— И впрямь – почему нет?
Глава XXII
В деревню мы выехали через двое суток и пробыли там немногим меньше обещанного срока. Почти что медовый месяц. Только еще лучше.
Лишь немногое его омрачало: каждый Божий день нет-нет да посещало меня чувства неминуемой беды. Я будто знала, что непременно кто-то приедет и помешает нам – и нет, я вовсе не приезда maman боялась и уж точно не визита Натали с семьей.
И все подыскивала момент, дабы всерьез поговорить с Женей о его патроне, о Якимове. Я готова была рассказать ему, как тот человек обошелся со мною тогда, в Москве – как его люди угрожали мне револьвером, как силою приволокли в заброшенный дом и держали там, обезумевшую от ужаса и неизвестности.
Что меня останавливало до сих пор от этого рассказа, так это страх. Я не знала, чего ждать от мужа после своего откровения. Оставит ли он свою опасную службу? Рассорится ли с Якимовым – а если рассорится, то сколь серьезно? А вдруг он просто скажет, что все это бабьи глупости, а я виновата сама, поскольку не стоило девице ввязываться в мужское дело?
Как итог – я снова ничего ему не рассказала…
Но я безмерно благодарна судьбе, что меж нами состоялся другой разговор. На дворе тогда стояло утро (совсем уже не раннее), солнце задорно било сквозь тряпичные деревенские занавески, и жизнь за окном бушевала. День обещал быть совсем не по-осеннему солнечным – возможно, последним теплыми днем в этом году.
А мы с Женей и не думали подниматься, нежась в объятьях друг друга и самим себе обещая, что вот этот поцелуй точно станет последним, что после мы обязательно встанем и пойдем завтракать. И тут я вспомнила!
— Ох, у меня ведь кое-что есть для тебя – подарок.
Сегодня было двадцать пятое сентября.
— Ты сама как подарок, - льстиво заметил Женя.
Однако нега в черных глазах живо сменилась любопытством. Он с готовностью уселся в кровати. Но после с удивлением задрал брови:
— В коробке?
Возможно, он рассчитывал на иного рода подарок, не знаю.
Еще до отъезда я успела позаботиться обо всем и завернула в парчовую обертку маленький бархатный футляр.
— Кольцо? – больше изумился, чем обрадовался Ильицкий. - Неужто обручальное? Милая, ты опоздала – я уже женат.
Перстенек был простеньким, без излишеств – отливал его мастер на заказ и управился за каких-то пару дней. Я ужасно переживала, что не успеет! Единственным украшением его был некрупный янтарь – чистый и красновато-желтый. Такими редко-редко, но становились глаза Жени, когда в них падал свет, или когда он смотрел на меня.
— Там гравировка, - подсказала я, - внутри.
— «Спасибо, что ты есть», - прочел он.
Нервно улыбнулся, поднял глаза на меня, снова попытался пошутить:
— Право, на французском было бы изящнее…
Вероятно, он смущен был до крайности: слава Богу, я научилась распознавать, что шутит вот так неловко и не к месту Женя, когда не знает, что отвечать.
И я без слов поцеловала его, дабы заставить замолчать. Целовала глубоко крепко, не как в первый – как в последний раз. Будто и впрямь не выдастся больше случая.
— Я люблю тебя, Женя, - зашептала горячо, перемежая слова и поцелуи, - люблю всем сердцем, всей душой. Не хочу жить без тебя – не смогу и не буду. Пообещай мне, что никогда – никогда ты не сделаешь ничего, что нас бы разлучило. И я клянусь, что никогда, никогда…
Он отстранился. Посмотрел в мои глаза строго и внимательно – будто бы заражаясь моим страхом.
— Ну что ты, право слово… - он стер непрошенные слезинки из уголков моих глаз, - будто на похоронах. Обещаю. Обещаю все, что хочешь.
Женя не переносил женских слез. Потому я наскоро их утерла тыльной стороной ладони и взяла из его рук подаренное, но забытое сейчас кольцо. Надела на его палец подле обручального.
— Это мамина брошка, та самая, помнишь? Я отдала ее, чтобы переплавили в кольцо. Мама говорила, будто она приносит удачу. Она не надевала ее в ту ночь, когда их с папенькой убили… Хочу, чтобы ты не снимал его. Никогда-никогда.
И только лишь после его заверений, что не снимет, я затихла. И спокойно устроила голову на груди мужа.
Так вышло, что тем же вечером посыльный, нарочно отправленный из Главного штаба, разыскал наш дом и передал Жене письмо: приснопамятный Якимов требовал его немедленного возвращения.
Следовало мне догадаться, что скрыть адрес в Тихвине от своего патрона Женя не посмеет.
Мы выехали в ночь, а утром, в десятом часу, снова поднимались в успевшую стать позабытой квартиру на Малой Морской. Покуда Женя допытывался у Никиты – кто заходил, я поспешила на кухню, к своим новым подопечным.
Еще до отъезда я успела разыскать Санькину матушку и уговорила ее пойти к нам в кухарки. Улита Денисовна была совсем еще нестарой женщиной, пожалуй, моложе сорока. Сильно исхудавшая, с запавшими щеками, маленькая, слабая, и левую ногу она приволакивала. Но на кухне с первой же минуты управлялась на удивление ловко.
Кулинаром высокого класса женщина, разумеется, не была, но я не сомневалась, что готовит она в любом случае лучше Никиты. И хочется верить, что разнообразнее.
Единственное условие, которое выдвинула я Улите Денисовне, заключалось в том, чтобы ее сын не торговал более газетами. Не бегал Бог знает где целыми днями и – главное – оставил службу свою у господина Фустова.
— Возвренулись ужо? – обрадовалась она мне, будто близкой родственнице. – А я, Лидия Гавриловна, ясонька, как чуяла – чуть свет тесто на кулебяку поставила и щей со свежей капустой наварила. Вот-вот кулебяка-то подоспеет. Кушать изволите, али ванную сперва хотите?
Кулебяка из печи пахла столь божественно, что в животе моем тотчас требовательно заурчало. А щи… оставалось лишь пожалеть, что волшебницу Улиту Денисовну я не разыскала раньше.
— Буду. Непременно буду, - с готовностью согласилась я пообедать. – Ежели удастся, то и Евгения Ивановича уговорю перекусить до службы. А… где Саня?
Улита Денисовна отчего-то разом притихла и сделала вид, будто ей срочно требуется проверить кулебяку.
Признаться, я очень надеялась застать в кухне идеалистическую картинку, воображаемую себе много раз с тех пор, как решилась принять новую кухарку. Что мальчик, покуда его мать возится на кухне, устроился бы возле печки и читал книжки. Я даже Букварь по такому случаю купила и невзначай оставила его на подоконнике.
— Так где Саня? – спросила я уже строже.
— Убежал. Чуть свет еще убежал – куда уж мне за ним угнаться-то, Лидия Гавриловна? – Она поглядела на меня совершенно затравленно. Рассеянно принялась вытирать руки о передник, наверное, готовая быть тотчас рассчитанной. – И книжку вашу, что вы на окошке позабыли, утащил. Продаст… как пить дать продаст… Но я возмещу вам все до копеечки, ей-Богу, клянусь! Вы из жалованья сразу и вычтите!
Аппетит мой уже пропал. Я махнула с горечью рукою и вышла вон…
Разумеется, стоило догадаться, что мальчик, выросший почти что на улице, не приобретет хоть сколько-нибудь приличные манеры, едва его привести в хороший дом, умыть да накормить. Потребуется куда больше сил и времени, нежели я думала…
Но отчаиваться я не собиралась, решив, что непременно разберусь с этим позже.
Женя все еще говорил с Никитою, а я окликнула Катюшу:
— Письма были? – поинтересовалась, ибо, ежели не спросишь сама, Кате и в голову не придет доложить.
Нынче она полировала зеркала в гостиной, была страшно занята, а потому, не оборачиваясь, через плечо, крикнула:
— Все в кабинете! Вы уж сами почту разберите, с ног сбиваюсь, Лидия Гавриловна! Ни на минуточку сегодня не присела…
Бедняжка. Я послушно направилась разбирать письма.
От maman Людмилы Петровны пришло шестнадцать писем за две недели. Конечно, она страшно разгневалась, что именины не отпраздновали как полагается, с присущим русскому человеку размахом... Но все письма оказались адресованы моему мужу, потому я с чистой совестью сложила их в отдельную стопку и предпочла забыть.
В остальном почты было немного: за полгода в Петербурге мы с Женей так и не успели обзавестись друзьями. Пара счетов из продуктовых лавок да письмо от моей дорогой Натали, содержание, которого, однако, не оставило меня равнодушной: подруга счастливо разрешилась от бремени девочкой! В письме же Натали просила меня стать крестной матерью новорожденной малютки, и просьба эта необыкновенно меня растрогала… Да, обучаясь в Смольном, мы с Натали крепко дружили (право, и сейчас ближе подруги у меня нет) и клятвенно обещались доверить сию важную миссию друг дружке. И все же, когда момент настал, душа моя затрепетала, будто я и впрямь должна была вскорости стать матерью.
Не убирая далеко письмо, чтобы скорее сесть за ответ, я взяла в руки последний конверт. Плотный, с чем-то поувесистей письма внутри. Не подписан. Лишь в самом уголке бледной краской отпечатан штамп некой «Типографіи Смирнова». Хмыкнув, я, ничуть не задумываясь, вскрыла его, разрезав канцелярским ножом.
И, к своему удивлению, вынула не поздравительную открытку, которую рассчитывала увидеть, а тонкую книжицу с отпечатанной на главной странице надписью, говорившей, что это проездной документ, выданный прусским консульством. На имя инженера-порутчика Юргена Закса и его жены Марты Закс…
Я перечитала содержимое книжицы дважды – из него значилось, что Юрген Закс приехал в Россию по служебной надобности и до конца 1885 года должен отбыть обратно. Число его отбытия, однако, оставалось открытым.
Не мудрено было понять, что пакет предназначался Ильицкому. Однако почему отправителем значилось не прусское консульство, и даже не Главный штаб, а эта типография?
Перечитать в третий раз я не успела – услышала за спиной шаги Жени.
— Тебе почта… - убрать документ в конверт я даже не попыталась. – Не думала, что от Якимова, потому вскрыла сама, извини.
— Это не от Якимова, - отозвался Женя.