Мужчина, за которым она была замужем.
Мужчина, который был для нее чужим.
Инга заметила, что снова углубилась в размышления о нем, и энергично приказала себе немедленно прекратить это. Она еще сможет подумать о Мариусе после — об их браке и о трагедии, которая так внезапно произошла в ее жизни. А сейчас ей нельзя растрачивать ни капли энергии. Нужно сконцентрироваться исключительно на том, чтобы выжить.
Она стала бороться дальше. В небе угасли последние лучи вечернего заката, и сад погрузился в темноту. В комнате теперь тоже стало совсем темно, но едва ли прохладнее. Свежий воздух не мог проникнуть сюда через закрытые окна, и поэтому в комнате все еще царила давящая духота, выжимающая из тела пот.
Когда Инга вдруг сумела вытащить из веревочной петли запястья рук, в первый момент она даже не могла поверить в это.
При слабом, чуть серебристом свете луны, льющемся в комнату, женщина с удивлением смотрела на свои опухшие кисти. В ее руках и плечах бушевала боль, так как мускулы в них были полностью неподвижны на протяжении многих часов. Она попыталась немного расслабить их, но стало еще больнее; к тому же для этого у нее не оставалось времени.
Женщина наклонилась вперед, что тоже причинило ей боль, на этот раз в спине, и потянула за веревки на ногах. Ее пальцы еле шевелились, и Инга в отчаянии беззвучно выругалась про себя. Тут она подумала, что в любую секунду может появиться Мариус. Инга не слышала его шагов уже очень давно, и это испугало ее. Пока она слышала, что муж ходит над ее головой взад-вперед, он был в какой-то степени у нее под контролем — во всяком случае, пока ей было известно, где он находится. Если же она не слышала его, то он мог быть где угодно. Возможно даже, прямо у ее двери.
Инге казалось, что прошла целая вечность, пока она наконец смогла освободить ноги. Лодыжки тоже сильно опухли, и когда она встала и, помедлив, попыталась сделать первый шаг, то лишь в последнюю секунду смогла подавить в себе крик боли. У нее болело все тело. Около двенадцати часов она сидела скорчившись на стуле, стянутая веревкой, как какой-нибудь сверток. Туго затянутые веревки нарушили кровообращение. На ней не было ни единого места, которое не болело бы. Ноги не желали ее нести, но тем не менее она, хромая, сумела совершить несколько шагов по кругу. Впрочем, не время жаловаться. Даже если ей придется ползти на четвереньках — нужно сейчас же, как можно скорее, покинуть этот дом.
Инга снова прислушалась к тишине. Сверху не доносилось ни единого звука… И тут загрохотало, словно что-то двигали, от чего она вся съежилась. В наступившей после этого тишине женщина услышала, как громко колотится ее сердце. А потом возник тягучий звук выдвигаемого ящика, и стук дверцы, которую открыли и закрыли. Этот звук она определила — дверца холодильника.
Мариус был на кухне.
Только что бешено колотившееся сердце пленницы, казалось, остановилось на несколько секунд, прежде чем помчаться дальше. Ее муж совсем близко. Он внизу. Инга не слышала его шагов на лестнице — возможно, потому, что в этот момент как раз была занята веревкой.
Мариуса отделял от нее лишь узкий коридор за закрытой дверью в гостиную.
Наверное, он что-то готовил. Охваченный голодом — или же наконец сообразивший, что не может просто-напросто дать своим двум жертвам умереть с голоду, — Мариус в конце концов отправился вниз, чтобы приготовить поесть. И произошло это именно сейчас. Это означало, что рано или поздно он объявится в этой комнате. Чтобы принести что-то поесть Инге. Или же чтобы поговорить с ней, пока готовится еда. Мариус час за часом говорил с Ребеккой, но он предупреждал, что и она, Инга, должна узнать его историю. В ближайшее время он захочет снова рассказать ей что-нибудь о своей жизни…
Она должна исчезнуть до этого.
Инга прохромала к двери веранды, бесшумно повернула ключ и очень медленно и осторожно потянула дверь. Она уже не помнила, скрипят ли петли, но ей повезло: дверь открылась, не издав ни малейшего звука.
Женщина скользнула наружу и глубоко вдохнула теплый ночной воздух, который показался ей восхитительным после душной атмосферы внутри дома. Легкий ветерок шелестел листвой на деревьях. Инга все еще была объята страхом, но возможность снова двигаться притупляла это чувство.
Она собиралась обойти дом и выйти на дорогу перед ним, но поскольку Мариус находился на кухне, окна которой выходили на ту сторону, этот путь, конечно же, отпадал. Несмотря на кустарники и деревья, там были слишком большие просветы, где для Инги не было прикрытия, и ей пришлось бы двигаться по открытому пространству, великолепно просматривающемуся при свете луны. Если б Мариус обнаружил ее, у нее не было бы шанса уйти. Ее ноги были словно пудинг и при каждом движении чертовски болели. Инга радовалась каждому новому шагу.
Ей не оставалось ничего другого, как пройти через весь сад и спуститься по лестнице вниз. Оказавшись там, она хотела вновь подняться по другой лестнице, ведущей к участку соседей; если ей очень повезет и эти люди окажутся дома, она сможет позвонить оттуда в полицию. Правда, Инга не очень-то в это верила. За время, проведенное с Ребеккой, она ни разу не заметила на соседнем участке какого-либо движения, и в тот день, что Инга провела у воды во второй половине дня, оттуда никто не появлялся. Поэтому беглянка опасалась, что дом пустовал. Это усложняло ее ситуацию, но не делало ее безнадежной. Через участок соседей она могла попасть на дорогу и отправиться в сторону Лё-Брюске. Ей, правда, пришлось бы в таком случае проходить мимо дома Ребекки… кто знает, возможно, Мариус разгадает ее план и будет караулить там, где-то в темноте? Инга не предавалась никаким иллюзиям насчет того, что в ближайшие четверть часа он обнаружит ее побег. Может быть, ей удастся под покровом запущенных садов по другую сторону дороги пробраться мимо него…
"Не стой здесь, не тупи, — приказала она себе. — Тебе надо уходить!"
Игнорируя боль со стиснутыми зубами, Инга с трудом, как подстреленный зверь, стала продвигаться через ночной сад. А сколько, собственно, времени? Не важно, совершенно не важно. Два-три раза она обернулась в сторону дома, все время ожидая увидеть вспыхнувший свет в гостиной и услышать яростный рев Мариуса. Как только он включит свет на террасе, тот осветит бо́льшую часть сада. Но, судя по своим ощущениям, она должна была уже миновать освещаемую зону и свет не должен был достичь ее. Если б еще луна не была такой яркой! Инга старалась все время находиться у края лужайки, рядом с деревьями. Тем не менее ей казалось, что она продвигается через сад как огромная, хорошо видимая тень. Женщина могла надеяться лишь на то, что ей удастся скрыться среди скал, прежде чем Мариус обнаружит ее побег, и еще на то, что он решит, будто она, сразу же обогнув дом, двинется вперед. Он, надо надеяться, не подумает, что она настолько сумасшедшая, чтобы пойти в обход по этому долгому и очень трудному пути через скалы…
Но ничего не произошло, и Инга уже бежала по скалистым выступам. Еще несколько шагов… Она передвигалась уже намного лучше, боль утихала. Кровь опять стала циркулировать как положено, мускулы разжались.
"Я справлюсь, — подумала Инга, — я точно справлюсь".
Она добралась до ступенек. Ступила на первую. Внизу бурлило черное море.
Инга знала, что теперь ее невозможно увидеть из дома.
Кронборг не рассчитывал застать родителей Инги Хагенау дома. Его сотрудник на протяжении всего дня пытался дозвониться до них, но все время включался автоответчик с нейтральным текстом.
— Они уехали, — сказал он комиссару. — Июль месяц! Чего ты ожидал?
Было половина десятого, и Кронборг решил наконец отправиться домой. А поскольку он уже три года как был разведен — его жена ушла к другому мужчине, с которым она, как потом выяснилось, уже много лет изменяла мужу, — то после работы его по-настоящему и не тянуло в пустую квартиру. Да и что, собственно, означает это "после работы"! Работы у него, видит бог, всегда хватало. Все переделать он так и так никогда не сможет.
Но тут дал о себе знать желудок, который настойчиво сообщил о голоде и о том, что после булочки с сыром, проглоченной в обед, комиссар больше ничего не ел, а также о том, что самое время открыть дома хотя бы баночку консервов или сунуть в микроволновку замороженную пиццу. Кронборг питался таким образом, который ему самому внушал страх, поскольку он игнорировал почти все, что советовали врачи, и делал все то, чего, по их рекомендации, следовало избегать. Но он хотя бы не курил, а употребление им алкоголя держалось в допустимых пределах. И он гордился хотя бы этим.
Записку с номером телефона родителей Инги Хагенау коллега вернул ему на письменный стол, когда Кронборг уже поднялся и потянулся за своим пиджаком, который он, конечно же, не собирался надевать в этот очень теплый вечер. Интуиция заставила комиссара взять телефонную трубку и набрать этот номер. Родители Инги жили где-то в Северной Германии.
Предчувствие опасности, охватившее комиссара с тех пор, как он узнал о существовании Мариуса Петерса, усилилось в нем за последние двадцать четыре часа. Все говорило о том, что преступником был именно этот молодой человек. Он отлично ориентировался в доме Леновски, и даже если его бывшие приемные родители не выдали ему ключ от дома, они все равно простодушно открыли бы ему дверь, если б он позвонил. По времени тоже все совпадало: в предпоследние выходные преступник, должно быть, и напал на супругов. В последовавший за этим вторник в обеденное время была заказана пицца, а согласно заключению вскрытия, где-то во вторник после обеда Грете Леновски были нанесены ножевые раны, от которых она примерно через два дня скончалась. А ранним вечером во вторник Мариус и Инга Хагенау, как показали их соседи, покинули квартиру и отправились отдыхать. Так что у Мариуса вполне была возможность смертельно ранить свою приемную мать, затем отправиться домой, накинуть на плечи походное снаряжение, которое, вероятно, было упаковано за день до этого, и отправиться в путь со своей женой.