багажнике. Или за дверцей бензобака. Ну, кретины! Калгари, конечно, не Чикаго, но в эпоху-то Интернета все по-другому. И границы открыты. В Аризоне пистолетик на блошином рынке купил, в Калгари запросто провез. Какой Чикаго, какой Детройт? Сами давно с усами, отросли давно криминальные усики.
Но менталитет человеческий меняется медленней, чем криминогенный ландшафт. Вчера такое дело повисло, хоть плачь, хоть смейся. Смеяться, конечно, грех. Зря это слово в голову пришло.
У женщины одной в автомобильной катастрофе погибла девятнадцатилетняя дочь. Тело кремировали. Мать едва выжила: такое горе! И вот она пепел дочери разделила на две части. Одну часть дома у себя держит, другую в автомобиле возит. Дочь любила носить зеленый жакетик и зеленую вельветовую сумочку-торбочку через плечо. Мама насыпала пепла в эту самую торбочку и жакетик рядом на пассажирское сиденье положила. Так и ездила четыре года. Дочь вроде как рядом была.
По альбертской деревенской привычке машину женщина не запирала. Не принято, видите ли, в альбертских степях. Ну и дождалась. Кто-то – неизвестно пока, местный или иногородний бомж, скорее всего, бомжиха – позарился на жакетик и торбочку, гармонирующую по цвету. Жакетик унес, а торбочку выпотрошил и бросил. Не понравилось, видимо, что пепел с подкладки не отряхивается никак.
Бедная мать, когда телевизионщики ее для новостей снимали, едва слезы сдерживала. Ужас, нелепость, но с другой стороны… Тот, кто крал, скорее всего, надеялся в сумочке кошелек найти, а не человеческий пепел!
Машину-то запирать надо. Или хотя бы оставленные вещи газетой прикрыть, не устраивать ворам искушений.
Дежурство только началось. Констебль Луис обходил аэровокзал дозором. Происшествий пока никаких.
Глава 162
– Корова! Ты моя хорошая, встречаешь? – Клод издевался, Клод смотрел на Элайну сверху вниз, как кот на пойманную мышь, могучей лапой прижатую к земле.
Толстуха Элайна и дрожала, как мышонок. Она нестерпимо хотела в туалет, хотела есть и спросонья не вполне понимала происходящее. Откуда здесь Клод? Она же еще не в Монреале?
– Так-так… Ну, пойдем, Корова, пообщаемся. Ты небось соскучилась по мне? Признавайся, соскучилась?
Он крепко взял ее за руку выше локтя так, что сквозь рукав куртки она ясно почувствовала его сильные пальцы – клешни, вцепившиеся мертвой хваткой. Как те наручники, которые ей в полиции надевали. Он подхватил Элайнину сумку и двинулся вперед, точнее, назад, к подоконнику, возле которого Элайна так чудно провела ночь и от которого только что отошла. И вот она уже передвигается вместе с Клодом как под ручку. Отстать от него невозможно. Если Элайна не будет передвигать ноги, он потащит ее силой, как дорожный баул, как строптивую и неудобную в переноске дорожную кладь, как неодушевленный предмет. От движений боль внизу живота резко усилилась, мочевой пузырь разверзся, и по ногам Элайны полилась сильная горячая струя. Она шла, и каждый шаг ее отпечатывался на полу грязной бесцветной лужицей. Она шла под конвоем, умирая от страха и стыда, но все-таки дошла до стены живой. Струя не иссякала. Озеро с домашним знакомым запахом медленно подплывало к ботинкам Клода. Он посмотрел вниз, на это озеро, поднялся взглядом по мокрым джинсам Элайны, заглянул в ее отсутствующие глаза:
– Ты что, описалась?
Она не смела ни отвернуться, ни отвести зрачки, слишком хорошо помнила – он этого не любил. Когда Клод в гневе, первое, что он делает, – жрет взглядом ее глаза. Вампир! Он не кровь пьет, а ее страх – материальный, тягучий, мерзкий и желтый, как гной. Почему желтый?