– Ну вот! – сказала она, кокетливо пробегая пальцами по клавишам, когда докончила второй романс. – Что же мне спеть вам теперь?
Но при этом она оглянулась на лорда Лоуборо, который стоял чуть позади, опираясь на спинку стула, и слушал пение с величайшим вниманием, и, если судить по выражению его лица, испытывал то же наслаждение, смешанное с печалью, что и я. Однако этот ее взгляд яснее всяких слов сказал: «Теперь выбирайте вы! Его просьбу я исполнила, а сейчас с радостью исполню то, чего пожелаете вы!» После такого ободрения его милость подошел к фортепьяно, просмотрел ноты и вскоре поставил перед ней песню, которую я последнее время не раз брала в руки и перечитывала, ибо в моих мыслях она связывалась с тираном, властвовавшим над ними. И теперь, когда мои нервы были возбуждены и совсем расстроены, ее слова, столь мелодично звучащие, вызвали у меня волнение, с которым я не сумела совладать. Непрошеные слезы навернулись мне на глаза, и я спрятала лицо в подушку, чтобы скрыть их. Мелодия была простой, нежной и грустной. Она все еще звучит в моей душе. Как и слова:
Прощай! Но мыслям о тебе
«Прости!» я не хочу сказать.
Они наперекор судьбе
Мне будут сердце согревать.
Краса, подобная весне!
Хоть неземной тебя зову,
Ты не явилась мне во сне,
Тебя я видел наяву.
О, мой неизлечим недуг.
В душе запечатлен твой лик,
А голоса волшебный звук
Навеки в сердце мне проник.
Небесный голос, полный чар,
Навек заворожил меня.
В моей груди горит пожар
Неугасимого огня.
Сиянье радостных очей
Я буду в памяти беречь.
Улыбку ту… Сравненья ей
Найти не может смертных речь.
Прощай! Но помни в свой черед:
Надежду сердце век таит.
Ее презренье не убьет,
И холодность не охладит.
За все мольбы, что я вознес,
Мне небеса подарят вдруг
Улыбку вместо прошлых слез
И счастье вместо прошлых мук!
Когда певица умолкла, я хотела только одного: незаметно ускользнуть из комнаты. Дверь была почти рядом с кушеткой, но я не осмеливалась поднять головы, так как знала, что мистер Хантингдон стоит неподалеку и – судя по его голосу, когда он ответил на какой-то вопрос лорда Лоуборо, – лицом в мою сторону. Может быть, его слуха достигло сдавленное рыдание, и он обернулся ко мне? Боже сохрани! Страшным усилием я справилась с собой, осушила слезы и, когда заключила, что мистер Хантингдон вновь смотрит в другую сторону, встала, вышла из гостиной и по обыкновению укрылась в библиотеке.
Там было темно. И только догорающие угли в камине бросали вокруг красноватые отблески. Но я и не искала света. Я хотела только отдаться течению своих мыслей в тишине и одиночестве. Опустившись на пуф возле покойного кресла, я уткнулась лбом в его мягкое сиденье и думала, думала, думала, пока вновь слезы не хлынули ручьем и я не разрыдалась, как ребенок. Но тут тихо приоткрылась дверь и кто-то вошел. Кто-то из слуг, решила я и не шелохнулась. Дверь закрылась. Но в темной библиотеке я была теперь не одна. К моему плечу ласково прикоснулась рука, и голос произнес нежно:
– Хелен, что с вами? Отвечать я была не в силах.
– Вы должны мне сказать, и скажете! – прозвучало более властно, говоривший бросился на колени рядом со мной и завладел моей рукой. Однако я тотчас отняла ее и ответила:
– Вас это не касается, мистер Хантингдон.
– Вы в этом уверены? – возразил он. – Можете ли вы поклясться, что вовсе не думали обо мне, пока плакали?
Невыносимо! Я попыталась встать, но его колени прижимали мою юбку к ковру.
– Ответьте! – продолжал он. – Я должен знать. Потому что, если «да», мне надо что-то сказать вам. Если же «нет», я уйду.
– Так уходите! – вскричала я, но, ужаснувшись, что он поймает меня на слове и больше не вернется, поспешила добавить: – Или скажите, и покончим с этим?
– Так «да» или «нет»? – спросил он настойчиво. – Ведь я скажу это только, если вы обо мне думали, Хелен. – А потому ответьте!
– Вы слишком дерзки, мистер Хантингдон!
– Вовсе нет. Или вы признаете, что я близок к истине? Так не скажете? Что же, я пощажу вашу женскую гордость и истолкую ваше молчание как «да». Согласимся, что я был предметом ваших мыслей и вашей печали…
– Право, сэр…
– Если вы станете отрицать, я не открою вам моей тайны, – пригрозил он, и я больше его не перебивала и не оттолкнула, когда он вновь взял меня за руку, а другой своей рукой почти обнял меня за плечи. В ту минуту я этого просто не заметила.
– Так вот, – продолжал он, – Аннабелла Уилмот по сравнению с вами не более, чем пышный пион по сравнению с душистым бутоном шиповника в алмазах росы, и я люблю вас до безумия! А теперь скажите, вам приятно это узнать? Как! Опять молчание? То есть знак согласия. Тогда разрешите мне прибавить, что я не могу жить без вас, и если я услышу от вас «нет» на мой последний вопрос, то сойду с ума. Подарите ли вы мне себя? Да-да! – воскликнул он и чуть не задушил меня в объятиях.
– Перестаньте! – ответила я, стараясь высвободиться. – Вы должны спросить у дяди и тети!
– Они мне не откажут, если не откажете вы.
– Не знаю… Тетя вас недолюбливает.
– Но не вы, Хелен! Скажите, что любите меня, и я уйду.
– Уйдите! – прошептала я.
– Сию же минуту. Если только вы скажете, что любите меня.
– Вы же сами знаете, – ответила я.
И, вновь стиснув меня в объятиях, он осыпал мое лицо поцелуями.
В эту минуту дверь распахнулась и перед нами со свечой в руке предстала тетушка, в ужасе переводя изумленный взгляд с мистера Хантингдона на меня и снова на него, – мы с ним быстро поднялись и попятились друг от друга. Но его смущение длилось лишь мгновение. Тотчас оправившись, он с завидным хладнокровием произнес:
– Приношу вам тысячу извинений, миссис Максуэлл! Не будьте ко мне слишком строги. Я просил вашу очаровательную племянницу быть моей женой и в счастье, и в горе, но она, как добронравная девица, ответила, что и помыслить об этом не может без согласия дядюшки и тетушки. А потому, умоляю вас, не обрекайте меня на вечную печаль. Если я найду союзницу в вас, то могу быть спокоен – мистер Максуэлл, я уверен, не способен вам ни в чем отказать.
– Мы поговорим об этом завтра, сэр, – холодно ответила тетушка. – Наспех и без должных размышлений такие решения не принимаются, а потому вам лучше вернуться в гостиную.
– Но пока, – произнес он умоляюще, – разрешите мне уповать на вашу снисходительность…
– Снисходительность к вам, мистер Хантингдон, для меня ничего изменить не сможет, если речь идет о счастье моей племянницы.
– О, разумеется! Она ангел, а я недостойный шалопай, позволивший себе возмечтать о таком сокровище! И все же я предпочту умереть, чем уступить ее самому достойному человеку в мире. А что до ее счастья, так я готов пожертвовать и телом и душой…
– Телом и душой, мистер Хантингдон? Пожертвовать душой?!.
– Я жизнь отдам…
– Отдавать ее вам незачем.
– В таком случае я посвящу ее… посвящу всю мою жизнь, все силы, чтобы беречь и лелеять…
– Мы поговорим об этом, сэр, в другое время… И я была бы склонна судить о ваших намерениях более доброжелательно, если бы вы выбрали также другое время, другое место и, разрешите мне прибавить, другой способ для изъяснения своих чувств.
– Но, видите ли, миссис Максуэлл… – начал он.
– Простите, сэр, – произнесла она с величайшим достоинством, – вас ждут в гостиной! – И она обернулась ко мне.
– Тогда вы, Хелен, должны ходатайствовать за меня! – воскликнул он и лишь после этого ушел.
– Лучше поднимись к себе, Хелен, – сурово приказала тетушка. – Я поговорю с тобой об этом тоже завтра.
– Не сердитесь, тетя, – сказала я.
– Милочка, я не сержусь, – ответила она. – Но я удивлена. Если ты правда ответила ему, что не можешь принять его предложения без нашего согласия…
– Конечно правда! – перебила я.
– …так как же ты разрешила…
– Но что мне было делать, тетя? – воскликнула я, заливаясь слезами. Но не слезами печали или страха перед ее неудовольствием, а просто, чтобы дать облегчение переполненному сердцу.
Однако мое волнение тронуло добрую тетушку. Она снова посоветовала мне уйти к себе, но гораздо ласковее, нежно поцеловала меня в лоб, пожелала мне доброй ночи и отдала свою свечу. Я ушла к себе в спальню, но мой мозг был в таком лихорадочном возбуждении, что я и подумать не могла о том, чтобы лечь. Но теперь, когда я записала все это, на душе у меня стало спокойнее, и я лягу в надежде предаться нежному целителю природы.
Глава XXНастойчивость
24 сентября. Утром я поднялась веселая и бодрая… нет-нет, безумно счастливая. Неодобрение тетушки, страх, что она не даст своего согласия, исчезли, как ночные тени, в ярком сиянии моих надежд и в упоительной уверенности, что я любима. Утро выдалось великолепное, и я вышла насладиться им в обществе моих блаженных грез. Трава сверкала росой, легкий ветерок колыхал тысячи летящих паутинок, веселый красногрудый реполов изливал в песенке свою бесхитростную радость, а в моем сердце звучал благодарственный хвалебный гимн небесам.
Но я прошла совсем немного, когда мое одиночество было нарушено тем единственным, кто мог оторвать меня от моих мыслей и не омрачить их, – передо мной внезапно предстал мистер Хантингдон. От неожиданности я готова была счесть его видением, рожденным моей разгоряченной фантазией, если бы к свидетельству зрения не прибавились более ощутимые доказательства – его сильная рука тотчас обвила мою талию, прикосновение его губ обожгло мне щеку, а у меня в ушах прозвучал радостный возглас: