Почти сразу после обеда Аннабелла выразила желание сопровождать мужа в его обычной прогулке при луне – вечер был столь же чудесный, как накануне. Мистер Харгрейв вошел в гостиную чуть раньше остальных мужчин и предложил мне сыграть с ним партию в шахматы. В его манере не было и следа скорбного, но гордого смирения, с каким он обычно обращается ко мне, кроме тех случаев, когда возбужден вином. Я посмотрела на него, проверяя, не в этом ли причина. Он встретил мой взгляд прямо и спокойно. В нем чудилось что-то непривычное, но он был достаточно трезв. Не испытывая никакого желания играть с ним, я предложила ему вместо себя Милисент.
– Она играет очень плохо, – ответил он, – а мне хотелось бы помериться своим искусством с вашим. Не отказывайте мне! И не ссылайтесь на свое рукоделие, я ведь знаю, что вы беретесь за него, только когда вам больше нечем скоротать праздный час.
– Но шахматы игра не для общества, – возразила я. – Партнеры не замечают никого, кроме друг друга.
– Так ведь здесь нет никого, кроме Милисент, а ей…
– Мне будет очень интересно следить за вами! – воскликнула она. – За такими искусными игроками. Это же огромное удовольствие. Я даже представить себе не могу, кто выиграет.
Я согласилась.
– А знаете, миссис Хантингдон, – расставляя фигуры на доске, сказал Харгрейв раздельно, с каким-то особым выражением, словно его слова прятали второй смысл, – вы играете хорошо, но я играю лучше вас. Партия у нас будет долгая, и вы доставите мне немало хлопот. Но я умею быть терпеливым не меньше вас, и в конце концов победа останется за мной! – Он устремил на меня взгляд, который мне очень не понравился, – острый, хитрый, дерзкий, почти наглый, уже торжествующий в предвкушении успеха.
– Надеюсь, что нет, мистер Харгрейв! – ответила я со страстностью, которая, наверное, привела Милисент в недоумение. Но ее брат только улыбнулся и произнес негромко:
– Время покажет.
Партия началась. Он был сосредоточен, но спокоен и бесстрашен в сознании своего превосходства. Как я хотела обмануть его ожидания! Мне ведь казалось, что он вкладывает в это состязание более серьезный смысл, и я испытывала почти суеверный страх при мысли, что проиграю. Во всяком случае, меня сердило, что этот успех укрепит в нем сознание своей власти (его наглую самоуверенность, следовало бы мне написать) или хотя бы на миг придаст силу его мечтам о будущем завоевании. Играл он осторожно и хитро, но я отчаянно сопротивлялась. Некоторое время исход выглядел неясным, но затем, к моей радости, победа, казалось, начала клониться на мою сторону. Я взяла несколько его важных фигур и как будто успевала вовремя разрушать его замыслы. Он прижал ладонь ко лбу в видимом затруднении. Я про себя ликовала, но пока опасалась выдать свою радость. Наконец он поднял голову, неторопливо сделал ход, посмотрел на меня и сказал невозмутимо:
– Вы, наверное, полагаете, что выиграете, не так ли?
– Надеюсь, – ответила я, беря его пешку, которую он подставил моему офицеру с таким беззаботным видом, что я приняла это за недосмотр, но не нашла в себе благородства указать ему на ошибку и второпях не проверила, к чему может привести мой ход.
– Очень мне мешают офицеры! – сказал он. – Однако могучий конь легко перепрыгнет даже через генерала (и взял моего второго офицера). А теперь, избавившись от господ военных, я сокрушу все, что мне противостоит.
– Ну, Уолтер, что такое ты говоришь! – вскричала Милисент. – У нее все равно больше фигур, чем у тебя!
– Я намерена доставить вам еще кое-какие хлопоты, – заметила я. – И быть может, сэр, вы получите мат прежде, чем думаете! Приглядывайте за своей королевой!
Игра обострилась. Партия правда оказалась долгой, и я правда доставила ему много хлопот, но он правда играл лучше меня.
– Какие вы азартные! – сказал мистер Хэттерсли, который уже несколько минут как вошел в гостиную. – Миссис Хантингдон, ваша рука дрожит, словно вы поставили на карту все свое достояние! Уолтер, плут, а у тебя такой невозмутимый вид, как будто ты не сомневаешься в победе, и такой жадный и жестокий, будто ты готов высосать ее кровь до последней капли. Но на твоем месте я не стал бы у нее выигрывать из чистого страха. Она же тебя возненавидит как пить дать. По ее глазам вижу.
– Да замолчите же! – сказала я, потому что его болтовня мешала мне сосредоточиться в очень тяжелом положении. Еще несколько ходов, и я окончательно запуталась в сетях, расставленных мне моим противником.
– Шах! – воскликнул он, а затем, когда я так и не сумела найти выход, добавил негромко, но с явным торжеством: – И мат.
Он помедлил с произнесением последнего рокового слова, чтобы подольше наслаждаться моим огорчением. Как ни глупо, но я расстроилась по-настоящему. Хэттерсли захохотал, Милисент была удручена тем, как я приняла к сердцу мое поражение. Харгрейв накрыл ладонью мою руку, которая лежала на столе, пожал ее крепко, но ласково, шепнул: «Побита, побита!» – и посмотрел на меня взглядом, в котором злорадство мешалось со страстью и нежностью, что делало его еще более оскорбительным.
– Нет, мистер Харгрейв, – воскликнула я, отдергивая руку. – И этого не будет никогда!
– Вы отрекаетесь? – с улыбкой спросил он, указывая на доску.
– Конечно нет! – ответила я, спохватываясь. (Каким странным могло показаться мое поведение!) – В этой партии вы меня побили.
– Хотите взять реванш?
– Нет.
– Значит, вы признаете мое превосходство?
– Да. В шахматах.
Я встала и вернулась к своему рукоделию.
– Но где Аннабелла? – озабоченным тоном спросил Харгрейв, после того как обвел комнату долгим взглядом.
– Пошла погулять с лордом Лоуборо, – ответила я, потому что он посмотрел прямо на меня.
– И еще не вернулась? – осведомился он еще более озабоченно.
– Видимо, нет.
– А где Хантингдон? – Он снова посмотрел вокруг.
– Вышел с Гримсби… как тебе известно, – ответил Хэттерсли, подавляя смешок.
Почему он засмеялся? Почему Харгрейв связал их имена подобным способом? Так, значит, это правда? И этот ужасный секрет он и намеревался мне открыть? Нет, необходимо удостовериться! И как можно быстрее. Я тотчас вышла из гостиной, намереваясь найти Рейчел и потребовать от нее ясного ответа, но мистер Харгрейв последовал за мной в малую гостиную и, прежде чем я успела открыть дверь, мягко положил ладонь на ее ручку.
– Могу ли я сказать вам нечто, миссис Хантингдон? – спросил он тихо, глядя в пол.
– Если оно заслуживает интереса, – ответила я, стараясь выглядеть спокойной, потому что меня била дрожь.
Он заботливо пододвинул мне стул, но я только оперлась о спинку и попросила его продолжать.
– Не тревожьтесь, – сказал он. – Само по себе это сущий пустяк, и истолковать его вы можете как угодно. Вы полагаете, что Аннабелла еще не вернулась?
– Да-да… Продолжайте же! – нетерпеливо потребовала я, так как боялась, что мое волнение вырвется наружу прежде, чем он сообщит свои сведения, в чем бы они ни заключались.
– И вы слышали, что Хантингдон вышел с Гримсби?
– Так что же?
– Я слышал, как Гримсби сказал вашему мужу… человеку, который так себя называет…
– Говорите же, сэр!
Он поклонился в знак покорности и продолжал:
– Я слышал, как он сказал: «Я все устрою, не беспокойся. Они пошли к озеру. Я их там перехвачу и скажу ему, что мне надо поговорить с ним наедине, а она скажет, что вернется в дом, чтобы нам не мешать, я рассыплюсь в извинениях и кивну на боковую аллею. Ему я подробно изложу то дельце и все, что мне в голову придет, а потом поведу его кружным путем, любуясь деревьями, лугами и останавливаясь на каждом шагу». – Мистер Харгрейв умолк и посмотрел на меня.
Ничего не сказав, не задав ни единого вопроса, я выбежала в прихожую и выскользнула в сад. У меня больше не было сил терпеть муки неопределенности. Позволить, чтобы этот человек своими обвинениями внушил мне недостойные подозрения против моего мужа? Никогда! Но я уже не могу слепо ему доверять… Нет, необходимо немедленно узнать правду! Я бросилась к кустам, окаймлявшим аллею. И тут звук голосов заставил меня остановиться.
– Мы задержались слишком долго. Он, наверное, уже вернулся, – произнес голос леди Лоуборо.
– Да нет же, радость моя, – ответил он, – но на всякий случай перебеги через лужайку незаметно и войди в дом потихоньку.
У меня подогнулись колени, голова закружилась. Мне казалось, что я лишаюсь сознания. Но ведь она меня увидит! Я метнулась в кусты и прислонилась к древесному стволу.
– О Хантингдон! – сказала она с упреком, останавливаясь там, где накануне вечером я обняла его. – Тут ты целовал эту женщину!
Она поглядела в глубокую тень под деревьями. Он ответил с небрежным смехом:
– Так что же мне оставалось делать, радость моя? Тебе ли не знать, что я должен отводить ей глаза, покуда могу? И разве я не видел десятки раз, как ты целовала своего болвана-муженька? И разве я жаловался?
– Но признайся, ты ведь ее еще любишь? Ну, самую чуточку? – спросила она, кладя руку ему на локоть и заглядывая ему в лицо. (Как ясно были теперь видны мне они оба в лунных лучах, струившихся сквозь ветви дерева, у которого я притаилась!)
– Да нисколько, клянусь всеми святыми, – ответил он, целуя ее пылающую щеку.
– О-о! Мне надо спешить! – воскликнула она, внезапно отстраняясь от него, и поспешила прочь.
А он стоял в двух шагах от меня, но у меня не было сил обличить его теперь же. Мой язык словно прилип к гортани, я цеплялась за дерево, чтобы не упасть, и меня почти удивляло, что он не слышит, как колотится мое сердце, заглушая посвист ветра и шорох опавшей листвы. Мне казалось, что я слепну и глохну, но все-таки я увидела, как он прошел мимо, и сквозь шум в ушах ясно расслышала, как он произнес, остановившись и глядя в сторону лужайки:
– А вон и дуралей! Беги, Аннабелла, беги! Быстрее в дверь! А-а, он ничего не заметил. Молодец Гримсби, задержи его еще! – И с легким смешком он скрылся из виду.