У нее был мужчина. Другого объяснения я не видела…
Более того: едва ли она, чувствуя себя плохо, поехала к тому мужчине любовных утех ради. Скорее, за поддержкой, за пониманием – за тем, чего дома ей дать не могли. А если так, то что же – дитя, которого она носила, возможно, был даже не от мужа?..
Внезапно я поняла, что мысли несут меня очень далеко и резво – следует остановиться, остынуть и сперва хотя бы найти факты, что мужчина действительно был.
Я вернулась к бюро и начала выдвигать все ящички подряд уже без душевного трепета. Ежели любовник был, то он писал ей письма и, вероятно, дарил что-то. Себя я не считала сентиментальной, но короткую записку Жени, приглашающую меня на первый в моей жизни rendez-vous[31], еще в те времена, когда я была девицей, я не смогла выбросить до сих пор. Что-то мне подсказывало, что Ксения не избавилась бы от такой записки тем более.
Однако открывая все ящички поочередно, я не находила ничего путного: бумага, перья, дамские безделушки. И уже отчаялась, когда – самый нижний ящик открыть не сумела. Он был заперт на ключ. Вот оно!
— Вы не знаете, что там? – спросила я у экономки, покуда размышляла, заглядывали ли полицейские внутрь.
— Вероятно, что-то личное. Постойте, я поищу ключ…
Она и впрямь его отыскала: Ксения держала ключ на гвозде в стене, за одной из фотокарточек, запечатлевших ее с дочерьми, и, судя по всему, особенной тайны из этого не делала.
Покуда же я возилась с замком – совершенно простым, без автоматического механизма, который захлопывался бы сам собою – не расслышала, как подошел Глеб Викторович.
— Нашли что-то? – он встал за моей спиною.
Фустов массировал виски – судя по всему, допрос генерала страшно его вымотал.
— Пока нет, но замок стоит лишь на одном из ящиков. Я думаю, что-то там есть. Вы осматривали комнату? Неужто не заглянули в бюро?
— Обыск я поручил своим людям. Ерохину и поручил… Разумеется, он не оставил бы бюро без внимания. Вероятно, просто ничего не нашел.
А потом снова запер ящик на ключ? Сомнительно. Разве стала бы полиция терять на это время? О покойниках дурно не говорят, но, похоже, Ерохин поленился или не успел обыскать бюро со всею тщательностью.
Замок тем временем поддался – однако содержимое его меня разочаровало. Поскольку внутри было пусто.
Раздосадованная сверх всякой меры, я даже вынула ящик вовсе, надеясь, что хотя бы в дальний угол что-то закатилось. Действительно закатилось – но это были всего лишь сургучная печать с монограммой из инициалов Ксении, моток бечевки, какой перетягивают пачки писем или бандероли, да какой-то мусор.
Я поднесла к ящику лампу, чтобы лучше рассмотреть тот мусор. Любопытно. Это была совсем мелкая труха и несколько уцелевших сухих соцветий… сирени, кажется. Будто в ящике когда-то хранили засушенную ветку.
Зачем женщине хранить в запертом ящике сухие цветы? Не гербарии же она делала. Ксении подарил эту сирень небезразличный ей человек – вот зачем! Я все-таки была права.
— Ничего нет. Досадно… - пробормотал Фустов, мельком заглянув в ящик. - Я уж подумал, что вы нашли письма, была бы хоть какая-то зацепка.
— Здесь и были письма, - ответила я, изучая нутро ящика еще придирчивей. И склонилась над ним ниже: – Вы не чувствуете? Старая бумага так пахнет.
— Не чувствую… - с сомнением признался Фустов.
Еще бы, - зло подумала я. – Кокаин и разума может лишить, не только обоняния. А вслух сказала, продолжая развивать собственную теорию:
— Уверяю вас, здесь лежали письма, но их кто-то забрал. Совсем недавно. Письма и засушенную ветку сирени. И, подозреваю, что не Ерохин, и не кто-либо из полиции.
Мне хотелось, чтобы Фустов сам осознал тот очевидный факт, что у Ксении была связь с мужчиной. Должно быть, он и осознал. Свел брови, мрачнея, и резко спросил у экономки:
— Кто-то входил в эту комнату после происшествия? Не вздумайте лгать!
— Что вы, и в мыслях не имела… - всхлипнула та. - Никто не входил, ей-Богу! А впрочем… в доме-то столько народу побывало в последние дни. Могла я и не уследить, грешна…
— Глеб Викторович! – подозвала я, чтобы только он отстал от бедной женщины. И гораздо тише заметила, когда он подошел: - Ключ от ящика хоть плохонько, но был спрятан. Человек с улицы, зашедший сюда на две минуты, мог сходу отыскать его, лишь ежели точно знал, где искать. Понимаете?
— Не очень… - он мученически поморщился. – Лидия Гавриловна, быть может, все проще, и письма забрала сама Ксения Тарасовна?
— Может быть, - не стала спорить я. Хотя могла бы, поскольку не видела причин ей уносить куда-то письма. Зачем? – Но вы уверены, что господин Ерохин действительно осматривал бюро и ящик?
Фустов вздохнул, оглянулся на экономку, которая ему явно мешала, и выдавил:
— Не уверен. Сказать по-правде, исполнительностью особой он не отличался. А наверняка теперь уж не спросишь. Заканчивайте, а я, позвольте, дождусь снаружи – у меня к вам будет еще разговор.
Я кивнула ему вслед.
Надо все же согласиться, что письма могла забрать и сама Ксения – но лишь в том случае, ежели случилось что-то из ряда вон выходящее. К примеру, генерал начал подозревать о ее неверности.
И все же я не могла отказаться от мысли, что письма и цветы забрал этот ее любовник собственной персоной. Это значит, что он был здесь не так давно и вместе с прочими приносил соболезнования семье. Значит, он вхож в этот дом. Значит, дружен и с самим генералом – не только с его женой!
Ежели так, то первыми подозреваемыми, как по мне, были любовник Ксении и… генерал Хаткевич. Ему проще многих добыть ключ от запертого ящика – неизвестно, с какой целью он заглянул в него, но, найдя письма, мог очень сильно разозлиться. И подстроить убийство жены так, чтобы никто и никогда не связал это с местью за измену. Логично? Вполне.
Возлюбленного же Ксении следовало отыскать тем более. Хотя бы потому, что, раз генерал столь жестоко покончил с собственной женой, то сопернику, вне сомнений, достанется еще больше.
К тому же, не стоит исключать, что у любовника генеральши мотив желать ей смерти может оказаться не слабее, чем у Хаткевича. Что, если Ксения питала в отношении возлюбленного излишние надежды? А ему не нужна была ни она сама, ни ее ребенок. Что, если он вовсе женат? Он спланировал убийство, а после проник в ее комнаты, чтобы забрать письма и прочие доказательства их связи. Тоже вполне логично.
Но как же этого мужчину найти, когда он довольно грамотно сделал все, чтобы нам помешать?
Досадливо вздохнув, я вновь огляделась в комнате, надеясь увидеть хоть что-то, что дало бы подсказку. Еще раз осмотрела все фото – но лишь чтобы убедиться: ни единого постороннего мужчины на них нет.
Если только Ксения не прятала его фото…
Сам черт, не иначе, заставил меня уцепиться взглядом за томик Бодлера на самом краю туалетного столика. Что, если Ксения хранила его фотокарточку меж страницами какой-то книги? Хотя бы и этой?
Мало на что надеясь, я все же пролистнула томик – и не успела удивиться, когда к моим ногам скользнула выпавшая карточка из плотной бумаги.
Не фото, нет. Открытка.
Обыкновенная рождественская открытка, изображающая заснеженную деревеньку.
«Милая Ксенія, - было написано по-русски на обороте, - поздравляю Васъ съ Рождествомъ Христовымъ. PS Вѣрю, m-r Бодлеръ сумѣетъ скрасить ваши вечера».
Подписи не было, но мне она и не требовалась. Почерк своего мужа я знала слишком хорошо…
Когда я возвращалась домой, на Невском уже горели фонари.
Ильицкого, однако, дома не оказалось.
Мне бы порадоваться, что глупая ложь о люстре не пригодилась. Или, как подобает хорошей жене, места себе не находить от беспокойства, потому как лекции у Жени закончились давным-давно. Но не эти чувства жгли мне сердце тем вечером.
Мне было страшно. Страшно увидеть мужа, заговорить с ним и понять по слову, взгляду, вздоху, что то, о чем я даже думать боюсь – правда.
Счастье в неведении – вот уж воистину… Я смеялась прежде над теми, кто проповедует сию мудрость, но знала сейчас: ни за что не заговорю с мужем первая. Ведь, пока не заговорю, ничто не мешает мне думать, будто эта открытка – дружеское внимание, и только. И правда – только внимание!
Ведь Женя, по собственному его признанию, несколько раз обедал у Хаткевичей этой зимой – разве ж не мог он подружиться с Ксенией?
Как я и Степан Егорович, к примеру.
Мог! Разумеется, мог!
Он и обращается к Ксении весьма почтительно, на «Вы», никакого амикошонства! А поздравил ее отдельно от мужа, потому как послал ей в подарок Бодлера.
Нужно же было хоть какую-то открытку приложить, это элементарная вежливость!
И даже это словечко «милая» меня как будто не смутило. Женя так и к Натали, его кузине, обращается, и к нашей Катюше тоже.
Все просто. Никакой подоплеки у той глупой открытки нет!
Я твердила себе это, будто заклинание, вот только… все мои доводы, все разумные объяснения вдребезги разбивались, ежели я принималась подсчитывать, когда же Ксения зачала своего ребенка, ежели родить должна была в октябре.
Зимой.
Той самой зимой, когда познакомилась с Ильицким. И когда он думал, что меня потерял уж навсегда.
Впервые после замужества я легла одна, без Жени. Не сомкнув глаз, провалялась до половины одиннадцатого, когда дверь в передней мягко захлопнулась, оповещая, что муж вернулся. Еще через четверть часа он поднялся в спальную – а я тотчас зажмурилась, изо всех сил делая вид, будто давно сплю. Каждой клеточкой тела я чувствовала, как он стоит надо мною. Кажется, я даже угадывала его мысли. Не знаю, каким чудом мне удалось не вздрогнуть, когда Женя ласково коснулся моих волос, чтобы убрать их от лица, а после прижался губами к моему виску.
Потом он забрал подушку и ушел спать в кабинет…