– Не позволяй мне умереть. Помоги мне! Помоги!!!
Джилл стояла, глядя на искалеченного мужа, и думала:
«Не могу я ничем помочь. Ты и сам не пожелаешь жить таким. Захочешь умереть».
Настойчивая мысль начала расти в мозгу Джилл. Газеты были полны историй о неизлечимых больных, мучениках, чьи жены из жалости освобождали их от страданий. Даже некоторые доктора порой признавались, что помогали умереть подобным пациентам. Это называлось эвтаназией – убийством из милосердия. Но Джилл понимала, что убийство всегда остается убийством, хотя в Тоби не было уже ничего живого, кроме этих проклятых глаз, неотступно следивших за ней.
Она перестала выходить из дома и все больше времени проводила у себя в спальне, взаперти. Приступы мигрени возвратились, и она ни в чем не могла найти исцеления.
Газеты и журналы печатали душераздирающие статьи о парализованном комике и его преданной жене, которая однажды уже вернула Тоби здоровье. Все периодические издания гадали только об одном: сможет ли Джилл повторить свой подвиг. Но она знала: чудес не бывает, Тоби никогда не сможет стать прежним.
Доктор Каплан уверен, что больной способен прожить еще двадцать лет. А Дэвид? Нужно, необходимо найти способ бежать из этой тюрьмы.
Это началось в одно мрачное, унылое воскресенье. Все утро и весь день лил дождь, барабанил по крышам и окнам, доводя Джилл до безумия. Она как раз читала у себя в комнате, пытаясь не прислушиваться к бешеной дроби капель, но тут вошла ночная сиделка, Ингрид Джонсон, сухая, негнущаяся, в накрахмаленном халате.
– Горелка наверху не работает! – объявила она. – Я должна спуститься в кухню, приготовить обед мистеру Темплу. Не могли бы вы посидеть с ним несколько минут?
Джилл услышала неодобрительные нотки в голосе сиделки. Та явно считала неестественным и странным, что жена отказывается подходить к постели парализованного мужа.
– Хорошо, – согласилась Джилл и, отложив книгу, прошла по коридору в спальню Тоби. В ноздри ударила знакомая вонь, и в то же мгновение на нее нахлынули воспоминания об ужасных долгих месяцах, когда она боролась, чтобы спасти мужа.
Тоби полулежал на большой подушке. При виде Джилл глаза его внезапно зажглись, ожили, заговорили:
«Где ты была? Почему так долго не приходила? Ты нужна мне. Помоги!»
Словно у этих глаз был голос! Джилл оглядела омерзительное искалеченное тело, улыбающуюся маску смерти и почувствовала, как к горлу подступила тошнота.
«Будь ты проклят! Ты никогда, никогда не встанешь! Ты умрешь! Я хочу, чтобы ты сдох!» – мысленно прокричала она.
И под взглядом Джилл выражение глаз Тоби изменилось. В них отразилось потрясенное неверие и медленно, постепенно начали проступать такая неприкрытая злоба и такая ненависть, что Джилл невольно отступила, поняв, что произошло. Сама того не замечая, она высказала свои мысли вслух.
Повернувшись, она в панике бежала из комнаты.
К утру следующего дня дождь прекратился. Из подвала принесли старое инвалидное кресло Тоби. Дневная сиделка, Фрэнсис Гордон, вывезла его в сад посидеть на солнышке. Джилл прислушивалась к скрипу колес, удаляющемуся по направлению к лифту. Выждав несколько минут, она спустилась вниз и, проходя мимо библиотеки, услышала звонок. Это был Дэвид.
– Как ты сегодня? – нежно спросил он.
Никогда в жизни Джилл не была так рада слышать его голос.
– Со мной все в порядке, Дэвид.
– Я бы так хотел оказаться сейчас рядом, дорогая.
– И я тоже. Я тебя люблю! И хочу тебя! Хочу, чтобы ты обнял меня. О, Дэвид…
Какое-то шестое чувство заставило Джилл обернуться.
Кресло с Тоби стояло почти рядом с дверью, в коридоре, там, где его оставила отлучившаяся куда-то сиделка. Голубые глаза обдавали Джилл убийственным презрением и отвращением. У нее загорелись щеки, словно от ударов по лицу. Эти глаза говорили, кричали, обещая прикончить ее. Джилл в панике уронила трубку, выбежала из комнаты и помчалась наверх, чувствуя, как ненависть Тоби преследует ее, словно некая злобная дикая сила. Весь день она боялась покинуть спальню, отказываясь есть. Только молча, застыв, сидела в кресле, вновь и вновь воскрешая в памяти ужасные минуты. Тоби знает. Он знает. Никогда больше она не сможет встретиться с ним лицом к лицу.
Наконец наступила ночь. Была середина июня, за окном неподвижно стоял жаркий воздух. Джилл широко распахнула окна, чтобы стало хоть немного прохладнее.
В комнате Тоби дежурила сиделка Гэллахер. На цыпочках подойдя к постели, она взглянула на пациента. Как жаль, что бедняга не может вымолвить ни слова! Хотела бы она знать, что у него на уме, и тогда, наверное, смогла бы ему помочь. Поплотнее укутав Тоби одеялом, она жизнерадостно сказала:
– Постарайтесь уснуть! Я позже зайду посмотреть, как вы тут.
Никакой реакции. Он даже не поднял глаз.
«Может, и лучше, что я его не понимаю, – подумала сиделка и, последний раз взглянув на больного, отправилась в маленькую гостиную смотреть телевизор. Сиделка Гэллахер обожала смотреть телеинтервью – ужасно интересно, когда звезды рассказывают о себе: они выглядят такими человечными, совсем как обычные смертные. Она повернула регулятор громкости, чтобы не потревожить пациента.
Но Тоби Темпл и так вряд ли что-либо слышал: мысли его были далеко.
Весь дом спал, только отдельные звуки уличного движения доносились с бульвара Сансет. Сиделка смотрела фильмы по ночному каналу. Жаль, что не показывают картин Тоби Темпла: такая волнующая история – наблюдать великого артиста по телевизору, зная, что сам он лежит за стеной, всего в нескольких футах отсюда.
В четыре утра сиделка Гэллахер задремала в середине фильма ужасов.
В спальне Тоби стояла гробовая тишина. В комнате Джилл громко тикали часы на ночном столике. Джилл лежала в постели, обнаженная, и крепко спала, обняв подушку; уличные шумы сюда почти не проникали.
Джилл беспокойно заворочалась. Ей снилось, что они с Дэвидом отправились в свадебное путешествие на Аляску и оказались на обширной замерзшей равнине, застигнутые внезапной метелью. Ледяной ветер бил в лицо так, что было трудно дышать. Она повернулась к Дэвиду, но тот исчез. Джилл осталась одна, в снежной пустыне, кашляя, хватаясь за горло, пытаясь брести неизвестно куда.
Ее разбудило чье-то тяжелое дыхание, ужасный хриплый клокот. Джилл открыла глаза. Звуки исходили из ее собственной груди. Горло сжималось: ледяное воздушное покрывало окутывало ее, словно омерзительным одеялом, лаская обнаженное тело, гладя груди, целуя губы, обдавая холодным вонючим дыханием. Сердце дико билось, она боролась с удушьем, но легкие, казалось, были изранены холодом.
Джилл попыталась сесть, но какая-то невидимая тяжесть не давала пошевелиться. Она знала – это сон, ужасный сон, но в то же время слышала этот омерзительный хрип и все пыталась вдохнуть хоть немного воздуха. Она умирает. Но может ли кошмар стать причиной смерти?! Джилл чувствовала, как ледяные щупальца шарят по телу, втискиваются между ног, проникают внутрь, заполняют ее, и с внезапной ужасающей ясностью поняла: это Тоби. Тоби! Неизвестно почему, неизвестно откуда взявшийся Тоби.
Леденящий ужас, охвативший Джилл, каким-то образом придал ей силы перекатиться к изножью кровати. Она задыхалась, из последних сил борясь со смертью, и не помнила, как вскочила и побежала к двери, чувствуя, как холод преследует, окружает, вцепляется в нее. Пальцы нашарили ручку, повернули, распахнули дверь. Она выбежала в коридор, хватая ртом воздух, наполняя измученные легкие кислородом.
В коридоре было тихо, тепло, спокойно. Джилл постояла немного, покачиваясь; зубы выбивали лихорадочную дробь. Потом, чуть успокоившись, заглянула в комнату. Ничего необычного. Значит, все и в самом деле происходило во сне. Джилл чуть поколебалась и медленно побрела назад. В комнате тоже тепло и совсем не страшно. Ну конечно! Тоби не мог сюда добраться! Сиделка Гэллахер, очнувшись, поспешила взглянуть на пациента. Тоби Темпл лежал в той же позе, в какой она оставила его. Глаза устремились в потолок, уставившись на что-то невидимое, непонятное сиделке Гэллахер.
После этой ночи кошмары начали повторяться с ужасающей регулярностью, словно зловещее знамение, проклятие, предвестие невиданного ужаса, который непременно должен поглотить ее. Постепенно этот ужас проникал в душу Джилл. Куда бы она ни шла, повсюду ощущала присутствие Тоби. Когда сиделка вывозила его на прогулку, Джилл слышала визгливый, режущий уши скрип колес. Она все время вспоминала, что нужно бы смазать оси. Хотя Джилл избегала и близко подходить к комнате Тоби, это теперь не имело значения. Он присутствовал повсюду, притаившись, выжидал.
Головные боли тоже мучили постоянно, не давая отдыха, дикие ритмичные толчки разрывали виски. Джилл молила, чтобы боль утихла на час, на минуту, на секунду. Она должна уснуть хоть ненадолго!
Джилл отправилась в комнату горничной, около кухни, чтобы находиться как можно дальше от Тоби. В маленькой каморке было тихо и тепло. Джилл легла на постель, закрыла глаза и почти мгновенно заснула.
Разбудил ее зловонный ледяной воздух, заполнивший легкие, окутывающий словно саваном. Джилл взметнулась с кровати и выбежала прочь.
Но если дни были ужасны, то ночи превратились в ни с чем не сравнимый кошмар. Каждый раз повторялось одно и то же. Джилл шла в спальню, сворачивалась калачиком на постели, борясь со сном, зная, что Тоби непременно придет. Но усталый мозг отказывался подчиниться, и в конце концов она начинала дремать.
Пробуждал ее холод. Дрожащая Джилл куталась в одеяло, чувствуя, как подкрадывается ледяное дыхание, ощущая присутствие зла, обволакивающего, словно неумолимое проклятие.
Три часа ночи. Джилл спала в кресле, над книгой. Она выплывала из сна медленно, постепенно и наконец открыла глаза. Стояла кромешная темнота, но Джилл тут же поняла – что-то неладно. Очень неладно. И мгновенно вспомнила: ведь она читала и заснула при включенной лампе. Но чего тут пугаться: должно быть, это сиделка Гэллахер вошла и выключила свет.