Вопрос – зачем Фустову притворяться?
Ответить на сей вопрос я не успела: увидела через стекло, что к карете спешит некий мужчина с бородою и желтым[25] кушаком. Но это был не извозчик – слишком расторопно выскочил ему навстречу Фустов.
— Кажется, что-то есть! – успел сообщить он мне. И попросил: - Останьтесь здесь – не хочу, чтобы мои люди пока знали о вас.
Я согласилась, забравшись в самый угол и затихнув. Говорили мужчины недолго: переодетый в извозчика жестикулируя и указывая на Синий мост, сказал что-то господину Фустову, тот коротко кивнул и вновь забрался в карету:
— Не сглазить бы, но, кажется, нашли. Один из извозчиков оговорился таки, что у Фёдора Харитонова имеется женщина, проживающая на Расстанной, у самого Волкова кладбища. – Фустов поднял на меня взбудораженный предстоящей поездкой взгляд. – О результатах я непременно вам сообщу. Так где вас высадить?
Я, взбудораженная не меньше, даже не сразу поняла вопрос. А когда поняла, то возмутилась:
— На Расстанной и высадите. Я с вами, разумеется! Велите ехать немедля.
Глава XI
Мчались так скоро, как только могли: высока была вероятность, что извозчик Харитонов и теперь оправляется от ран у своей любовницы на Расстанной. Но надолго ли он там?
Точный адрес знали, это был доходный дом – каменный, но старый, ветхий и практически нежилой. Картеж из жандармских карет, дабы не привлекать внимания, остановился в подворотне на противоположной улице, и Фустов, спрыгивая на землю, как будто всерьез поинтересовался:
— Идете?
— Нет уж, благодарю, я неважно стреляю, - отозвалась я тотчас, плотнее запахивая на груди свой тартановый платок.
Фустов отстраненно кивнул, сосредоточенный, должно быть, на предстоящем задержании, которое могло вылиться во что угодно. В ожесточенную перестрелку, например.
— Подмоги бы дождаться, Глеб Викторович, – обратился кто-то невидимый мне. – Не готовились нынче к такому – ежели что не так пойдет, не выдюжим…
Фустов его оборвал:
— Управимся.
От Фустова я уже знала, что расследование непосредственно осуществлял Дополнительный штат Губернского Жандармского Управления в составе двенадцати унтер-офицеров под его, Фустова, началом. Однако сейчас унтер-офицеров я насчитывала лишь пятеро – а в ближайшее время кого-то из них запросто могли убить... Оттого, должно быть, они и перешучивались излишне громко и скабрезно, пытаясь за смехом спрятаться от дурных мыслей.
Но Фустов был не таков. Он грубо прикрикнул на офицеров, дабы вели себя прилично, деловито оправил мундир, откинул крышку кобуры и взвел курок. А после, не взглянув больше на меня, повел людей к крыльцу нужного дома.
А я заперла дверцу изнутри и тихо устроилась в углу казенной кареты. Отчего-то было мне не по себе. Вспомнилось некстати, что Расстанной эта улица называется потому как возят по ней покойников на Волково кладбище – расстаются навсегда. Не было бы то название пророческим…
Впрочем, опасения оказались напрасными – не прошло и четверти часа, как Фустов вернулся и постучал ко мне в стекло:
— Опоздали, - сказал, когда я приоткрыла дверцу. - Может, и был он там, да ушел давно.
Глеб Викторович был бледен и внешне спокоен. Только по тому, как сильно сжал он кулак, упершись им в стенку кареты, следовало догадаться о истинных его чувствах.
— А женщина? – спросила я. – Женщина обязательно должна знать, куда он отправился. Надобно с нею поговорить.
— Отчего вы решили, что обязательно? Напротив, едва бы он стал делиться. Впрочем, если хотите, можете с нею поговорить.
Он подал мне руку, приглашая выйти – а я растерялась, не готовая к столь ответственным действиям. Но попыталась скрыть это и уверено сошла на тротуар.
Своим людям Фустов представил меня, как важную свидетельницу, к которой следует относиться с почтением. Должна заметить, что немногие обрадовались этой новости, да и мне сделалось неловко. Фустову же как будто было все равно, кто и что о его решениях думает. Времени, что мы шли к парадной, мне хватило для осознания, что подчиненные жандармы относятся к нему, скорее, настороженно и с оттенком недоверия, чем как к уважаемому патрону. О причинах оставалось лишь гадать…
Один из унтер-офицеров, впрочем, был со мною чрезмерно галантен и, завел разговор, пока его патрон отвернулся:
— Подумать только, я ведь при господине Фустове канцелярией заведую, а показания такой прелестной свидетельницы упустил. – Je suis charmé de vous connaître, mademoiselle[26].
В довершение всего галантный (а, скорее, просто любопытный) унтер-офицер в лихо сдвинутой на бок фуражке протянул мне сорванный с чьей-то клумбы желтый георгин.
— Madame, - поправила я. Но цветок приняла.
— Ерохин! - Договорить не дали: Фустов, окинув нас, беседующих, неприязненным взглядом, подозвал подчиненного к себе.
Впрочем, мы уже поднимались в указанную квартиру.
Любовницей Харитонова была дама неопределенного возраста с ярко накрашенными губами и фиолетовым синяком у глаза. Простоволосая, босая и одетая лишь в нижнюю рубашку.
— Ушел он, ирод проклятый! Богом клянусь, ушел! – дрожала она губами и заламывала руки, не сводя с Фустова умоляющего взгляда. - Да и век не видела бы его, ирода, всю душу мне истрепал… Зачем же мне врать-то, ваше высокоблагородие?!
Врать ей и правда как будто незачем. Я осмотрелась. Холодная и сырая комната с низкими потолками, в углу за ширмой незаправленная постель. Над нею, наподобие ковра, грязная в дырах тряпица, в другом углу выпотрошенный то ли жандармами, то ли самой хозяйкой платяной шкаф. Рядом распахнутая дверь, за которой в темноте, подсвечивая себе спичками, пытались что-то найти двое жандармов.
Я поежилась – все-таки до чего же холодно! И тогда мне показалось странным, что, хотя ни печи, ни голландки, ни даже утермарковской[27] чугунной печки в комнате не имелось – дымоход тянулся по потолку и выходил в форточку. Начало же его росло из стенки… точнее, через грубо прорубленную дыру входило в эту комнату. Я задумчиво постучала костяшкой пальца по той стене: кажется, слишком тонкая для того, чтобы быть несущей. И на этой же стороне, над кроватью, висела тряпка-ковер, закрывая собою весь угол… Я выразительно посмотрела на Фустова.
Тот понял. Проследил за моим взглядом, куда уходит дымоход, и, перегнувшись через кровать, неслышно одернул тряпку.
За нею оказалась хлипкая дверь.
— Лестница там токма черная, лестница! Нету там никого! - Нарочито громкий с ноткой истерики голос женщины не оставлял уж сомнений, что с дверью что-то неладно.
— Ерохин! – чуть слышно окликнул Фустов и кивком головы указал, что делать.
Я безотчетно попятилась в дальний угол, пока не прижалась спиною к холодной стене.
Двое унтер-офицеров понятливо оттащили в сторону кровать, а после Ерохин и Фустов, вынув оружие, встали по обе стороны от двери. Ерохин, перекрестившись, с размаху толкнул ее ногою вглубь.
Не знаю, что произошло прежде: истошно завизжала женщина, или Ерохин вслед за яркой вспышкой света вылетел на середину комнаты. Заряд картечи разворотил ему грудную клетку, а извозчик Харитонов перезарядил ружье и выстрелил снова, задев еще кого-то.
— Врешь, сука, живым не дамся! – орал он, пьяный, с мутным взглядом и перекошенным от ярости лицом.
— Не стрелять! – пытался перекричать его Фустов. – Опустить револьверы к чертовой матери!
Кричал он, разумеется, своим людям – то и понятно. Харитонов нужен был живым и способным выдать подельников. Но извозчик вновь перезарядил ружье и, покачиваясь, выбирал следующего… Унтер-офицеры же – далеко не все из них были даже вооружены – растерялись не меньше меня.
Но не Фустов. Взгляд его был сейчас не менее мутным, чем у извозчика. Отбросив бесполезный револьвер, он, не глядя, схватил первое, что под руку подвернулось – это оказалась чугунная кочерга – и ожесточенно набросился на мужика, бывшего на полголовы выше и раза в два шире. Фустов повалил его на пол точным ударом под колени. Падая, извозчик выстрелил в третий раз. Я зажала себе рот обеими руками – уверена, картечь зацепила Фустова. Обязана была зацепить! Но тот, не видя и не чувствуя ничего, ударил кочергою снова – по пояснице. Каблуком припечатал к полу кисть руки, заставив Харитонова взвыть, и сильным пинком отшвырнул ружье проч.
Я не сразу поняла, что все кончено. И что Фустов даже не ранен. А когда обрела способность снова владеть своим телом, скорее опустилась на пол подле Ерохина. Поздно, мертв.
Фустов все еще тяжело дышал и обводил комнату страшными своими мутными глазами. Поторопил:
— Лидия Гавриловна, идемте, времени нет. - А на своих он прикрикнул куда менее деликатно. – Это всех касается! Ерохиным и без нас займутся – дел невпроворот!
Я, окинув быстрым взглядом лица жандармов, похолодела. Фустова здесь не просто недолюбливают. Его ненавидят. Кто-то открыто, кто-то исподтишка. Вероятно, считают, что в гибели Ерохина и ранении еще одного есть вина их патрона.
— И нечего на меня глазеть! – Фустов повысил голос, вины не признавая. - Нюни распустили хуже баб! Живо по местам!
…Позже, на время забытая всеми, я сидела в тиши кареты и дожидалась Фустова. Обхватила себя руками за плечи и, не мигая, глядела в темный угол. Думать ни о чем не хотелось. Да я и не смогла бы. Я лишь пыталась решить для себя – завидую ли толстокожести моего нового знакомого? Или она меня пугает? Кажется, ему все равно, кем жертвовать, чтобы добиться цели – другими или собой. Ведь он и сам вполне мог погибнуть, когда бросился на вооруженного Харитонова.
А потом я увидела ответ на многие свои вопросы.
Глеб Викторович обо мне, должно быть, забыл. Когда он укрылся от глаз товарищей между стенкой кареты и глухой стеною дома – холеное его лицо вдруг исказила гримаса такой невыносимой боли, что мне подумалось – тот заряд картечи все-таки задел его… А после он, сцепив зубы, ударил кулаком в каменную стену дома.