— Вот где в казаки-разбойники играть! — с завистью шепнул мне Ява.
Да-а… в казаки-разбойники тут здорово!
Впереди ослепительно вспыхнул золотом купол какой-то колокольни. А справа от купола… Ха! Знакомая штука! Мачты высоковольтной линии. Эти гигантские железные аисты мимо нашего села тоже шагают через всё поле, пока не скроются за горизонтом.
Мы спустились к колокольне. Массивные чугунные ворота были открыты, и сводчатый вход вёл во внутренний двор Лавры.
Валька уже хотела пройти мимо этих ворот, как вдруг Ява сказал:
— Может, зайдём, хоть на минутку, взглянуть?
— Вот ещё! — с досадой поморщился я. Мне не терпелось как-нибудь поскорее утрясти дело с часами.
Но глаза у Явы вспыхнули почти таким же зелёным огнём, как и у тех котов, что прятались между сараями. И я понял: вот эта крепостная стена, эти бойницы — вся эта древняя Лавра уже населялась в его воображении таинственными незнакомцами, сыщиками и шпионами. И уже слышатся Яве отзвуки выстрелов, и «Руки вверх!», и звуки погони, и… всё, что случается в приключенческих фильмах. Спорить с ним теперь пустое дело.
— Мы только посмотрим, и всё, — умоляюще глянул он на меня.
— Ах, вы ведь тут, наверно, никогда не были… Так идёмте, идёмте! — затарахтела Валька. Пришлось зайти.
— Тут Лавра кончается… — поясняла Валька. — Это — «Звонница над Дальними пещерами». А это — храм Рождества Богородицы.
Но она могла и не пояснять. Всё это можно было прочитать на специальных досках. Что Ява и сделал по своей излюбленной привычке.
— «Храм Рождества Богородицы, сооружён в 1696 году в стиле барокко…» — громко прочитал он.
— Аварийное барокко, — сказал я. — Капремонта требует…
Действительно, рядом с подновлённой златоглавой звонницей церковь Рождества Богородицы имела жалкий, заброшенный вид: купола облупились, почернели, стены потрескались, стёкла в окнах выбиты. Около церкви стояли заржавленные, скособоченные леса из водопроводных труб. Казалось, что и леса эти такие же стародавние, как и сам храм. Вход в него был замурован кирпичами.
Небольшой дворик возле церкви был обнесён крепостной стеной, в которой были проделаны квадратные оконца и узкие бойницы. Тут в зелёном тихом уголке между деревьями были старые могилы — виднелись кресты, железные ограды, мраморные памятники.
Мы обошли церковь, и, когда уже уходили, Ява прочитал на одном из памятников:
И на другом:
— Вот видишь, — сказал Ява. — Такие исторические генералы похоронены, а ты не хотел идти.
— У нас тут много исторических, — сказала Валька. — В Лавре — Кочубей, Искра, в Выдубецком монастыре — Ушинский, а в церкви Спаса на Берестове — Юрий Долгорукий, который Москву основал.
Ява опять смерил меня гордым взглядом, как будто всё это не Валька говорила, а он сам.
— Нужно будет посмотреть, — вздохнув, сказал я. — Но сейчас идёмте к этому Валерьяновичу.
— Идёмте, идёмте, — подхватила Валька.
Мы вышли из ворот и вдоль крепостных стен спустились ещё ниже.
Эх и местечко же выбрали монахи для своей Лавры! Среди буйной зелени, на высокой круче над Днепром, откуда трудно окинуть взглядом всё, что открывается вокруг в синей безбрежной дали.
Извилистой тропкой спустились мы к асфальтовой дорожке, и эта дорожка вывела нас на узенькую кривую улочку, где в зелени палисадников стояло несколько старых, вросших в землю и покосившихся халуп-мазанок. И только по тому, что почти над каждой из них торчала телевизионная антенна, можно было определить, что это жилища наших дней, а не времён Шевченко.
Возле одной из хатенок, чуть ли не у самой ветхой, Валька остановилась. На маленьком, или, как теперь говорят, малогабаритном, дворике рылись, нервно дёргая головами, белые грязные куры и важно, по-директорски прохаживался пёстрый петух с залихватски сбитым набекрень гребешком. Ни грядок с овощами, ни ягодных кустов, как у других хозяев на этой улице, тут не было. Только цветы: розы, пионы, петушки, мальвы, флоксы.
И маленькая хатенка, как игрушечная, стояла в этом цветнике. Стены её были по сельскому обычаю чистенько выбелены, заваленка покрашена синькой, а на стене под крышей висели пучочки каких-то сушёных трав.
Мы вошли следом за Валькой во двор, ступили на скрипучее дощатое крылечко, которое было почти вровень с землёй. Валька постучала. Никто не ответил. Валька пожала плечами, потом подошла к окну и, приложив ладонь козырьком, припала к стеклу.
— Нет… Вы знаете, — преодолевая неловкость, сказала Валька, — должно быть, он поехал на Куреневку к племяннику. Он иногда в воскресенье туда ездит, когда хорошо себя чувствует. Но он скоро вернётся, не волнуйтесь. Он всегда уходит с утра, а к обеду возвращается.
А вокруг всё было таким привычным, близким, что я как-то сразу поверил — человек, который здесь живёт, должен обязательно нам помочь. И я готов был ждать хоть до вечера.
Валька сказала:
— Идёмте к нам. Я вам свои книжки покажу. И фотографии. У меня целых два альбома фотографий. Он скоро придёт, не волнуйтесь.
Она говорила таким тоном, как будто была виновата, что Максим Валерьянович хорошо себя почувствовал и отправился к племяннику на Куреневку.
Мы шли назад.
Удивительное впечатление осталось от всего, что мы видели.
Только что была шумная городская улица с троллейбусами, потом сразу — церкви, тишина, кресты, старые могилы, «Генерал от инфантерии Красовский», потемневшая крепостная стена, потом — гоп! — воткнулись в небо мачты высоковольтной линии, потом неожиданно кривенькая сельская улица, халупка Максима Валерьяновича — куры квохчут, мальва под окном, подсолнухи. А внизу — набережная: трамваи, машины, автобусы, мотоциклы. Справа гигантский мост имени Патона. Слева другой красавец мост, по которому метро прямо из-под земли через Днепр пролегло.
И как всё это, старое и новое, перемешалось — просто удивительно.
Мы дошли до сараев. На одном из этих двухэтажных «кораблей», на перилах мостика, что тянулся вдоль второго этажа, сидел головастый, широколицый хлопец в клетчатой рубашке и синих брезентовых штанах, которые сразу привлекли моё внимание. Я таких штанов ещё не видел. На них было бесчисленное множество металлических заклёпок. Как будто не из материи были эти штаны, а из железа, и не шиты, а клепаны.
Увидев этого хлопца в «железных» штанах, Валька закричала:
— Эй, Будка! Ты опять вчера звонил к нам? Если не перестанешь звонить, ох тебе за это и будет!
— Отвали, — сказал Будка и сплюнул сквозь зубы.
— Вот увидишь, увидишь! — не унималась Валька.
— Закрой свой гроб и не греми костями! — презрительно скривился Будка.
— В чём дело? — ледяным тоном спросил Ява. Я увидел, как он побагровел. Нам всё было ясно и без Валькиных объяснений, но мы всё-таки подождали, пока она не сказала:
— Вот взял моду — звонит и убегает. Развлекается! Ява кинул на меня взгляд-молнию, от которого стало жарко внутри:
— Павлуша, идём!
Мы бросились к деревянной лесенке, которая вела на второй этаж сарая.
— Да куда вы, хлопцы? Бросьте! Будете ещё с хулиганом связываться! — закричала Валька (она думала, что нас влекут лишь благородство и рыцарские чувства).
Но мы, не слушая её, торопливо взбирались по ступенькам, топая, как моряки во время аврала. Бежать Будке было некуда, да он и не собирался бежать. Он только слез с перил и стоял, прислонившись к ним спиной и сложив на груди руки. Он был приблизительно одного возраста с нами, но крепче и шире в плечах. Но мы у себя на выгоне привыкли и не к таким противникам.
— Звонишь, значит! Тикаешь, значит! — шипел Ява, подступая к Будке.
Будка даже позы не изменил, так и стоял со скрещёнными на груди руками. Только процедил сквозь зубы:
— Не тяни щупальца, а то копыта протянешь! Я занимаюсь самбо и знаю такие приёмчики, что вы у меня тут же послетаете вниз, как груши.
— П-посмотрим! — прошипел Ява и неожиданно схватил Будку за ухо, да не двумя пальцами, а всей пятернёй.
Будка дёрнулся и хотел ударить Яву в живот. Но тот свободной рукой схватил его за руку, я — за вторую… И одновременно мы наступили ему на ноги: Ява — на левую, а я — на правую, чтоб не мог отбиваться ногами. Такое «самбо» мы знали с малолетства. Будка выкручивался, рвался, но мы зажали его, как в тисках. Ява мял ему ухо и приговаривал:
— Скажи спасибо, что мы тебя по пищалке не бьём. Мы просто… передаём то, что тебе причитается. Нас один человек просил передать.
Сперва Будка всё цедил сквозь зубы:
— Кончай! Кончай!
Потом вырывался молча и только сопел. Потом на глазах у него появились слёзы, и он стал просить:
— Пустите! Ну! Пустите! Ну! Пус…
— А будешь ещё звонить? Будешь?
— Н-не буду… — глотая слёзы, проблеял Будка.
Мы подвели его к лесенке и пустили. Я не удержался и поддал ему коленом. И он загремел своими «клёпаными» штанами до самого низа.
Вскочил, отбежал, обернулся и, размазывая по широкой мордяке слёзы, прокричал:
— Ну погодите, погодите! Вы ещё мне попадётесь!..
Погрозил кулаком и исчез.
Валька и братишка Микола встречали нас внизу, как героев-космонавтов. Словно мы не с сарая спускались, а сходили по трапу из самолёта «ТУ-104» на Внуковском аэродроме. Не было только цветов и духового оркестра.
Братишка Микола так и прыгал от восторга:
— Вот здорово! Вот здорово! У нас Будку всё ребята боятся, а вы… Вот здорово! Всем расскажу…
Мы сделали вид, что это для нас пустяк, ничего особенного.