— Понятно.
— Ну… я, конечно же, удивился. Но родители — это одно дело, а дети — совсем другое. Я подбодрил его, сказал, что это только его жизнь и все зависит лишь от его усилий.
— Он тогда что-нибудь рассказывал о своем прошлом?
— Дайте подумать… После того громкого дела он какое-то время жил с матерью в семье младшей сестры матери и ее мужа. Сначала они по-доброму их встретили, но вскоре дядя стал шпынять свояченицу. Защищая мать Макото, сестра встряла между ней и мужем, в результате впала в депрессию, и вскоре мать с мальчиком ушли оттуда.
— Ужасно…
— После этого мать оставила его в приюте, где он и прожил до окончания средней школы. В школе ему тоже пришлось тяжело… постоянные издевательства.
— Но ведь он уже сменил фамилию с Кобаяси на Хара к тому времени?
— Первая школа, в которую он перевелся, была неподалеку от прежнего дома, поэтому о том, кто он, сразу же стало известно. Отец Макото ведь убил мальчишку по возрасту чуть старше, чем собственный сын. Одноклассники ненавидели его, ведь его отец был убийцей. В той школе, в которую он ходил, живя в приюте, уже никто не знал, кто он такой. Но у него к этому времени стал скрытный характер, и вроде как его травили из-за этого.
— В старших классах он не учился?
— Он перевелся в вечернюю школу, но, по его рассказам, сразу же бросил. А затем ушел и из детского дома и, пока не пришел к нам, в течение двух-трех лет бродяжничал. Он не вдавался в подробности, но, думаю, несовершеннолетнему пришлось хлебнуть лиха. У него не было регистрации, он был выброшен на улицу совершенно один, ужасная судьба.
— Когда в исполнение привели смертный приговор для Кэнкити Кобаяси, в 1993 году, Макото было восемнадцать лет. Это как раз в то самое время?
— Макото до смерти ненавидел своего отца. Он был тихим парнем, однако стоило ему заговорить о том, что он родился у такого человека, у него появлялось на лице страшное выражение, будто он одержимый, он дрожал. Его взгляд становился таким острым, вот-вот пронзит тебя насквозь… Он говорил, что с убитым мальчиком они когда-то вместе играли. Наверное, эта мысль все время преследовала его.
— А он ходил в тюрьму к отцу?
— Нет. Я слышал, что нет. По словам Макото, от отца приходили письма, в которых тот писал, как раскаивается, какую вину чувствует, но все они были о том, как страдает он сам, а извинения перед жертвами были лишь формальными. А еще он писал, что просит сына не забывать о том хорошем, что было в их жизни.
Кидо вздохнул, вспомнив те безмятежные картины, нарисованные в тюрьме.
— Он был хорошим отцом для Макото до того преступления?
— Не знаю. После всего, что случилось, меняется и отношение к воспоминаниям… Но в любом случае он никогда не говорил, что хотел бы, чтобы отец остался жив. А что у него было на душе, я не знаю.
— Да… понимаю вас.
— Он пришел сюда спустя два года после казни отца. Наверное, наблюдая, как сверстники поступают в университеты, начинают работать, он захотел тоже какую-то цель в жизни.
Кидо кивнул в знак того, что понимает, о чем речь.
Косугэ вновь обернулся к рингу и сказал:
— Прошу меня простить. Я ненадолго. Сейчас вернусь. А вы пока можете задавать вопросы Янагисаве. Если интересно, можете прогуляться по залу.
С этими словами Косугэ быстро выскочил из кабинета. Кидо, разумеется, согласился, встал и поклонился.
Кондиционер то включался, то выключался. Когда Кидо вновь сел на место, почувствовал, какой холодный воздух внизу. Он понял, что прошло уже больше часа.
Янагисава, который остался в кабинете вместе с Кидо, несколько секунд смотрел, как Косугэ принимает лапами удары стажера, а затем, прищурившись, сказал:
— Директор однажды прочитал нравоучение Макото.
Повернувшись к Янагисаве лицом, Кидо переспросил:
— Нравоучение?
Он сказал это таким небрежным тоном, будто бы говорил с человеком одного возраста с собой.
— У Макото был талант. Не знаю, достаточно ли этого было, чтобы стать чемпионом, но он был гораздо лучше меня. Поскольку мы выступали в разных весовых категориях, делить было нечего, поэтому мы были дружны с ним.
— Понятно.
— Профессиональную сертификацию он сдал с первого раза. Все до этого момента шло хорошо. Потом он выиграл турнир новичков Восточной Японии и внезапно оказался в центре внимания. В финальном бою он нокаутировал противника. Тогда еще не было интернета, поэтому он не был настолько известен. Но накануне боя за титул чемпиона Японии среди новичков он сказал Косугэ, что снимается с участия. Он тогда еще моего совета попросил.
— Понятно. А под каким именем он выступал?
— Кацутоси Огата. Имя Кацутоси пишется такими же иероглифами, что и слово «победа». Мы тогда закрыли глаза и наобум открыли первую попавшуюся страницу в телефонном справочнике.
— Так и определились с псевдонимом? — с улыбкой переспросил Кидо.
— Да, именно. Мы выбрали, ведь слово «победа» должно было принести ему удачу. Мы тогда еще смеялись, ведь если бы он победил, то во фразе «Победа Кацутоси» два раза пришлось писать одни и те же иероглифы. Но потом он пожалел об этом.
Кидо уже больше года занимался делом Макото Хары, но только сейчас представил себе, что тот мог смеяться до встречи с Риэ. Ему показалось, что именно в этот момент пустая оболочка из записей и домыслов о нем вдруг, наконец, наполнилась жизненной силой.
— Хара-сан часто смеялся?
— Да нет, не особо. Он не был мрачным парнем, просто был неразговорчивым. Поэтому, посмотрев на его фотографию с женой, я подумал, что он выглядит совсем другим человеком. С возрастом его лицо стало мягче. Хорошо, что у него была такая жизнь.
— Да, понимаю.
— И… о чем это я? А, точно, возвращаясь к прежнему разговору… Директор его тогда спросил, почему он отказывается от участия в бою за титул чемпиона. И он впервые рассказал о своем отце.
— Кто-то из мира бокса узнал о его прошлом?
— Нет… Думаю, его не столько беспокоило, что его узнают, сколько заслуживает ли он победы.
— Вот как…
— Жаль было его. Он начал заниматься боксом, потому что не хотел больше жить в тени, а в самый ответственный момент… Думаю, он боялся того, что его будут травить. В этом нет сомнений, но не только это. Мне кажется, он чувствовал вину перед тем соседским мальчиком, которого убили.
— Ясно.
— Знаете, бывает расстройство гендерной идентичности. Когда у человека тело и внутренний мир просто не подходят друг другу. У Макото было что-то вроде этого. Словно бы его запихнули внутрь какого-то отвратительного плюшевого костюма, и теперь ему всю жизнь из него не вылезти.
— Вы имеете в виду… что на него всю жизнь смотрели как на сына человека, приговоренного к смертной казни?
— И это тоже. Но он часто говорил о своей внешности. Что один в один похож на отца.
— А… это правда.
— Поэтому он говорил, что, стоит ему подумать, что в его жилах течет кровь отца, ему хочется разодрать тело и выбраться из него, настолько это отвратительно. Когда ты так ненавидишь собственное тело, то и сексом с понравившейся девчонкой не захочешь заниматься. Поэтому, когда он у нас тут тренировался, оставался девственником.
Не зная, что сказать, Кидо опустил голову и несколько раз кивнул. Он смотрел на свои руки и ноги, лишь они были в поле зрения. Он подумал, что это должно быть очень мучительно — испытывать такие адовы страдания, когда твое собственное тело, твое последнее пристанище, причиняет боль. И что это за жизнь, когда ты понимаешь, что не имеешь права любить и быть любимым.
— Люди ведь часто говорят, что кто-то похож на отца или на мать. А он этого делать не мог. Ведь то, что он похож на отца, значило, что он не имеет права на существование в этом мире. Его тело и внутренний мир просто не соответствовали друг другу. Он боялся, что его тело может сойти с ума и выйти из-под его контроля. Ведь именно об этом ему и говорили одноклассники, которые издевались на ним. Обычному человеку, как бы он ни рассердился, вряд ли придет в голову кого-то убить, верно? Но он боялся: а вдруг он тоже кого-нибудь убьет? Поэтому он хотел, чтобы его тело били. Если его не били, если он не преодолевал себя на тренировках, он страдал. Он говорил, что хочет с помощью бокса научиться контролировать импульсы гнева в себе.
— Это было его движущей силой?
— По его словам, да. Я пытался поддержать его, говорил, что никогда не слышал, чтобы в одной семье в двух поколениях были убийцы. Ну, надо мной в детстве тоже издевались одноклассники, как и над ним, думаю, причина в этом. Когда тебя лупят каждый день, чтобы принять эту действительность, нужно представить, что это делаешь ты сам или что происходящее неизбежно.
— Я могу вспомнить ситуации, когда причиняют сами себе боль, чтобы справиться с самоотрицанием. Это случается, например, с подростками.
— Да, да. Но, мне кажется, Косугэ, наверное, до конца не понял, что хотел сказать Макото. Он думал, что Макото мучает себя, чтобы искупить грех отца, и довольно жестко сказал, что это бред. Сколько бы ты ни страдал, нельзя вернуть жизнь убитому. Это ничем не отличается от всего того, что писал отец в письмах, не больше, чем самоудовлетворение от демонстрации страданий. Но Макото никогда не имел этого в виду. Мне так кажется. А наш директор по-своему беспокоился за Макото, он сердился, ведь уже столько было преодолено, и теперь он от всего отказывался. В конце концов директор сказал: «Слушай, твоя жизнь — это твоя жизнь, и, если ты действительно так мучаешься, съезди к родным погибших. И тогда кто бы что ни сказал, если семья признает твое право на свою собственную жизнь, то ты сможешь жить дальше с гордо поднятой головой».
Кидо бросил беглый взгляд на ринг, где стоял Косугэ. У убитого директора строительной компании, кажется, были живы родители и младший брат.
— Жаль Макото, — сказал Янагисава с беспомощным выражением и на некоторое время замолчал, о чем-то размышляя.
— Мы тогда частенько бегали вместе по утрам. Здесь, по округе. Как-то раз, когда он уже должен был решить, что делать с выступлением на турнире, я пригласил его на пробежку. Мы добежали до парка неподалеку, как я заметил, что он вдруг начал отставать. Я оглянулся назад, вижу, что он просто остановился… Потом он упал на колени, будто его все силы покинули. И когда я подошел спросить, что случилось, он упал прямо лицом на землю и начал плакать. Прямо посреди этого большого парка. Уткнулся лицом в грязь и зарыдал. А было так холодно. Около нуля.