ев, что я покраснела от гнева. – Я не собираюсь оскорблять вас бесполезными мольбами или сетованиями. И не дерзну беспокоить вас упоминаниями о моих чувствах или ваших совершенствах, но я должен открыть вам одно обстоятельство, о котором вам необходимо знать, но мне невыразимо тяжело…
– Ну, так не трудитесь его открывать!
– Но это крайне важно…
– В таком случае я все скоро узнаю сама, тем более если это что-то дурное, как вы, видимо, считаете. А сейчас я должна отвести детей в детскую.
– Но не могли бы вы распорядиться, чтобы их увела горничная?
– Нет. Я хочу поразмяться, поднявшись на верхний этаж. Идем, Артур.
– Но вы вернетесь?
– Не сразу. Не ждите меня.
– Когда же я смогу вас увидеть?
– За вторым завтраком, – ответила я через плечо, держа на одной руке крошку Хелен, а другой ведя Артура.
Харгрейв отвернулся, что-то сердито пробормотав, не то порицая, не то жалуясь, но я расслышала только одно слово «бессердечность».
– Что это еще за вздор, мистер Харгрейв? – спросила я, останавливаясь в дверях. – О чем вы?
– Ни о чем… Я вовсе не хотел, чтобы вы услышали мой монолог. Но дело в том, миссис Хантингдон, что я обязан открыть вам нечто, о чем говорить мне столько же тягостно и больно, как вам – слушать, и я хотел бы, чтобы вы подарили мне несколько минут разговора наедине, где и когда вам будет удобно. Я прошу об этом не из эгоистических побуждений и не по причине, которая могла бы оскорбить вашу нечеловеческую чистоту, а потому вам незачем убивать меня этим взглядом ледяного и безжалостного презрения. Мне известно, какие чувства обычно вызывают те, кто сообщает дурные вести, не говоря уж…
– Но что это за поразительные сведения? – нетерпеливо перебила я. – Если они так уж важны, то изложите их в двух словах, и я пойду.
– В двух словах я не могу. Отошлите детей и выслушайте меня.
– Нет. Оставьте ваши дурные вести себе. Я знаю, это что-то, чего я слышать не хочу, и что-то, что вам неприятно мне сообщить.
– Ваша догадка, увы, слишком верна. Но раз уж мне это стало известно, я почитаю своим долгом открыть вам…
– Ах, избавьте нас обоих от такого испытания! Я освобождаю вас от этого долга. Вы предложили рассказать, я отказалась выслушать. И вы не будете повинны в моем невежестве.
– Пусть так! От меня вы этого не узнаете. Но когда удар поразит вас нежданно, помните, я пытался смягчить его!
Я ушла, твердо решив, что его слова меня не встревожат. Что он мог открыть такого мне? Без сомнения, какие-то преувеличенные сплетни о моем злополучном муже, которые он хотел использовать для собственных скверных целей.
Шестое. Он больше не упоминал эту важнейшую тайну. И я не вижу причин раскаиваться в том, что отказалась его выслушать. Пресловутый удар меня еще не поразил, да я его и не опасаюсь. Сейчас я довольна Артуром. Уже две недели, как он ведет себя почти благопристойно. А последнюю неделю был так умерен за столом, что я уже замечаю, насколько лучше стали его настроение и внешний вид. Осмелюсь ли я надеяться, что так будет и дальше?
Глава XXXIIIДва вечера
Седьмое. Да, я буду надеяться! Нынче вечером я услышала, как Гримсби и Хэттерсли ворчали на недостаточное радушие своего хозяина. Они не заметили меня, так как я стояла в оконной нише за занавеской, любуясь луной, выплывавшей из-за купы высоких темных вязов по ту сторону лужайки, и удивляясь непривычной сентиментальности Артура – он застыл возле крайней колонны портика, не прислоняясь к ней, видимо, тоже залюбовавшись луной.
– Так, значит, больше нам в этом доме не веселиться, – сказал мистер Хэттерсли. – Я предполагал, что он недолго будет бражничать с друзьями. Но, – добавил он со смехом, – никак не думал, что по такой причине. Я ждал, что наша хорошенькая хозяйка ощетинится всеми своими иглами, как дикобраз, и пригрозит выгнать нас из дома, если мы не образумимся.
– А, так ты этого не предвидел? – спросил Гримсби с утробным смешком. – Но он опять переменится, чуть она ему надоест. Если мы приедем сюда через год-другой, все будет по-нашему, вот увидишь!
– Ну, не знаю, – ответил его собеседник. – Она не из тех женщин, которые быстро надоедают. Но как бы то ни было, сейчас-то тут дьявольская скучища, раз уж мы не можем отвести душу, потому что ему вздумалось следить за своим поведением!
– Все ч-вы бабы! – буркнул Гримсби. – Они просто проклятие какое-то. Где они ни появятся со своими лживыми смазливыми физиономиями и коварными языками, там жди всяких пакостей и тревог!
Тут я вышла из своего убежища, и, улыбнувшись на ходу мистеру Гримсби, покинула комнату, и отправилась искать Артура. Увидев, что он направился в сторону парка, я последовала за ним и нагнала его в начале тенистой боковой аллеи. Мое сердце так ликовало и было полно такой нежности, что я бросилась ему на шею, не произнеся ни слова. Столь необычное мое поведение подействовало на него как-то странно. Сначала он шепнул «моя прелесть!» и обнял меня с былой пылкостью, а потом вздрогнул и вскричал голосом, полным ужаса:
– Хелен! Что за дьявол… – И я увидела в слабом лунном свете, пробивавшемся сквозь древесные ветки, что он просто побелел от испуга.
Как странно, что сначала он поддался инстинктивному порыву нежности и только потом растерялся от неожиданности! Во всяком случае, это свидетельствует, что нежность была искренней. Нет, я ему еще не надоела!
– Прости, Артур, я тебя напугала! – сказала я, смеясь от радости. – Каким нервным ты стал!
– Какого дьявола ты это устроила? – воскликнул он словно с раздражением, высвободился из моих рук и вытер лоб носовым платком. – Вернись в дом, Хелен. Сию же минуту вернись! Ты насмерть простудишься.
– Нет. Сначала я объясню тебе, почему я тут. Они бранят тебя, Артур, за твою сдержанность и трезвость, и я пришла поблагодарить тебя. Они говорят, что во всем виноваты «проклятые бабы» и что от нас ничего нет, кроме пакостей и тревог. Но не позволяй, чтобы их ворчание и насмешки заставили тебя отступить от благих решений и охладили твою нежность ко мне!
Он засмеялся, а я снова обняла его и вскричала почти со слезами:
– Только не отступай! И я буду любить тебя даже сильнее, чем прежде.
– Хорошо, хорошо, не отступлю! – сказал он, торопливо меня целуя. – Ну, а теперь беги назад. Сумасшедшая! Да как ты могла выскочить из дома в легком вечернем платье, когда на дворе осенняя холодная ночь?
– Чудесная ночь! – воскликнула я.
– Ночь, которая тебя убьет через минуту-другую. Беги же домой!
– Ты, кажется, видишь мою смерть за этими деревьями, Артур? – спросила я, потому что он внимательно вглядывался в кусты, словно следя за ее приближением, а мне очень не хотелось расставаться с ним в ту минуту, когда я вновь обрела счастье, когда воскресли надежды на любовь. Но он рассердился, что я мешкаю, и, поцеловав его, я вернулась в дом.
Весь вечер я была в чудесном настроении. Милисент сказала мне, что я – душа общества, а потом шепнула, что еще никогда не видела меня такой обворожительной. Да, я правда болтала за десятерых и улыбалась им всем. Гримсби, Хэттерсли, Харгрейв, леди Лоуборо – я их всех любила нежной сестринской любовью. Гримсби глядел на меня с недоумением; Хэттерсли смеялся и шутил (хотя вина успел выпить совсем мало), но вел себя настолько безупречно, насколько умел; Харгрейв и Аннабелла из разных побуждений и по-разному следовали моему примеру и, полагаю, превзошли меня: первый – в искусстве поддерживать остроумную светскую беседу, а вторая – в смелости и живости, если еще не в чем-нибудь. Милисент, бесконечно радуясь тому, что ее муж, ее брат и ее подруга, которую она столь незаслуженно высоко ценит, так блистают, тоже была мила и оживленна на свой тихий лад. Даже лорд Лоуборо заразился общим настроением: темные зеленоватые глаза под сумрачными бровями смеялись, суровое лицо украшали улыбки, обычная угрюмая, то гордая, то холодная сдержанность исчезла, и он изумлял нас всех не только своей веселостью, но проблесками истинной силы и остроумия. Артур говорил мало, но смеялся, с интересом слушал остальных и был в превосходном расположении духа, причем не подогретом вином. Короче говоря, вечер прошел удивительно приятно и интересно.
Девятое. Вчера, когда Рейчел пришла помочь мне переодеться к обеду, я заметила на ее лице следы слез и спросила, почему она плакала, но ей словно не хотелось отвечать. Она нездорова? Нет. Получила дурные известия о ком-нибудь из своих друзей? Нет. Кто-то из слуг ее обидел?
– Да нет, сударыня! – ответила она. – Я не о себе.
– Так в чем же дело, Рейчел? Или ты читала роман с печальным концом?
– Куда там! – сказала она, грустно покачав головой, а затем продолжала со вздохом: – Сказать по правде, сударыня, не нравится мне, как себя хозяин ведет.
– О чем ты, Рейчел? Он ведет себя как подобает, – то есть теперь.
– Что же, сударыня, коли вы так думаете, то и ладно.
И она продолжала меня причесывать с лихорадочной торопливостью, совсем непохожей на ее обычную спокойную сдержанность. Я расслышала, как она бормочет что-то о моих прекрасных волосах – «пусть-ка попробует с ними потягаться!». Кончив, она ласково их погладила.
– Эти похвалы относятся только к моим волосам или и ко мне самой, нянюшка? – со смехом спросила я, оборачиваясь к ней, и увидела на ее глазах слезы.
– Что все это значит, Рейчел? – воскликнула я.
– Так что же, сударыня, я уж не знаю. Вот если бы…
– Если бы что?
– Если бы я была на вашем месте, так не потерпела бы эту леди Лоуборо в своем доме ни единой лишней минуты… ни единой!
Меня словно громом поразило, но прежде, чем я успела опомниться и потребовать объяснения, вошла Милисент – она часто заглядывает ко мне, если успевает первой закончить свой туалет, – и пробыла со мной, пока не настало время спуститься в столовую. Вероятно, на этот раз она нашла меня очень рассеянной собеседницей, потому что в ушах у меня продолжали звучать последние слова Рейчел. И все-таки я надеялась, я уповала, что это не более чем пустые сплетни слуг, заметивших, как держалась леди Лоуборо в том месяце, или же вспомнивших, как она кокетничала с их хозяином во время прошлого своего визита. За обедом я внимательно наблюдала за ней и за Артуром, но не заметила ничего особенного в поведении обоих, ничего такого, что могло бы возбудить сомнения в уме, свободном от подозрительности. Моей же натуре подозрительность чужда, и потому я ничего не заподозрила.