"Он не оставит тебя здесь просто подохнуть. Его интересует только Ребекка, а не ты. Против тебя он, собственно, ничего не имеет. Он не хочет, чтобы ты страдала. И это твой шанс. Тебе нужно сохранять спокойствие, чтобы ни в коем случае не прозевать нужный момент. Момент, когда ты сможешь позвать на помощь".
Снаружи брезжил рассвет наступающего жаркого, безоблачного дня в разгаре лета, оплодотворенного ароматом лаванды и сосны, — одного из длинной цепочки великолепных дней.
Инге все с большим трудом удавалось отогнать мысли о нарастающей боли в сведенном судорогой теле, и, чтобы отвлечься от них, она попыталась воспроизвести в памяти картины и впечатления прошедшей недели. Женщина видела себя и Ребекку сидящими на веранде за столом для завтрака; она чувствовала запах кофе и вкус свежеиспеченного багета, намазанного маслом и алычовым джемом. Утренний ветерок обдувал ее лицо. Он играл в длинных темных волосах Ребекки. Это печальное лицо, отсутствующее выражение которого выдавало, что она постоянно вслушивалась в свое прошлое…
Нет, ей нельзя сейчас думать о Ребекке! Инга вновь вернулась в настоящее время.
Ребекка Брандт, которая, возможно, была связана еще крепче и более жестоко, чем она сама, лежала в своей комнате, под властью душевнобольного, который осуществлял сомнительный план мести. Мести, о причине которой, собственно, никто, кроме самого Мариуса, не знал, и поэтому никто не мог чем-то возразить ему. Мести, порожденной глубокой ненавистью.
Или Ребекка все же что-то знала? До сих пор Инга исходила из того, что непонимание хозяйки дома по поводу очевидной антипатии к ней Мариуса было искренним. У нее сложилось впечатление, что Ребекка усиленно ломала себе голову над этой загадкой, но так и не пришла ни к какому выводу. Однако насколько она могла быть в этом уверена? Может быть, в жизни Ребекки были пропасти, которые она искусно и убедительно скрывала? Может быть, она совершенно точно знала, в чем дело? Может быть, она вовсе не из-за смерти своего мужа исчезла из Германии; возможно, она сбежала совсем от других вещей… От темных пятен в ее прошлом, которые заставляли ее залечь на дно как можно глубже… Но разве тогда она не узнала бы Мариуса? Или если лично она его раньше не встречала, то, услышав его имя, разве не должна была испугаться? Разве не было бы естественным, что в таком случае она с испугом и страхом отреагировала бы на сообщение Инги о том, что Мариус планирует месть против нее? Ее растерянное удивление казалось искренним. И она ничего не предприняла, чтобы защититься. Не забаррикадировала свой дом и не ушла в другое, незнакомое Мариусу место. Она ни на минуту не проявила страх — наоборот, была, как всегда, меланхолична и погружена в свои мысли. Она проявила интерес к истории взаимоотношений между Мариусом и Ингой, и это было необычным для столь депрессивной женщины, но, несмотря на ее интерес, ни разу не показалась Инге нервозной или неуверенной. В промежутках между их разговорами она всегда вновь соскальзывала в свой собственный мир. Если она разыгрывала роль, то это было сделано с великолепным мастерством.
Однако, призвала себя вновь к порядку Инга, не имело смысла превращать Ребекку в преступницу лишь ради того, чтобы победить в себе страх перед Мариусом. Ей так хотелось понять его поведение, потому что она чувствовала: страх не настолько овладел бы ею, если б она наконец поняла, что произошло. Тем не менее было совершенно не важно, что Ребекка натворила в прошлом: что бы там ни было, это никак не оправдывало поведение Мариуса. Ни то, что произошло на паруснике, ни то, что он устроил прошедшей ночью. Он был тикающей бомбой.
"Я не последний!"
Когда-то его чувство собственного достоинства и самоуважения было кем-то разрушено. Настолько сильно и на такое продолжительное время, что он не смог преодолеть последствий этого и жил с явными признаками тяжелого психоза. И не обязательно именно Ребекка сломала его. Она могла неосознанно и невзначай насыпать ему соль на рану в какой-то момент, который она и не помнит. Со временем Инга уже уверилась в том, что чего-то в этом роде вполне достаточно для того, чтобы свести Мариуса с ума.
Но этого уже не узнать… Инга уставилась в окно. Солнце вскарабкалось еще выше. Было уже, наверное, за девять, может быть, полдесятого утра. Сверху из дома не было слышно ни звука. Уже на протяжении многих часов — ничего.
Что происходило там, на втором этаже?
Стало жарко. Язык Инги прилип к высохшему небу. Ноги чесались. Руки болели.
Может быть, натяжение бельевой веревки немного ослабло? Инга надеялась, что ей это не показалось из-за того, что она очень хотела. Как только находила в себе силы, она, несмотря на адскую боль, напрягала мускулы рук, растягивая веревки. Пока еще нечего было даже думать о том, что она сможет выпутаться. Но если у нее в запасе оставалось несколько часов…
Не сдаваться, настойчиво внушала себе Инга, не сдаваться и не терять самообладание!
Если б она могла получить хоть глоток воды…
Ей было ясно, что через пару часов ее в первую очередь будет волновать не то, как выпутаться из веревки. К тому времени жажда станет для нее самой большой угрозой. И даже если она сможет освободиться, то оставалось под вопросом, смогут ли ее нести ноги. Они, казалось, медленно отмирали, и она, наверное, уже и сейчас не смогла бы стоять на них.
Несмотря на то, что Инга твердо намеревалась не плакать, на глаза у нее навернулись слезы. Слезы отчаяния.
"Черт побери, прекрати!" — сказала она себе, но слезы потекли еще сильнее.
Но все-таки, подумалось ей, в будущем — если для нее наступит будущее и она выживет в этом безумии — она сможет с пониманием отнестись к этой слабости.
В том положении, в котором она находилась, плакать допускалось.
Жизнь Клары понемногу возвращалась в нормальное русло. Она все еще продолжала оставаться в напряжении, когда шла к почтовому ящику за почтой, но с каждым днем, проходившим без этих ужасных писем, становилась немного спокойнее. Ее колени уже не дрожали так сильно, когда она выглядывала в кухонное окно и видела идущего по улице почтальона; а недавно она даже — впервые за долгое время — проспала всю ночь, не вздергиваясь время от времени от того, что ее сердце бешено колотится, и не таращась битый час в непроглядную темноту, мысленно рисуя страшные картины.
Может быть, этот кошмар уже позади. Может быть, этот сумасшедший выбрал ее себе в жертву случайно и так же случайно от нее отказался… Это, конечно, противоречило тому обстоятельству, что дело касалось и Агнеты. А они были коллегами. И это, в свою очередь, исключало случайность.
Берт в этот раз опять отправился рано утром на работу, не забыв при этом бросить грустный взгляд на свою маленькую семью — на Клару, державшую на коленях и кормившую Мари, в лучах льющегося в комнату утреннего солнца. Дверь, ведущая в сад, стояла открытой, пахло влажной от росы травой, и можно было слышать громко чирикающих птичек.
— С каким удовольствием я остался бы с вами! — со вздохом произнес Берт. — Я упускаю так много времени для общения с Мари!.. Желаю вам хорошего дня. Проведи побольше времени с малышкой в саду, Клара! Свежий воздух полезен для нее.
Клара посадила дочку в манеж на терассе, позаботившись о том, чтобы та находилась в тени и имела при себе свой тряпичный волшебный кубик, из которого доносилась музыка, когда он катился. Затем убралась в доме, протерла кафель в ванной и отсортировала высохшее со вчерашнего дня белье. Сегодня ей предстояло много глажки. Она и гладильную доску поставит на веранду.
В начале одиннадцатого зазвонил телефон. Это была Агнета, и едва только Клара узнала голос своей бывшей коллеги, она почувствовала, как ее нёбо тут же сделалось сухим, а ноги стали подкашиваться. Ее страх по-прежнему сидел в ней и был готов выплеснуться наружу, как бы она ни закрывала на это глаза, ощущая эйфорию из-за того, что смогла проспать всю ночь напролет.
— Хелло, Агнета, — подчеркнуто бодро произнесла Клара, — как дела?
— Вчера я посвятила целый день наведению справок. — Ее приятельница сразу, без окольных путей приступила к делу. — Я созвонилась почти со всеми нашими коллегами с того времени. Это было не так-то просто, потому что некоторые уже работают в другом месте, или вышли замуж и переехали, или сменили фамилию.
— И?.. — спросила Клара. У нее снова заколотилось сердце — так знакомо заколотилось…
— Никто. Никто не получал таких писем. А я не могу себе представить, чтобы кто-то лгал в таких вещах.
Это высказывание по какой-то причине подействовало на Клару успокаивающе. Сама не зная, почему, она предпочитала, чтобы они с Агнетой были единственными пострадавшими, чем если б все управление по работе с детьми и подростками было завалено угрожающими письмами.
— Однако, — продолжила ее собеседница, — потом я все же нашла еще кое-кого, с кем произошло то же самое, что и с нами.
Клара так сильно стиснула телефонную трубку, словно хотела ее раздавить. Значит, все-таки есть кто-то еще… Круг расширяется.
— Ты помнишь Сабрину? — спросила Агнета. — Сабрину Бальдини? Которая замужем за этим симпатичным итальянцем?
Кларе это имя показалось лишь смутно знакомым.
— В данный момент я не могу ее припомнить, — сказала она.
— Я знала Сандру с университетских времен. Она тоже была педагогом, но после замужества перестала работать. Только лишь сотрудничала с частной организацией, занимавшейся вопросами предотвращения насилия в семьях. Эта организация называлась "Детский крик".
— "Детский крик", — повторила Клара. — Да. Я знала эту организацию. Пару раз имела с ними дело.
— Сабрина два или три раза в неделю работала на так называемом "Телефоне доверия". Дети и подростки рассказывали ей о своих проблемах; могли оставаться анонимными, но могли также называть свои имена и целенаправленно просить о помощи.
— И эта Сабрина тоже…
— Я вообще не знаю, как мне пришла мысль позвонить ей. Она ведь работала у нас очень короткое время. Но я неожиданно наткнулась в своей записной книжке на ее имя и телефонный номер и подумала, почему бы не спросить и ее тоже. — Агнета сделала небольшую паузу, а потом добавила: — И это было точным попаданием.