Протирая стаканы, бармен подхватил рассказ Кидо и, посмотрев на него мягким понимающим взглядом, ответил:
— У нас та же история в семье. Хотя о таком новым посетителям, наверное, и не стоит рассказывать. У отца была строительная контора. Старший брат взял дела в свои руки.
С этими словами бармен протянул визитку, на которой было написано, что он управляющий баром.
— Извините, у меня закончились визитки… Меня зовут Танигути. Дайскэ Танигути.
Бармен, конечно, не усомнился в его словах.
Благодаря этому небольшому разговору Кидо показалось, что между ним и барменом установились какие-то особые отношения.
Он теперь перестал быть чужаком в этом городе. Если бы он, прогуливаясь по городу, случайно встретился с этим барменом, они, вероятно, кивнули бы друг другу.
Кидо заказал еще одну рюмку «Сахалинской» водки и продолжил свой рассказ о прошлом Дайскэ Танигути. Как и сам Икс в тот день, когда открыл свое прошлое Риэ, он говорил отстраненно, словно о чем-то давно прошедшем, время от времени грустно улыбаясь, о том, как его согласие стать донором печени для отца привело к бесповоротному разрыву с семьей. Кидо почти не чувствовал, что все это игра, как раз наоборот — постепенно слова и он сам словно бы сливались воедино.
— Нелегко вам пришлось, — поддакивал бармен сочувственно, но не переходя границу. В тот вечер Кидо казалось, что он может продолжать в таком духе, пока не свалится пьяным и со слезами на глазах…
Ожидая зеленого сигнала светофора возле станции Каннай, Кидо смотрел на проезжающие мимо машины. Внезапно он представил, что было бы, если бы одна из них сбила его, как «Дайскэ Танигути». Когда в лесной чаще, где не ходят люди, упавшая криптомерия придавила Икса, о чем он подумал в этот момент?
После возвращения в Йокогаму воспоминания Кидо о непередаваемой радости в те несколько часов, когда он изображал Икса, не покидали его. Он чувствовал напряжение, возбуждение, головокружение. Обычно это называют эффектом трагедии; люди переживают подобное, просматривая трагические фильмы или читая книги, но Кидо удалось синхронизировать себя с другим человеком и пережить его жизнь изнутри. Возможно, это могло дать ему какой-то новый опыт. Хотя таких развлечений, оставляющих горькое послевкусие, ему следовало стыдиться…
Кидо, который недавно опять ездил в Миядзаки, в глубине души предвкушал возможность вернуться к игре в Икса, выдающего себя за Дайскэ Танигути.
Но больше в этот бар он не пошел.
Ведь на следующий день он встретился с Риэ и, видя, как она переживает из-за настоящей личности Икса, почувствовал себя виноватым за то, что под вымышленным именем выпивал в баре. К тому же вряд ли он получил бы такое же удовольствие, если бы отправился в бар во второй раз.
Да у него больше и не осталось историй, которые он бы мог рассказывать как Дайскэ Танигути.
Кидо не знал, в какой ситуации оказался Икс, но, кажется, за одну жизнь он смог прожить две. Поставив точку в своей первой жизни, он принял решение начать совершенно новую.
В Иксе было две вещи, которые Кидо не мог понять.
Кидо осознавал, что испытывает к Иксу зависть. Хотя как бы он ни устал от своей жизни, он бы ни за что не смог бросить все. Погружаясь в горячую воду источников в гостинице, он несколько раз подумал, насколько бы обрадовался сын, если бы он его сюда привез.
Неужели в прежней жизни Икс не испытывал такой радости, которую стоило бы сохранить? Словно Дайскэ Танигути, который раз и навсегда отказался от своего прошлого, чтобы избавиться от семьи, связанной с ним.
Вместо того чтобы продолжать ненавидеть, он просто обрубил связи, чтобы избавиться от еще большей ненависти. Приняв прошлое Дайскэ Танигути, нашел ли Икс для себя какое-то исцеление?
Второе, чего Кидо не мог понять, — это обман, который Икс не раскрыл Риэ до самого конца. Такой любви, как у Икса и Риэ, самому Кидо никогда не приходилось испытывать, она казалось ему чистой и прекрасной.
Если бы Икс не погиб от несчастного случая, признался бы он когда-нибудь? А не из-за сочувствия ли к выдуманному прошлому дрогнуло израненное сердце Риэ? Даже если предположить, что все остальное, что сказал Икс, было обманом, не должен ли он был быть честным с ней в тот самый момент, когда они разговаривали за обедом в том ресторане?
Можно ли оправдать его ложь той любовью, которая случилась между ними? Настоящей любовью?
Глава 8
В середине сентября, на следующий день после Дня уважения пожилых, Кидо получил известие, что его друг-адвокат, с которым в свое время они вместе проходили практику в Киото, внезапно умер от сердечной недостаточности. Кидо немедленно отправился на поминки в Осаку.
Возвращаясь вечером в Токио на последнем высокоскоростном поезде «Нодзоми», Кидо устало смотрел в окно. На контрасте с ночной картиной за окном ярко освещенный флуоресцентными лампами вагон поезда выглядел гротескно. Многие пассажиры уже спали, но несколько подвыпивших компаний продолжали болтать.
Воздух казался тяжелым и застоявшимся: смешались запахи пота отработавших целый день людей, пива, закусок к спиртному вроде сушеных кальмаров. От костюма Кидо к тому же пахло благовониями, которые возжигали на поминках.
В своем возрасте Кидо уже нередко получал сообщения об уходе из жизни родственников и знакомых, однако поминки по товарищу, которому бы еще жить и жить, отличаются от поминок старых людей и отнимают много сил. Жена друга и две дочери младшего школьного возраста проплакали всю церемонию, Кидо так и не нашел подходящих слов соболезнования. Хотя у его друга был лишний вес и он частенько, потирая живот, приговаривал, что неплохо бы сесть на диету, никто к этому серьезно не относился. Выйдя из похоронного бюро, Кидо почувствовал, что сам факт смерти друга опять стал расплывчатым, как в тот момент, когда он впервые услышал об этом.
Кидо попытался представить, как бы был поражен Сота, если бы мама сообщила ему о смерти отца. Наверное, смысл сказанного не дошел бы до него и он переспросил бы: «Папа умер?»
А он уже не смог бы ответить на этот вопрос. Не смог объяснить так, чтобы ребенку стало понятно, как любую другую сложную тему.
Он болезненно почувствовал, что не может умереть, да и не хочет. Вдруг у него в голове промелькнула фраза, которая выражала неописуемое настроение, поселившееся в его душе после землетрясения, — экзистенциальная тревога.
Разумеется, Кидо боялся смерти. Когда умираешь, с этого самого момента — ни на миг позже — твое сознание прерывается и ты больше никогда не будешь способен чувствовать и размышлять, а время безостановочно будет и дальше течь для живых, больше никогда не имея к тебе никакого отношения. Мысли о смерти загоняли его сознание в угол. Он сейчас жив, и мир продолжает для него существовать. Однако от более чем пятнадцати тысяч человек, погибших два года назад в результате цунами, в этом мире не осталось ничего, что бы позволило осознавать или иметь отношение к происходящему. И не только в этом мире, но, вероятно, и в том тоже…
Страх смерти делал его восприятие жизни болезненно чувствительным.
Он сейчас подумал, что такие мысли уже давно его не посещали, он даже почти забыл об этом. А ведь Кидо в свое время, как и все подростки, упорно размышлял над вопросом «кто он?», связывая его с выбором будущей профессии.
В результате по совету отца он стал адвокатом. И хотя сомнения, правильный ли выбор он сделал, не покидали, он смотрел в неясное будущее, пытаясь себя убедить в том, что сможет реализоваться как личность благодаря профессии адвоката. Иными словами, для того чтобы жить, он должен был отвечать на вопрос «кто он?», и это скрывало в себе как надежду, так и беспокойство.
Вот уже лет пятнадцать он не возвращался к этим мыслям, считая, что, к счастью для себя, уже преодолел их. Среди его клиентов, людей одного с ним поколения, с которыми он работал ежедневно как их адвокат, было немало и тех, кто не мог устроиться на работу, не мог самореализоваться через собственную профессию — если пользоваться формулировками Маслоу, — вынужденно мирясь с нестабильностью в социальном положении и доходе.
Однако шок, полученный во время землетрясения, вновь поселил в нем чувство беспокойства, заставляя отвечать на вопрос «кто он такой?», хотя Кидо и считал этот вопрос в своей жизни давно закрытым.
Теперь он звучал не так просто, как когда-то давно, с возрастом изменилась и его формулировка. Теперь он звучал так: «А правильный ли я сделал выбор?»
Естественно, для своих лет Кидо ощущал, что он нынешний, носящий имя Акира Кидо, является результатом того многообразия событий в собственной жизни, которую прожил к настоящему времени. Та часть жизни, которая еще недавно была в будущем, теперь уже осталась в прошлом, и он уже в значительной степени понимал, что он за человек.
Конечно, он мог прожить и другую жизнь. Наверное, разных путей было бесчисленное множество. Но теперь перед ним были поставлены не вопросы «кто он?» и «кем он был?», чтобы жить дальше, а вопрос «каким человеком он умрет?».
Когда-нибудь Сота будет жить в мире, в котором больше не будет его отца. Он подсчитал, что через тридцать три года Сота будет в том же возрасте, что он сейчас. А Кидо будет семьдесят один год. Он надеялся, что все еще останется в живых. Но если его уже не станет, то каким будет отец в возрасте тридцати восьми лет в воспоминаниях Соты? Каким человеком он будет продолжать жить в воспоминаниях сына?
Умереть можно не только от старости. В следующий миг может случиться землетрясение в Нанкайском желобе, скоростной поезд может сойти с путей, и он, так и не успев ничего понять, уже будет мертв. О том, что этот риск не так уж мал, после землетрясения они слышали так много раз, что эти разговоры уже набили оскомину.
В разгар его душевных волнений появились новые причины для тревог: воспоминания о резне корейцев после Великого землетрясения в Канто и ультраправый шовинизм последнего времени.