— Но как раз этот вопрос и обсуждается с возрастающим интересом в научных кругах, — вмешался Рихард, — и пока без определенных выводов. Еще не совсем ясно, насколько на наш характер влияют генетические предпосылки. Некоторые считают, что наша наследственность чрезвычайно незначительно сказывается на ментальном и психическом развитии. Намного значительнее считается наша социализация, то есть то, каким образом мы вырастаем и какой отпечаток при этом накладывает на нас наше окружение.
— Как бы то ни было, — заговорил в ответ Фред, и в его голосе прозвучало нетерпение. Мариусу, которому для своей же безопасности в каждый отдельно взятый день чрезвычайно важно было, по возможности, сейсмографически точно заранее определить настроение приемного отца и в соответствии с этим корректировать свое поведение, был хорошо знаком этот оттенок голоса, который выдавал зарождающуюся злость. Другие, возможно, еще ничего не заметили — кроме Греты, пожалуй. — Я не собираюсь сейчас спорить о теориях, — продолжил он, — да это, наверное, и слишком обширная область. Между прочим, как я уже упоминал, мальчику было шесть лет, когда он попал к нам. Эти решающие шесть лет он прожил среди самого опустившегося сброда, какой только можно себе представить. И который наложил на него свой отпечаток.
— В шесть лет они еще такие маленькие… — возразила Нелли. — Я считаю, что при проявлении большой любви и внимания в этом плане можно очень многого добиться.
— А я за то, чтобы обращаться с ним жестко, — сказал Фред. — Этим тоже можно многого добиться. Он не исправляется! Никак! И должен сказать, что он следует всем предписаниям на "ура", за незначительными исключениями.
— Но я считаю… — снова попыталась спорить гостья, но муж прервал ее:
— Нелли, тут наше мнение не требуется. Люди, которые взяли на себя ответственность за такого ребенка, должны сами решать, что они считают лучшим. В конце концов, им придется жить с последствиями своих решений.
Мариус еще сильнее впился ногтями в ладони, не чувствуя боли. Этим людям нужно что-то предпринять! Фред выдал себя. Они распознали его ненависть. Он сказал, что презирает своего приемного сына. Сказал, что жестко обращается с ним. Нелли и Рихард, кем бы они ни были, должны теперь что-то предпринять!
— Фред, у наших гостей закончилось вино, — пожурила Грета мужа.
Вероятно, им тут же подлили в бокалы, потому что Рихард сказал:
— Большое спасибо. Кстати, великолепное вино.
А Нелли добавила:
— И еда превосходна! Я восторгаюсь хорошими поварами!
Тему разговора поменяли.
Мариус уставился на Ребекку. Он метался туда-сюда, пока рассказывал. Пот лился ручьями по его телу, и лицо его тоже было мокрым. Возможно, и несколько слезинок прокатились по его щекам, он точно не знал.
— Ты понимаешь? Еще одна надежда была разбита, — продолжил он. — Фред всегда и везде — хоть в управлении по делам детей и подростков, хоть еще где — разыгрывал из себя превосходного отца-заменителя. Любящего, понимающего, участливого. Можно было просто сойти с ума от его спектаклей. Он был первоклассным актером в своем амплуа. Он даже мог придавать своему голосу теплоту и озабоченность. Выражать сочувствие и черт его знает что еще… Он был неповторимым воплощением доктора Джекила и мистера Хайда[7]. Человек с двумя лицами. Никогда не терявший контроля над той ролью, которую играл. Кроме того вечера. За все те годы это было впервые — во всяком случае, единственный раз, когда я это видел, но я думаю, что больше таких моментов не было, — когда он на десять или пятнадцать минут сбросил маску. Он выдал свою ненависть и презрение, и даже выдал, каким образом он со мной обращается. Для его гостей уже не должно было оставаться сомнений, что здесь творится нечто совершенно неладное! — Мариус снова лихорадочно провел руками по волосам; к тому времени они были уже настолько мокрыми, словно он принял душ. — Ты понимаешь?
Он спрашивал снова и снова: "Ты понимаешь?" Ему было так важно, чтобы Ребекка понимала, что он хотел сказать.
— В тот вечер они меня даже не видели! Они появились в семь часов. А я, двенадцатилетний мальчик, был уже сослан в свою комнату. Меня было не видно и не слышно. Разве это не странно? — спрашивал Мариус.
Он стал ждать ответа, но пленница молчала, и он закричал:
— Разве тебе не показалось бы это странным?!
Ребекка глубоко вздохнула.
— Конечно, — сказала она, — но мы не знаем, как Фред Леновски объяснил это обстоятельство. Вы ведь не всё слышали. Может быть, он сказал, что вы болеете. Что вы тяжело больны гриппом, или у вас ветрянка, или корь. Тогда никому не показалось бы странным, что вы не появляетесь и никто не рвался бы вас увидеть. Фреду нужно было только назвать что-нибудь заразное.
Такая возможность Мариусу еще не приходила в голову. Конечно, это было похоже на дьявола Леновски. Такой лживый, изобретательный мерзавец!
— О’кей, — произнес он, — о’кей, но позже… гости что-то заметили. Я ведь это слышал. Нелли и Рихард почувствовали, что что-то неладно. Их это задело. Они считали ужасным то, что он сказал. Я понял это по их комментариям. Понимаешь? Я не ошибся. Я это слышал!
Ребекка кивнула. Ее темные глаза выражали сочувствие, и Мариус надеялся, что она не притворялась.
— И это вызвало у вас надежду. Я это хорошо понимаю, — сказала женщина. — Но вы не первый, кто стал жертвой равнодушия или, лучше сказать, недостатка гражданского мужества. Люди не вмешиваются; они думают, что если вмешаются, то потом ничего, кроме неприятностей, не заработают. Люди самоустраняются, придерживаясь мнения, что жизнь других их не касается и что каждый должен сам наводить порядок за собственной дверью. Вы говорите, что не знаете, кто были эти гости в тот вечер. Может быть, они как-то пересекались с Леновски по работе, или Рихард даже мог зависеть от Фреда. Может, дело было в карьере, которой пришлось бы рисковать. Или в деньгах, которые в таком случае перестали бы поступать. Это те причины, которых, к сожалению, достаточно, чтобы отвернуться. Вы не представляете себе, как часто мне приходилось сталкиваться с этим в моей работе.
Мариус снова сел. Боже мой, как же дрожат его ноги! Волнение? Он надеялся, что виной тому были не голод и не недостаток сна, усиливавшие его физическую слабость. Ладно, с голодом он мог бы справиться. Но сон… Он не доверял этим двум женщинам. Ребекка проявляла интерес к его истории, говорила с ним, внимательно слушала, но он пока еще не мог решить, искренне ли это было, или же она просто испытывала страх и поэтому старалась удержать его в нужном настроении. А если он заснет, то она, может быть, тоже попытается освободиться от веревки и сбежать, как Инга…
Инга! Надо не забыть проверить у нее веревки.
— Я больше никогда не видел, чтобы Рихард и Нелли приходили в гости к Леновски, — сказал Мариус. — История со мной, видимо, оказалась для них чересчур неприятной. Они не хотели быть в чем-то замешанными. И они никого не оповестили о том, что узнали. Потому что никто так не появился. Никто ничего не проверял. Фред Леновски в присутствии третьих лиц мог заявить, что он презирает меня, что боится моих генов и что применяет в отношении меня жесткую руку, как он выразился. И ничего не происходит. Никого это не волнует. Никто не захотел видеть тот ад, в котором я жил.
— Это ужасно, — тихо сказала Ребекка, — действительно, Мариус, это просто ужасно — то, что с вами произошло.
Он побарабанил пальцами по комоду, стоявшему рядом с ним.
— Ты поздно это заметила. Чертовски поздно.
Женщина вздохнула.
— На мое десятилетие мне подарили собаку, — неожиданно произнес Мариус. — Это был единственный счастливый момент за все мое сраное детство. Золотистую охотничью собаку, молодую, шаловливую и, конечно же, красивую. У Леновски все имело какой-нибудь статус, и собака тоже.
— Вы хотели иметь собаку?
— Да. Почти каждый ребенок хочет собаку. Я, конечно же, никогда не ожидал, что получу ее. Мои желания никогда не осуществлялись. На свой день рождения я всегда получал практические вещи, которые в любом случае нужно было покупать. Носки, нижнее белье, перчатки… словом, такие вещи. Но на мое десятилетие перед моей дверью стояла собачья корзинка. И в ней лежал Кларенс. Я не мог в это поверить.
— А как вы думаете, почему Фред Леновски вдруг исполнил ваше сокровенное желание?
Мариус улыбнулся. Это была улыбка, полная горечи и разочарования.
— Ты думаешь, что, возможно, что-то изменилось? В его отношении ко мне? Да, в первый момент я тоже так подумал. Я был полон счастья. Эта собака показалась мне началом новой жизни.
Ребекка, конечно же, знала, что это было не так.
— Но вы ошиблись?
— Верно. Основательно ошибся. Почему он купил собаку? Уж наверняка не для того, чтобы доставить мне радость. Я думаю, что таким образом он просто оправдывал себя. Прежде всего, перед учреждением по делам детей и подростков. "Мы подарили Мариусу собаку. Ведь для ребенка так важно иметь животное. Мариус научится нести ответственность за кого-то другого, и теперь у него будет друг, который принадлежит только ему одному!" — Мариус снова встал и начал ходить взад и вперед. — Все это бла-бла-бла, — сказал он, — в этом Леновски был хорош. Он всегда отлично знал, кому что говорить. У него для каждого был свой стиль: для бабы из социалки, для председателя правления банка, для стюардессы в самолете… В каждом отдельном случае он был разным. И каждый раз попадал в точку. Всегда был таким, что мог извлечь для себя максимум пользы. — Мариус остановился и в очередной раз провел рукой по лицу и по волосам.
Он все сильнее дрожал. Черт побери, долго он так не продержится, ему необходимо поспать пару часов!
— Бедная собака, — продолжил Мариус свой рассказ. — Ей тоже пришлось страдать от болезненных выходок Фреда. Леновски невероятно возбуждался от мысли создать из своей семьи что-то вроде стада с четким разграничением положений. Сам он должен был быть, конечно же, вожаком. "Я стою во главе", — говорил он всегда. И порой повторял это сто раз на дню.