Каждое утро Джилл Касл заходила в аптеку Шваба, но теперь ей казалось, что там велись те же разговоры, что вчера, позавчера и неделю назад. «Одержимые» судачили о том, кто потерял роль и почему, злорадствуя, делились впечатлениями об уничтожающей рецензии на фильм или игру какого-нибудь актера – жалкие радости неудачников, погребальная песнь ничтожества. Джилл постепенно начала бояться, что становится такой же, как они. Девушка была по-прежнему уверена, что когда-нибудь добьется успеха, но, глядя на давно знакомые лица, понимала, что все люди питают такие же надежды. Что, если они просто потеряли связь с реальностью, живут мечтой, которой никогда не суждено осуществиться?
Джилл стала для этого сборища кем-то вроде матери-исповедницы; к ней все приходили со своими бедами. Девушка выслушивала и пыталась помочь, чем могла: советом, несколькими долларами или находила место для ночлега. Она редко встречалась с мужчинами, потому что была полностью поглощена своей карьерой и, кроме того, пока не встретила человека, который бы ей понравился. Все деньги, которые удавалось отложить, Джилл посылала матери вместе с длинными восторженными письмами, где рассказывала о том, как великолепно живет. Сначала миссис Цински отвечала пространными посланиями, умоляя дочь раскаяться, вернуться домой и стать невестой Христовой, но по мере того, как количество сыгранных Джилл эпизодов увеличивалось и возрастала указываемая в переводах сумма, мать начала даже немного гордиться карьерой дочери. Она больше не протестовала против желания дочери стать актрисой, но требовала, чтобы та играла в картинах на религиозные темы.
«Я уверена, если ты объяснишь режиссеру, что воспитывалась в религиозной семье со строгими принципами, тебе немедленно дадут роль», – писала она.
Одесса – маленький город, миссис Цински по-прежнему работала на жен богатых нефтепромышленников, и Джилл знала: мать будет хвастаться успехами дочери. Раньше или позже Дэвид Кеньон услышит об удачах Джилл. Поэтому она сочиняла истории о кинозвездах, с которыми работала вместе, не забывая небрежно называть их уменьшительными именами. Девушка выучилась нехитрой уловке всех актеров, которые снимаются только в эпизодах: давала деньги студийному фотографу, чтобы тот щелкнул затвором в тот момент, когда она стоит рядом с ведущими актерами. Потом один экземпляр посылала матери, другой оставляла для альбома. В письмах Джилл намекала, что до славы и известности остался всего шаг.
В Калифорнии, где не бывает снега, существует милая традиция: за три недели до Рождества по Голливудскому бульвару проходит процессия – парад Санта-Клауса, и с этого дня каждый вечер до самого сочельника Санта-Клаус совершает путешествие на разукрашенной колеснице. Жители Голливуда ждут праздника – рождения младенца Христа с таким же нетерпением, как и их собратья в северных странах. Из домов и автомобилей доносятся рождественские гимны – и это в климате, где даже зимой нечем дышать! Люди здесь мечтают о снежном Рождестве, совсем как любой истинный американец-патриот, но поскольку знают, что Бог не ответит на их молитвы, празднуют на свой лад: украшают улицы цветными лампочками, искусственными елками и сделанными из папье-маше фигурками Санта-Клауса в санях, которые тащит олень. Кинозвезды и самые известные актеры сражались за право участвовать в параде Санта-Клауса не потому, что хотели порадовать тысячи собравшихся на тротуарах зрителей; просто шествие снималось телевидением и их лица могла увидеть вся страна.
Джилл Касл стояла на углу одна, наблюдая длинную процессию платформ, заваленных цветами, на которых стояли знаменитости, улыбаясь восторженным поклонникам. Главным церемониймейстером парада в этом году был назначен Тоби Темпл. Обезумевшая толпа разразилась воплями, приветствуя своего кумира. Джилл мельком увидела улыбающееся открытое лицо Тоби, и тут же оно исчезло из виду.
Промаршировал оркестр Высшей школы Голливуда, а за ним – колесница Масонского храма и оркестр морской пехоты, всадники в ковбойских костюмах и оркестр Армии спасения, распевающий гимны, молодежь с флагами и знаменами, пожарные машины, клоуны, джаз-банды – словом, это был не столько рождественский праздник, сколько типично голливудский спектакль.
Проезжавший мимо актер, с которым как-то работала Джилл, помахал ей рукой:
– Привет, Джилл! Ну как ты?
Несколько голов в толпе тут же повернулись к ней, и Джилл на секунду испытала восхитительное чувство собственной значимости: теперь эти люди будут знать, что и она принадлежит к миру шоу-бизнеса.
Сзади послышался красивый бархатный баритон:
– Простите… Вы, случайно, не актриса?
Джилл обернулась. Говоривший оказался высоким светловолосым красивым парнем лет двадцати пяти, с загорелым лицом и очень белыми зубами. Он был одет в старые джинсы и голубую твидовую куртку с кожаными заплатами на локтях.
– Да, – кивнула девушка.
– Я тоже. – И, ухмыльнувшись, добавил: – Начинающий.
Джилл улыбнулась:
– Я тоже начинающая.
Он расхохотался:
– Могу я пригласить вас на чашку кофе?
Ален Престон, как оказалось, приехал из Солт-Лейк-Сити, где его отец был старейшиной мормонской церкви.
– Всю жизнь я находился среди религиозных фанатиков. Невеселое было детство, поверьте, – признался он Джилл.
«Почти символическая встреча, – подумала Джилл, – совершенно одинаковое прошлое…»
– Я хороший актер, – грустно сказал Ален, – но это такой безжалостный город. Кажется, все тебя ненавидят!
Они проговорили до закрытия кафе, словно знали друг друга много лет и были старыми товарищами. Товарищами по несчастью. Когда Ален предложил пойти к нему домой, Джилл согласилась почти не колеблясь. Он жил в меблированной комнате рядом с Хайленд-авеню, недалеко от Голливудского бульвара, в крохотной клетушке на задах дома.
– Это место следовало бы назвать помойкой, – сказал он Джилл. – Видела бы ты психов, которые тут живут! Все уверены, что станут звездами шоу-бизнеса!
«Как и мы…» – подумала Джилл.
Мебель в комнате Алена была самая простая: постель, комод, стул и маленький шаткий столик.
– Жду, пока можно будет переехать во дворец, – объяснил Ален.
– Совсем как я, – засмеялась Джилл.
Ален обнял девушку, но она тут же застыла, скованная страхом.
– Пожалуйста, не нужно.
Он внимательно посмотрел на нее, кивнул, и Джилл неожиданно смутилась. Что она делает здесь, в этой убогой комнате, с этим незнакомым мужчиной?! Ответ был прост: Джилл чувствовала, как ей невыносимо одиноко. Она просто жаждала поговорить с кем-нибудь, почувствовать мужские руки на плечах, услышать слова участия и одобрения. Ей необходимо было узнать, что кто-то верит в нее. Джилл вспомнила о Дэвиде Кеньоне. Другая жизнь, другой мир. Но Господи, она все еще хотела Дэвида, и желание терзало ее, как физическая боль. Поэтому когда Ален снова обнял девушку, та закрыла глаза, и незнакомец вдруг стал Дэвидом. Именно поцелуи Дэвида горели на губах, Дэвид раздел ее, отнес на кровать, овладел ею…
Джилл провела с Аленом всю ночь, а через несколько дней тот переехал в ее маленькую квартирку.
С ним было легко и просто, как ни с кем на свете. Ален жил одним днем, совершенно не беспокоясь о том, что принесет завтра. Когда Джилл пыталась заставить его подумать о будущем, он говорил:
– Слушай, вспомни «Свидание в Самарре»! Чему суждено, то случится. Судьба всегда отыщет тебя, нечего самой надрываться.
После ухода Джилл Ален еще долго валялся в постели, а когда она возвращалась с работы, всегда заставала любовника в кресле, где тот читал или пил пиво. Денег в дом он не приносил.
– Ты идиотка, – увещевала Джилл одна из приятельниц. – Он живет с тобой, питается за твой счет, пьет твое виски. Избавься от него!
Но Джилл не слушала. Она впервые поняла Хэрриет, всех подруг, отчаянно цеплявшихся за нелюбимых мужчин только из страха грядущего одиночества.
Джилл потеряла работу. До Рождества осталось всего несколько дней, а денег почти не было. Но она должна, должна послать матери рождественский подарок.
Как ни странно, именно Ален предложил выход. Как-то он ушел из дома рано утром, не сказав, куда отправился, а вернувшись, объявил:
– Мы нашли работу!
– Какую?
– Сниматься, конечно! Ведь мы же актеры.
Джилл с внезапной надеждой уставилась на него.
– Ты серьезно?
– Еще бы! Встретил случайно одного приятеля, режиссера, – завтра начинает снимать. Обещал дать нам роли. Сотня баксов на двоих за день работы.
– Потрясающе! – обрадовалась Джилл. – Сто долларов! С такими деньгами можно купить матери хорошего английского сукна на зимнее пальто да еще останется на приличную кожаную сумку!
– Они еще не встали на ноги. Снимают в чьем-то гараже, пока не наберут денег на оборудование и аренду помещения.
– Что нам терять, – пожала плечами Джилл, – роль есть роль.
Гараж располагался на южной стороне Лос-Анджелеса, в ранее процветавшем, а теперь нищем районе.
Дверь открыл смуглый коротышка, схватив Алена за руку, он энергично кивнул:
– Рад, что смог прийти, дружище! Молодчага! – Потом взглянул на Джилл и оценивающе присвистнул: – Вот это девочка! Ну, приятель, ты даешь!!
– Джилл, это Питер Терральо, – представил Ален. – Джилл Касл.
– Здравствуйте, – пробормотала Джилл.
– Пит – режиссер, – пояснил Ален.
– Режиссер, продюсер, старший мойщик окон, все понемногу, заходите.
Он провел их через пустой гараж в коридор и дальше к квартирке, бывшей когда-то помещением для слуг и состоящей из двух небольших спален. Дверь в одну комнату была приоткрыта, слышались чьи-то голоса. Джилл подошла поближе, заглянула внутрь и застыла, не веря глазам. В центре комнаты стояла огромная кровать. На ней лежали четверо: негр, мексиканец и две девушки: черная и белая. Яркий юпитер освещал помещение. Одна из девушек нагнулась к мексиканцу, нежно провела языком по его пенису, взяла в рот, потом, задохнувшись, отстранилась: