Когда женщина ушла, мама начала кричать и курить одну сигарету за другой. Она обругала папу, потому что тот не желал разделять ее гнев. А папа, может быть, даже и не понял, что приходила какая-то незнакомая женщина. Он даже ни разу не посмотрел на нее и не сказал ей ни слова. Это было несправедливо со стороны мамы — так нападать на него, если он даже не знал, в чем дело.
С тех пор эта незнакомая женщина приходила довольно часто. Ее звали госпожа Виганд, и она действительно была очень милой. Она и с Мариусом часто беседовала и посмотрела его коллекцию засушенных листьев, а его карточки футболистов произвели на нее большое впечатление. Она, собственно, нравилась ему, но все-таки ему было бы больше по душе, если б она не приходила вовсе, потому что у мамы после ее посещений всегда было страшно плохое настроение. И затем она вымещала его на папе. А позже мальчику стало ясно, что их семейная жизнь протекала лучше, когда госпожи Виганд еще не было.
Это был тот момент, когда его отношение к ней перевернулось. Теперь он полностью был согласен со своей матерью. Она часто говорила о Виганд: "Пусть эта старая кошелка катится к черту!"
И именно так считал теперь и он сам.
Он начал ее ненавидеть. По ночам, лежа в постели, воображал себе, что́ с ней можно было бы сделать. Чтобы наказать ее и обезвредить. Он видел по телевизору великолепные вещи. Одна ему особенно понравилась: коренные жители на одном острове в южном море казнили одного злого пирата, который перед этим сжег их село. Для этого они согнули, насколько было возможно, стволы двух пальм, что росли на небольшом расстоянии друг от друга, и связали их веревками. Затем на некоторой высоте привязали пирата: одну его руку и ногу — к одной пальме, а другую руку и ногу — к другой. После чего саблей разрубили веревки, которыми привязали пальмы друг к другу, и деревья тут же вернулись в свою прежнюю позицию. Пирата разорвало.
Это доставляло ему удовольствие — представлять себе госпожу Виганд между двумя такими пальмами. Мариус стал по-настоящему радоваться вечерами в предвкушении момента, когда он отправится в постель и сможет безмятежно предаться своим фантазиям.
Однажды он спросил маму, кем была госпожа Виганд и почему она все время приходит в гости.
— Сотрудница социальной службы! — Мать произнесла это с величайшим презрением. — Ты знаешь, что это означает?
Мальчик не знал.
— Это люди, которые вмешиваются в дела других. Это их профессия. Они контролируют других и суют свой нос в их дела. Госпожа Виганд считает, что мы без нее не справимся. Что ей нужно приглядывать за нами. Она думает, что твоя мама и твой папа не в состоянии сами разобраться в своей жизни и воспитать тебя! Как ты смотришь на это?
Мариус посчитал это возмутительным.
А ведь когда папа сломал ему руку, этой старухи, конечно, не было! Один раз она действительно была нужна мальчику. Он кричал как резаный, он на всю свою жизнь запомнил эту адскую боль. Маме пришлось пойти с ним в больницу. Ее лицо было белым как снег, и она втолковывала ему, чтобы он сказал, будто неудачно упал во время игры в футбол.
— Если ты так не скажешь, то придет госпожа Виганд и заберет тебя у нас. Она тогда подумает, что у нее есть доказательство тому, что мы не можем тебя воспитать. Но ты ведь знаешь, что папа тебя любит, не так ли? Ты просто так сильно рассердил его, потому что забрал деньги!
Мариус плакал и дрожал, ему было плохо от боли, слишком плохо, чтобы произнести хоть слово, иначе он еще раз заверил бы маму, что не брал эти деньги.
— Как только она тебя получит, — сказала мама, — то уже никогда не вернет тебя нам. Ты знаешь, что с тобой произойдет? Ты попадешь в детдом. Где очень много других детей и очень строгие воспитатели. Там нельзя сказать ни слова, а ночью там детей привязывают к кровати, чтобы не сбежали. Там дают мало еды, а порой целыми днями вообще нечего есть, а если что-нибудь натворишь, то запирают тебя в темный подвал, который кишит крысами. Некоторых детей даже забывают в подвале. И находят до костей обглоданными крысами!
Мариуса вырвало, а врачу он сказал, что неудачно упал во время игры в футбол. То же самое он сказал и госпоже Виганд, которая снова и снова пыталась расспросить его о несчастном случае. Она не поверила истории с футболом, он это заметил. Но чем больше госпожа Виганд спрашивала, тем более последовательно ребенок настаивал на своей версии. Он ведь теперь знал, чего она добивалась. Забрать его в этот детдом. К счастью, мать вовремя предупредила его.
Не было ни одного человека, с которым он был таким осторожным, как с госпожой Виганд. От него она ничего не узнает о том, что происходит в их маленькой семье. А что, собственно, там происходит? Если не считать сломанную руку, то с ним ничего по-настоящему плохого и не случалось. Иногда он голодал, потому что его родители были слишком пьяны, чтобы пойти за покупками или что-то сварить, но ему как-то всегда удавалось что-нибудь выпросить у других детей — кусок шоколада или несколько таблеток для приготовления шипучих напитков… А если у мамы было хорошее настроение, тогда и вовсе не было причины жаловаться: она жарила ему рыбные палочки, а к ним делала целую гору картофельного пюре, хорошо взбитого, как он любил. У Мариуса и сегодня еще текли слюнки, когда он думал о мамином картофельном пюре. И позже ему нигде больше не доводилось есть такую вкуснятину.
— Ты понимаешь? — спросил Мариус Ребекку. — Все было в порядке. Все было в порядке!
Он пнул ногой ножку кровати. Он бы с удовольствием что-нибудь разбил, но знал, что ему следует сдерживаться. Ему нельзя взрываться. Ему нужно оставаться сосредоточенным.
Потом он посмотрел на Ребекку. Она сидела в углу в кресле, тихо и неподвижно, но Мариус и связал ее таким образом, чтобы она не могла пошевелиться. Он заткнул ей рот скомканным носовым платком, а затем залепил ей всю нижнюю половину лица липкой посылочной лентой. Судя по тому, как Ребекка громко и с усилием втягивала через нос воздух, можно было догадаться, что ей тяжело дышать. Ее темные глаза были широко раскрыты, и Мариус видел в них ужас. Она испытывала смертельный ужас.
Вот и хорошо.
А самым лучшим было то, что ей приходилось слушать его. Впервые за долгие-долгие годы кто-то должен был его слушать. На этот раз она не могла стряхнуть его, как надоедливое насекомое, не могла просто проигнорировать его или сделать вид, что он говорит лишь чепуху. Ей пришлось принять его всерьез, хотела она того или нет. В ее ситуации любая попытка стать хозяйкой положения была с самого начала обречена на провал. Сейчас Мариус принимал решения и надеялся, что она это поняла.
— Мои родители любили меня, — сказал он.
Ему было приятно произносить эту фразу — она немного гасила сидевшую в нем боль. При этом он бросил быстрый взгляд на Ребекку: ему хотелось знать, вызвали ли в ней эти слова хоть малейшее сомнение в их правдивости. Если б это было так, он двинул бы ей в лицо кулаком. Даже не моргнув.
Но он не смог увидеть в ее лице сомнение. Только страх. Ничего, кроме обнаженного страха. В Мариусе стало зарождаться страшное подозрение, что она, возможно, все-таки не так внимательно слушала его. Что она была так озабочена своим страхом, что его слова проносились мимо ее сознания. Похоже, так оно и было. Ребекка смотрела на своего мучителя с паникой в глазах.
Может быть, это было и не настолько хорошо, что ей приходилось так бороться за свое дыхание? Это наверняка отрицательно сказывалось на ее концентрации. Ему нужно сосредоточиться на том, что было его главным делом, — на том, чтобы заставить ее слушать. Ему нужно быть осторожным, чтобы не наказать самого себя. Ему нужно действовать с умом. Она нужна ему в ясном сознании.
— Я вытащу кляп у тебя изо рта, — сказал Мариус, — но если ты издашь хоть один звук или закричишь, я тут же воткну его обратно. Это ясно?
Ребекка кивнула.
Мариус грубо сорвал липкую ленту с ее лица. Она не пикнула, но от боли у нее из глаз брызнули слезы. Затем он вытянул носовой платок у нее изо рта, и она тут же стала хватать ртом воздух, закашляла и запыхтела. Ребекка вела себя так, словно была на грани того, чтобы задохнуться. Но если она рассчитывала на то, что вызовет в нем сочувствие, то она ошибалась. Он мог быть холодным, как собачий нос. Именно таким.
— Так, — произнес Мариус, положил носовой платок на туалетный столик и бросил использованную липкую ленту в мусорное ведро. — Теперь ты знаешь, какое это ощущение, не так ли? Если не будешь слушаться, в следующий раз я сделаю тебе еще больнее. Поняла?
Ребекка снова кивнула. Он готов был поспорить, что ей хотелось попросить воды. Пробыв почти восемь часов с кляпом во рту, она должна была быть на грани сумасшедствия от жажды. Но Ребекка не решалась просить. Не решалась, потому что он запретил ей издавать хотя бы звук.
Конечно же, ее организм не должен быть обезвожен — тогда ее концентрация снова полетит к черту. Он принесет ей воды. Но не сейчас. Пусть она еще немного подергается.
— Я спрашиваю себя, как человек может стать таким, как ты. Я имею в виду, мы все формируемся соответственно получаемым нами задаткам. Генетическим задаткам, а еще тем, которые нам, так сказать, навязывают в процессе воспитания. И меня всегда интересовал вопрос, что у таких людей, как ты, пошло неправильно. Откуда у такого человека берется самонадеянность верить в то, что он призван к тому, чтобы постоянно вмешиваться в жизнь других людей? Судить об их образе жизни? И вмешиваться, если посчитает, что в этом образе жизни что-то не в порядке? А также самовластно не вмешиваться, даже если там на самом деле все совсем не в порядке?
Ребекка не ответила. Мариус вспомнил, что угрожал снова заткнуть ей рот, если она его только откроет.
— Ты можешь говорить, — произнес он, — но только не кричать или делать что-то в этом роде. Но оставайся в теме, ясно? Не пытайся отвлечь меня или втянуть во что-нибудь, о чем я вообще не желаю говорить.