пичный.
Главврач Семенов был благополучен до патологии. Того парня, который на антиалкогольных плакатах советских времен уверенно говорил водке «Нет!» и загораживался от рюмки широкой трудовой ладонью, с него писали. Ни минуты не сомневаясь, он выполнил волю несчастного мальчика из Канады. Трудно, что ли? Просит о сущей мелочи, за драгоценные коньки свои боится, что вполне нормально. Сыплют же балерины в пуанты своим конкуренткам толченое стекло? Или вранье? Балерин лечить Семенову еще не приходилось, но его младшая дочка уже полгода занимается фигурным катанием, а теща и жена просто влюблены в этот, как они говорят, полуспорт-полуискусство.
Триумф фигуриста Чайки на прошлогоднем чемпионате мира главврачу не только известен, но всесторонне им прочувствован. И вот убийственная новость. Жена и теща будут потрясены! С ума сойти, тьфу-тьфу, не в диспансере будь сказано…
Майклу Чайке была предоставлена отдельная, из лучших, палата. Он самостоятельно принял нормальный человеческий душ и получил в свое распоряжение не какую-нибудь страшную, рваную, линялую больничную пижаму, а новехонькую, из резерва, почти совершенно подходившую ему по размеру. Оставлять госпитализированного в его собственной одежде инструкция запрещала категорически.
Про разного рода гаджеты – мобильные телефоны, блэкбэрри и тому подобное – инструкция молчала: составляли ее чуть не при Бехтереве, развития средств связи не предусмотрели. Да и какой вред можно нанести себе или окружающим с помощью мобильного телефона? Конечно, можно его разбить и осколком вскрыть себе вены или выколоть глаза, но пластмассовый осколок в любом случае будет недостаточно остер, чтобы перерезать вены качественно, а глаза и пальцами выдавить можно, если сильно приспичит. Да и не видел Семенов в новоприбывшем какой-либо выраженной патологии. И невыраженной не видел. Перед ним сидел взвинченный, перепуганный, оскорбленный, расстроенный, озабоченный, но абсолютно нормальный юноша. Сумасшествием, психическим неблагополучием от него не пахло. Конечно, это было субъективное и пока поверхностное наблюдение главврача Семенова. Ему предстояло глубоко и взвешенно изучить историю болезни Майкла Чайки, в которой его поведение в туристическом автобусе было описано так, что впору оставить беднягу в смирительной рубашке. Намеков на алкогольное или наркотическое отравление нет и близко.
Главврач Семенов сомневался. Он склонялся скорее не согласиться с коллегой Макаровым, но знал, как легко может ошибиться даже опытный психиатр. И как жестоко. Пусть парень пока отоспится, отдохнет. «Накормить и спать уложить», – приказал он и усмехнулся. Баба-яга в своей избушке на курьих ножках именно так, из сказки в сказку, встречала царевичей. Мудрая была баба, целительница народная…
Утром во время врачебного обхода к канадскому фигуристу Майклу Чайке приехал посетитель. Русский и высокопоставленный. Главврач Семенов выслушал гостя, сделал фотокопии его паспорта и удостоверения Союза фигуристов России и разрешил свидание.
Глава 211
Канада. Монреаль
«Он в сумасшедшем доме».
Элайна перепроверила, от кого было эсэмэс. Все правильно. От Ларисы. Что за чушь? Что за идиотский розыгрыш?! Лариска хочет прекратить всякое общение Майкла с Элайной? Хочет полностью ее «ампутировать», мол, не было в жизни фигуриста Чайки такого персонажа, как его биологическая мать – алкоголичка, воровка, попрошайка?
Скорее всего, так и есть. И что теперь делать? Совсем плохо Элайне. Муторно. На сердце тяжко. Добила ее Эстер своими разговорами. Спасибо, конечно, и Эстер, и Грише за их заботу, но выдерживать проповеди Эстер так же тяжко, как хвастливые монологи Нонны. Даже тяжелей. Нонка врет о самой себе, Элайну при этом не задевая и совесть ее не тревожа, Эстер же топчет ее сердце в калошах. Истерзала вконец.
Последнее, к чему пришли вчера в первом часу ночи, перебрав в двадцать пятый раз старый чемоданчик с фотографиями «еще со Львова», в котором не было и быть не могло ни одного родного Элайне лица, а были только осколки чужих биографий, линки к чужим человеческим комедиям, драмам и трагедиям, запертым где-то в небесной сети. Про линки сказал Гриша. Он в компьютерных делах продвинут не по возрасту. Остер и быстр, как подросток. Я, говорит, родился слишком рано, а то быть бы мне программистом-миллионером, Тёрочке на радость.
Гриша думает только о Тёрочкиной радости. А Тёрочка тем временем стерла Элайнину душу в кровавое месиво, в живой фарш, из которого что хочешь, то и лепи. Элайна поверила, что мать и ее, Элайну, так же сильно любила, как Майкла. Что и за нее тоже бы умерла, как за Майкла, просто не было у нее такой возможности. Что мать (любая!) за своего ребенка (любого!) жизнь отдаст, не задумываясь. И что… что Элайна сама себя еще не знает до конца, что она, Элайна, тоже мать. И за Майкла, за Мишутку своего, жизнь отдаст… счастлива будет, если возьмут…
Элайна слушала-слушала, да как разревется! Ну, сколько же можно душу на тёрке тереть? Кровью же истекает, слезами горючими. Ну пожалейте, ну остановитесь, замолчите! Так пробрали Элайну старухины слова, что под подбородком железы набухли, заболели, во рту стало кисло-солоно, левая рука отяжелела, а голова, наоборот, прояснилась. Будто внутри Элайниной головы лампочку зажгли. И сразу стало видно, что важно, а что ерунда.
Элайна взяла селфон и набрала номер Майкла. Абонент недоступен. Тогда Элайна послала эсэмэс Лариске: «Как дела у Майкла?» И тут же получила бредовый ответ: «Он в сумасшедшем доме».
Сука Лариска! Давно известно. Но Элайне до ее сучества дела нет.
Элайна позвонила Клаудио. В конце концов, она имеет право на информацию? Права биологической матери каким-то образом законами регламентируются?
– Не тарахти, говори спокойно.
Голос Клаудио не звучал ни агрессивно, ни иронично. И на том спасибо. Значит, заговора против Элайны между Клаудио и Лариской нет. Не смеются они над ней. Не издеваются. У Клаудио голос будто дрожит, что странно. Связь вроде нормальная, слышно хорошо.
– Мы отправили его в Сочи по туристической визе. Он должен был прямо из аэропорта ехать к Флоре и показать ей свое катание. Тебе долго объяснять. Ты не знаешь… Лонжа вернулась.
– Что вернулось?
– Неважно… Он прыгать снова стал, как на чемпионате прыгал. Понимаешь? Как в прошлом году.
– Я знаю.
– Слушай! Не перебивай! Если все знаешь, зачем звонишь?
Элайна заткнулась. Что кадыкастый Клод, что кривоногий Клаудио, мужики все одинаковы – мелочные, ничтожные лилипуты, которым в лицо надо говорить, будто они супервеликаны. Или молчать. Элайна молчит. Клаудио продолжал медленно, Элайне казалось – издевательски.
Глава 212
Элайне казалось… Клаудио и не думал над ней издеваться, честно рассказывал, как развернулись события, хоть Элайна по большому счету честности и не заслуживала. Но кто считает? Хочешь знать – получай информацию.
– Тот подонок, для которого ты Майкла камерой снимала… Московского профессора помнишь? Тот гад ползучий встретил Майкла в аэропорту и сразу полез на него с гипнотической атакой. Майкл стал защищаться, ну и угодил в сумасшедший дом.
– Он что, с ума сошел?
– Да здоров он, о чем ты говоришь?! Трагедия в том, что он на лед выйти не успел. Он не может доказать, что опять летает…
– А у меня съемка есть! – воскликнула Элайна и осеклась. Проговорилась…
Через пятнадцать минут на мобильный Майкла Чайки поступило сообщение с видеофайлом в приложении:
«Ты запретил мне снимать твое катание, поэтому я тебе про эту съемку ничего не рассказала. Я сейчас говорила с Клаудио. Он считает, что это видео может тебе помочь. Пожалуйста, не сердись на меня. Твоя мама».
Элайну бил озноб. «Твоя мама» – это о ней? Она не попрекает, не просит денег, ей ничего не нужно от ее сына. Она только хочет его защитить, она только хочет помочь своему ребенку. Неважно, сколько ему лет. Хоть сто. Живая пробирка, в которой его зачали, живая колба, в которой вырастили его эмбрион, бывшая Корова, алкоголичка, воровка… Она любит сына больше жизни!
Руки тряслись так, что с телефоном управлялся Гриша Фокус. И видеофайл цеплял, и адрес набирал.
Эстер резала лимон к чаю, плакала в три ручья и время от времени громко вскрикивала:
– Ах, Нинушка, Нинушка! Если б ты знала!
Это чтоб и Элайну тоже поскорее до сумасшедшего дома довести.
Глава 213
Сумасшедший дом с уютным и не особо травмирующим названием – психоневрологический диспансер – находился на улице Дагомысской. Поломав все планы, отменив все встречи, Лысенков мчался в утренней мгле и тумане через Адлер и Хосту в Сочи, на эту самую улицу.
Сочи – город длинный. Вьется вдоль моря, ластится к берегу: у берега вся экономика. Гостиницы, рестораны, частный сектор. Теперь вот олимпийские объекты. Все хотят быть ближе к морю, даже зимой. Голубой «мерседес» шел достойно, без скидок на возраст, хоть машине больше пятнадцати лет. Будь она девочкой, можно было бы день рождения праздновать. «Свит сикстин» – сладкие шестнадцать. Но «мерседес» – мальчик, более того, голубой. А вот и диспансер. Диспансер – это же ничего страшного, мирное и приличное слово. Кто здесь про сумасшедший дом говорить может? Только сумасшедшие.
Приняли Лысенкова любезно. Главный врач попытался выяснить, при каких обстоятельствах Лысенков с Майклом Чайкой познакомился, как может охарактеризовать поведение больного в привычном для него окружении. И так далее, и тому подобное. Хороший и внимательный врач. А еще говорят, что в сумасшедших домах, пардон, в психоневрологических диспансерах некому работать. Что там работает кто попало, да и тех не хватает. Лысенкову хватило. Его главврач допрашивал. Пардон, спрашивал. Он отвечал. Вежливо, но неохотно.
Удивительно, что ни встреча с Майклом, то непременно допрос! Наконец повели к Майклу, и только тут Лысенков сообразил: он пришел с пустыми руками, без гостинца, но где и что он мог ночью купить? Пол-литра у бармена?