— Честно говоря, я не для вас накрыла стол. Это прибор для моего мужа. Мы… мы всегда около четырех часов пили вместе кофе. Я имею в виду, в отпуске. Феликс брал еще круассан к кофе. Я — нет. Я… больше следила за своей фигурой.
Ребекка прикусила губы. Инга поставила свою чашку на стол.
— Если вам неприятно, что я здесь, просто…
— Нет-нет, — холодно произнесла хозяйка дома, — иначе я не попросила бы вас присесть ко мне.
Несколько минут обе женщины молчали. Наконец Ребекка нарушила тишину:
— Я спросила вас о Мариусе. Может быть, в его прошлом был какой-то случай, который сможет теперь помочь нам понять, что случилось?
— Знаете, — произнесла Инга, — самое странное то, что я, собственно, очень мало знаю о Мариусе. Все выглядит так, словно он появился ниоткуда, словно не было никакого "прежде". Меня это всегда беспокоило, но я, видимо, как-то научилась не обращать на это внимания. Мы знаем друг друга два с половиной года, и два года мы женаты. Мы оба подрабатываем, а я еще получаю деньги из дома, этого нам как раз хватает на жизнь. Мариус вообще не получает никакой поддержки, но ничего не говорит по этому поводу — только то, что у него плохие отношения с родителями. Мы встретились в университете, в столовой. Мариус стоял за мной, а я как раз выбирала себе блюдо, и вдруг он заговорил со мной: типа, этого мне не следует брать, так как он на прошлой неделе это ел, и оно было ужасным. Мне было так неловко перед женщиной, стоявшей на раздаче! Позади нас была бесконечная очередь, а мы обсуждали, что мне выбрать…
Инга вспомнила, как ей было неприятно, что этот незнакомый студент, казалось, совершенно не замечал, что они задерживают движение очереди и что все вокруг уже начинают проявлять недовольство. Позже они порой обсуждали тот случай, но в основном в шутливой форме. Обычно это бывало, когда они сидели вместе с сокурсниками и рассказывали о своих встречах. Инга тогда часто говорила, смеясь: "Я чуть не умерла от стыда. А Мариус спокойненько давал мне советы, какое блюдо самое вкусное, а какое нет и почему. Как в кафе деликатесов. Вокруг нас все уже нервничали, но его это совсем не интересовало!" На что Мариус обычно отвечал: "В конце концов, мы платим за еду, так что можем спокойно выбирать то, что нам хочется". Все вокруг смеются. Типичный Мариус! Этот "солнечный мальчик", который смастерил для себя жизнь так, чтобы ему было в ней приятно. И которому было наплевать, если рассерженная женщина на раздаче его облает…
Один-единственный раз, вдруг вспомнилось Инге, они на полном серьезе поговорили об этом случае.
— Странно, — произнесла она, — я это совсем выбросила из памяти…
— Что именно? — спросила Ребекка.
— Где-то полтора года назад у нас была крупная ссора. Дело касалось ситуации в супермаркете. Суббота, в магазине битком народу. У них была открыта только одна касса, и очередь заполнила все проходы. Это раздражало, к тому же нам нужно было заплатить лишь за одну бутылку молока. Но все можно было рассматривать и с комичной стороны. Некоторые так и делали. Была… такая атмосфера, при которой люди, совершенно незнакомые друг с другом, отпускали шутки о неприятном положении, в котором находились. Потому что это положение не было в самом деле неприятным… — Инга перевела на мгновение дух, подыскивая слова. — Я имею в виду, это было неприятно, но не по-настоящему. Такие вещи просто случаются. И все вокруг, собственно, просто дурачились…
— Кроме Мариуса? — спросила Брандт.
Ее собеседница кивнула.
— Кроме Мариуса. Вначале я даже не заметила, что его настроение явно движется в сторону взрыва. Перед нами стоял один тип, который тоже покупал совсем немного — пачку масла или упаковку муки, — и он все подшучивал, что мы тут явно в проигрыше… Что нам хотелось быстренько купить какую-то мелочь, а теперь мы можем провести все послеобеденное время субботы в супермаркете — ну, в общем, такие вещи. Я тоже принимала участие во всем этом, ибо не считала ситуацию такой уж трагичной. — Инга задумалась. — И тут вдруг еще один покупатель произнес: "Мы прирожденные неудачники" или что-то в этом роде… во всяком случае, там прозвучало слово "неудачник". И тут Мариус неожиданно взорвался. Это было… ужасно. Он так орал! Что он не неудачник, что вообще тот тип себе позволяет… "Я не последний человек! — кричал он. — Я кое-что представляю из себя, и я не допущу такой обиды!" — Женщина покачала головой. — Странно, — произнесла она, — но мне это только сейчас вспомнилось. Потому что именно эти слова он сказал на яхте. "Я не последний человек! Я кое-что представляю!" Именно эти…
Ребекка внимательно посмотрела на нее.
— Очень странно, Инга. Во всяком случае, в том супермаркете это едва ли как-то могло быть связано со мной.
— Нет. Конечно нет. Но все выглядело так, будто Мариус воспринимал лишь то, что приходилось невероятно долго ждать, и это относилось именно к нему. Или, точнее, это было именно против него. Как будто все это происходило лишь для того, чтобы помучить его, поиздеваться над ним. Это было так… Он показался мне по-настоящему больным!
— И как закончилась та история?
— Ах, просто ужасно! Он продрался вперед и накричал на кассиршу. Возмущался тем, что она себе позволяет, и заявлял, что не допустит такого обращения с собой. Эта бедная женщина была совершенно выбита из сил, она и без того уже не справлялась с ситуацией, и ей только еще не хватало покупателя, у которого сдали нервы. Почти весь персонал супермаркета болел гриппом, поэтому она сидела там одна. Она была не виновата во всем этом… Я готова была провалиться сквозь землю от стыда. Все люди замолчали и с ужасом уставились на Мариуса. А он в довершение ко всему еще и швырнул бутылку молока в какую-то полку, взял меня за руку, грубо прикрикнув, и мы понеслись к выходу… — Инга тяжело вздохнула. — Я больше никогда не осмеливалась делать там покупки. А дома мы потом ссорились еще несколько часов. Мариус не желал соглашаться с тем, что его поведение было несносным.
— Он, кажется, необычайно быстро впадает в состояние аффекта по поводу того, что с ним плохо обращаются или что его отвергают, — сказала Ребекка, — и его реакция на это… просто… — Она замялась.
— Почти параноидальная, — произнесла Инга. — Вы спокойно можете произнести это слово. — Она в очередной раз потерла свою трещащую от боли голову. — Тогда я припомнила ему и тот случай в студенческой столовой. Он хоть и не стал буйствовать, но повел себя настолько неприятно… заносчиво. Во всяком случае, я тогда тоже осрамилась. Но я не смогла донести до него свое понимание произошедшего. Мариус не понимал, что я имею в виду. Он упорно утверждал, что с ним хотели плохо обойтись — либо пытались навязать ему плохую еду, как в столовой, либо заставляли чересчур долго ждать, как в супермаркете. Он скорее был глубоко поражен, что я безропотно допускала все это. В какой-то момент мы перестали ссориться, не придя ни к какому результату. Ни один из нас не уступил другому.
— Вы, наверное, всегда чувствовали себя словно на пороховой бочке, верно? — осторожно произнесла Ребекка. — В любой момент снова могло произойти нечто подобное. Вы знали это, правда?
Инга продолжала массировать виски — головная боль, казалось, усилилась еще больше.
— Да, — тихо произнесла она, — причем мне кажется, что я усердно старалась не замечать этого. Опять и опять… Я внушила себе, что это был срыв… что у него просто случился неудачный день… что каждый из нас не без греха… Ну, и все в таком роде. Хотя…
— Да?
— Эти качества всегда присутствовали у Мариуса. Иногда они выражались очень слабо, иногда сильнее. Они ощущались в том, как он обращался с официантами в ресторане. Как он обходился со слесарями-ремонтниками. Или с поставщиками… Всегда немного свысока, порой почти невежливо. И всегда… в общем, я всегда стояла затаив дыхание. У меня почему-то возникало такое чувство, что может произойти скандал, если эти люди вдруг начнут грубить или не сделают сразу же так, как он хочет. А Мариус словно лишь этого и ждал. Я… каждый раз я глубоко переводила дыхание, как только такая ситуация проходила и ничего не случалось.
Она замолчала, уставившись вверх на голубое небо. Ребекка тоже какое-то время ничего не говорила, а затем вдруг произнесла:
— Как это утомительно! Годы, проведенные с ним, были не только счастливыми, не так ли?
— Нет, — ответила Инга, — на самом деле, нет. Но с другой стороны… — Она улыбнулась своим воспоминаниям. — С ним бывало так весело! Так легко… У Мариуса постоянно появлялись какие-то идеи о том, что интересного можно устроить. С ним я оказывалась в совершенно сумасшедших кабаках, за кулисами сомнительных театров, в джазовых погребках или на шоу трансвеститов. Мы ездили в летние ночи на Изар и купались там, или вместе пропускали семинар и отправлялись на лыжах в Чимгау, потому что там прекрасный глубокий снег, и Мариус был вне себя от восторга. Знаете, это было в нем здо́рово — способность восторгаться. Я получала от этого удовольствие. И пользу. Я намного серьезнее, и меня всегда мучают сомнения, если я не сделаю именно то, что от меня ожидают. Я, кстати, старшая из нас двоих — мне двадцать шесть, а Мариусу двадцать четыре. Но порой мне кажется, что нас разделяет гораздо больше, чем два года. Как минимум десять.
— А что вы изучаете? — спросила Ребекка.
— Германистику и историю. Я скоро закончу. А Мариусу, кажется, все равно, как долго продлится его учеба. Он хочет стать адвокатом, но не сдал еще ни один экзамен с первой попытки. Не потому, что он глуп, — наоборот, получает за письменные работы блестящие оценки. Но часто бросает все на полпути. Начинает делать домашнюю работу — и вдруг у него больше нет настроения. Во время контрольной может встать и покинуть аудиторию, потому что на улице светит солнце и он считает, что в такой день лучше отправиться в бассейн. Мне это нравилось. Рядом с ним я всегда казалась себе скучной и обязательной. И думала: как хорошо, что у меня есть кто-то, кто увлекает меня за собой, к тому, чтобы тоже совершить что-то сумасшедшее. Не только благоразумные вещи. — Она пугливо посмотрела на хозяйку дома. — Вы можете это понять? Или вы считаете… считаете, что Мариус сумасшедший и я должна была это заметить?