Майкл крупным планом. Похудел-то как… Говорил спокойно: понятно, что ждать четыре года до следующей Олимпиады немыслимо, вот он и принял любезное предложение российской стороны. Будет выступать под российским флагом. Правда ли, что он наполовину русский? Конечно правда! Майкл внезапно так покраснел, что Лариса вскрикнула от испуга. Сейчас они спросят про отца и выведут мальчишку из себя, он кататься не сможет! Обошлось, об отце не спросили: год назад мировая общественность уже обсосала эту тайну со всех сторон, как собака сахарную косточку. Сейчас американских телевизионщиков более всего интересовало, не было ли на Майкла давления.
– Какого давления? – спросил Майкл.
– Находясь на российской территории, вы так внезапно оформили российское гражданство…
– Ну и что?
– Что вас заставило? Нам известно, что ваша мать много лет назад покинула Советский Союз по политическим причинам. Если бы она была жива, она бы одобрила ваше решение принять российское гражданство?
– Вам известно…
Майкл набрал полные легкие воздуха и выдохнул шумно. По-другому не получилось. Молчал долго. Слова подбирал. Щеки его пылали. Оператор, уловив драму, взял крупный план Майкловых глаз, узких и злых. «Stay away from Russians!», – неслись в голове Майкла обесцененные воспоминания, драгоценнее которых, он знал, никогда и ничего в его жизни не будет. Глаза его сузились, почернели так, что превратились в черные дыры. За ними то ли вакуум, то ли рай. Оператор, держа крупный план, долгий и драматичный, наслаждался – кино бы из этого сюжетика сделать! Блокбастер!
– Вам слишком мало известно, – сказал Майкл жестко. – Извините, мне пора идти.
И в ту же секунду широко и фальшиво улыбнулся. Приветливо помахал в объектив.
– Как на Флору похож! Смотри, смотри! – закричала Лариса, толкая Клаудио локтем – руки были заняты: кровь из ногтя бумажной салфеткой зажимала.
– Знаю я эту улыбочку. «Танк» называется.
Фальшивая искренность чиновничьей улыбки выплеснулась на лицо Майкла неожиданно для него самого. Флора ему не родственница, кровно-генетических связей никаких, только дружеские. Быстро же он перенял у нее ее главную интонацию. Она ничего не формулировала. Он сам этот приемчик вычислил: когда мир вокруг наглеет, идет на тебя в атаку, нужно задраивать люк виртуального танка. Стрелять или нет – решаешь по обстоятельствам.
Лариса спустилась в кухню, чтобы льда приложить к поломанному ногтю. Аксель-Алексей поплелся, стуча лапами, за ней. Открывая дверцу морозильника, случайно сбила что-то с боковой стенки. Аксель залаял на нее громко, зло, всерьез! Пес, ты с ума сошел? В чем дело-то?! На шум прибежал Клаудио. Поднял с пола упавшую к ногам Ларисы фотографию на магните, на которую Лариска, испугавшись собачьего психоза, чуть не наступила. Аксель сразу замолчал.
Клаудио, громко стукнув магнитом, повесил фотографию в центре год не мытой дверцы холодильника. На фото молодая женщина и ребенок лет трех. Ребенок на коньках. Оба счастливо смеются. Ребенок, ясное дело, Майкл, а кто женщина – неизвестно. Может, Нина, а может, и Элайна.
Глава 239
Россия. Сочи
Коньки только что наточили. Пока точили, Майкл стоял рядом и молился. «Мама, – думал Майкл, – мама, помогите мне!» С удивлением поймал себя на том, что думает по-русски. Как это у него так смешно подумалось: «помогите» – во множественном числе, будто у него две мамы… И улыбнулся своей счастливой мысли, даже засмеялся вслух: у него и правда две мамы! Отца, может, и нет, зато мамы две. Если б не Элайнино видео, не точил бы он сейчас коньки, не выходил бы на олимпийский лед!
Точильщик обернулся на Майклов смех, удивился. Что это у парня такое счастливое лицо? Точильщик мерил по себе. Он помнил, как сорок лет назад ходил вокруг туапсинского родильного дома, погруженный сам в себя, меньше всего думая о том, что написано у него на лице. Мимо проходила абсолютно незнакомая женщина, толстуха с громадной пустой кошелкой из-под проданной горячей кукурузы. Шла усталая, с пляжа, в гору… Посмотрев на его лицо, вдруг сама просияла и сказала: «Никак сын родился? Такой ты счастливый!»
– Никак сын родился, такой ты счастливый! – сказал точильщик.
– Не-е, – ответил Майкл. – Я сам сын. Это я родился.
– Ну? Поздравляю! – Точильщик стряхнул легкой тряпочкой металлическую пыль с ботинок и протянул их Майку: – Держи счастливые!
«Да!» – не сказал и не подумал Майкл, а скорее… зафиксировал каким-то неведомым органом чувств. Он знал наверняка, что коньки его – счастливые, сам он – счастливый, день сегодня – счастливый! И что бы ни было впереди, это просто разнообразные формы счастья. Сейчас он выйдет на лед и взлетит в квадрупле Чайки! Так же прекрасно, как год назад на чемпионате мира в Калгари, когда мама его умерла в его гардеробной, а могла бы не умереть, но он бы тогда не победил. Ей слаще было облаком полететь к нему на арену, чем томиться в теле с больным и перепуганным сердцем. Тогда Майкл всего этого не знал, никто не знал. Про маму, про Бога, про мироздание… трудно понять. Это ему объяснила Элайна… его мама. А ей все это растолковала какая-то старушка в Монреале, с которой они сейчас наверняка смотрят Олимпийские игры.
«Will you watch me now?»[33]
Майкл написал эсэмэс и отправил его… своей маме…
Через секунду телефон пропел положенную короткую песенку. Майкл прочел ответ и засмеялся вслух. Точильщик на смех не обернулся – не слышал. Следующие коньки точил.
Глава 240
Александр Потапов чувствовал себя виноватым: язык мой – враг мой!
И ведь никто, кроме собственного безответственного эгоизма, за язык его не тянул. Ничто не тянуло: эгоизм – категория неодушевленная. Поговорить старому болтуну захотелось! Слушателя нашел! Ни с кем, кроме Майкла Чайки, он бы о подобном не разговорился: поди доверяй людям…
И что он сказал-то? Он же не приказывал, не в категорической же форме, не клеймил, не дай бог, не позорил, к совести и исторической памяти не взывал. Он же фантазировал только…
«Оставайся! Оставайся здесь жить», – сказал.
«Времена очень сильно переменились, и еще большие перемены грядут… Чует мое сердце!» – сказал.
«Ты ее и сделаешь, эту новую Россию. Если захочешь. А уедешь в свою Канаду, Россию сделают другие. Какой она им нужна будет, такой они ее и сделают. Ты же уехал… И другие, такие же как ты, уехали. Россию будут менять оставшиеся…» – сказал, сказал, сказал!
«Было б мне девятнадцать, я б остался!» – сказал.
А Майкл услышал. Ему ж девятнадцать, в нем подростковое бесстрашие бродит. Опыта жизненного нет, Потапова он уважает. Вот и сделал выбор. Господи! Нет у Потапова сына, а если б был, то пустил бы он его в Россию из Канады на «пэ эм же!
Марина молчит. Его жена, партнерша, муза… Его охранная грамота в крохотном и уже совершенно старушечьем теле. Она-то свое сразу сказала, сразу, как только они с Флорой распрощались и из номера ее вышли. Шепнула Потапову возмущенно:
– Болтун! Старый болтун!
Теперь она молчит. Сидит рядом, минералку потягивает. А глаза тревожные-тревожные.
Глава 241
Николай Лысенков особенно не тревожился. Он давно уже, как говорит любимая и любящая жена Ника, отпустил ситуацию. Она, кстати, сегодня ночью прилетела, он ее из Адлера на голубом «мерседесе» вез. Сложилась, слава богу, ситуация, как американцы говорят, «win-win». И так и этак выиграл.
Та самая ситуация, о которой он талдычил Тинатин, а она прикидывалась, что не понимает. Сомневалась, рисковать не хотела, но согласилась. А как победит Майкл, конечно, выдаст идею за свою собственную. Это ж Тинатин.
Если побеждает Майкл Чайка, олимпийская золотая медаль в мужском одиночном остается в России. Если побеждает Павел Бачурин, олимпийская золотая медаль в мужском одиночном остается в России. А больше никто победить не может. Куда ни кинь, всюду олимпийская золотая медаль в мужском одиночном!
Мудрые люди стоят на российском спортивном олимпе. Зоркие.
А ты, Лысенков, живешь хорошо и живи дальше! Вдруг даже и зачтется.
Глава 242
Сотовые телефоны в хваленом русском «Айсберге» – Ледовом дворце – работали плохо, с капризами. Майкл уже выходил из гардеробной, когда зазвонил его мобильный. Он ответил, не глядя, но голоса никакого не услышал. Шумы и писки. Хрипы и треск. Нажал отбой и посмотрел последний входящий. Это была… Брижжит!
Американское интервью увидела, догадался Майкл. И сразу позвонила! Зачем? Карлос рядом стоял, когда звонила? А зачем бы ей звонить, если она не Майкла, а Карлоса выбрала? Если она Карлоса выбрала, тогда ей звонить незачем. Но она позвонила. Значит?
Перезванивать нельзя – пора на лед. И думать о Брижжитке нельзя – нужно на программе сосредоточиться, а не на Брижжитке. Нужно победить! Выиграть олимпийское золото! Тогда и с Брижжиткой поговорить будет о чем. Нужно немедленно выключить, выкинуть этот звонок из головы! А сердце стучится, как кулаком в дверь, откройте, мол, я погулять выйду…
Все! Хватит! Майкл остановился в проходе, не дойдя двух-трех метров до съезда на лед. Закрыл глаза, сжал кулаки, вздохнул и выдохнул, как учил Клаудио. Сердце постепенно перестало дебоширить. Сердце, будь другом, не хулигань, ладно?
Глава 243
Макаров стоял в проходе. Не там, где скамейки «кис энд край» – слез и поцелуев, – которые вечно под прицелом телекамер, а в следующем справа. Обзор великолепный, но ни о каком дистанционном влиянии на Майкла Чайку Макаров не думал. Во-первых, это невозможно, говорить о подобном могут только темные и невежественные люди. Во-вторых, зачем бы Макарову атаковать Майкла Чайку дистанционно и заставлять его приземлять двойные прыжки вместо его поганых квадруплов (и слово-то заморское, язык сломаешь, ругательство, а не слово), если «фигурист Ча из Канады» теперь выступает под российским флагом? Макаров просто так тут стоит. Зритель он. Заинтересованный и неравнодушный. Горячий поклонник фигурного катания! Отечественного, разумеется.