Сложно было не заметить тень, пробежавшую по его лицу. Документ, он даже не раскрыл, очевидно и без того прекрасно зная, о чем он. Но с непонятной небрежностью, злостью даже, швырнул его в нутро сейфа. Не положил, а швырнул.
— Не хочешь объяснить? – поинтересовался я. – Кто такие Юрген и Марта Закс?
— Уже не важно. – И вдруг усмехнулся, сузив глаза: - Кто-то совсем недавно клятвенно обещал заниматься исключительно своими делами.
— В таком случае, оставляй свои дела в сейфе Генштаба, - ответила я серьезно. – Это теперь и мой дом тоже, и я имею право знать, что здесь спрятано по углам, а не натыкаться то и дело черт знает на что!
— Справедливо, - подумав, согласился муж. – Обещаю, как только выдастся свободная минута, я разберу сейф, и все лишнее сожгу на твоих глазах. Договорились?
Сейф он, однако, запер, так и не дав мне ответа, чьи это документы. Очевидно лишь было, что они фальшивые, раз изготовлены не в консульстве, а в какой-то странной типографии. Неужто мой муж хочет кого-то незаконно вывезти из страны? Или же уехать сам, ежели что-то пойдет не так… Надеюсь, что хотя бы вместе со мною.
Впрочем, если Женя сказал, что документы это «уже не важно», то, видимо, мне стоит ему поверить. А вместо того, чтобы строить предположения (чего я поклялась больше не делать, ибо все время ошибаюсь), и впрямь заняться своими делами.
К слову, о моих делах…
— Женя, - снова позвала я, - я много думала и решила, что мне следует чем-то заняться. Чем-то кроме дома. Иначе я с ума сойду. Сам посуди: ты сейчас запираешь сейф, а мои мысли лишь о том, что я легко смогу его вскрыть после твоего ухода… Если захочу.
Муж хмыкнул:
— Чем же ты хочешь заняться? Частным сыском? – пошутил он. – Чтобы выслеживать неверных жен? А что – говорят, за это неплохо платят.
У меня сил, чтобы шутит, к сожалению, не было.
— Нет. Один человек устроил что-то вроде школы для детей бедняков. Учит их грамоте. Его чрезвычайно заинтересовало, что я прежде была гувернанткой – он сказал, что я могу быть полезной.
Я и впрямь много думала над тем предложением Тучина. Учить детей грамоте – может быть, это и не предел моих мечтаний. Зато это благое и нужное дело. Даже дядюшка, уверена, согласился бы, что мудрее сейчас привить бездомным детям правильные мысли о добре и зле, чем позже, когда они вырастут, расхлебывать последствия. Что может вырасти из ребенка, который видел только, улицу, наводненную ворами и проститутками, нужду да горе? Ничего хорошего.
Право, не знаю, изменится ли что-то, ежели читать им детские книжки, вроде той же «Сони в царстве дива»… но Тучин прав, стоит хотя бы попытаться.
— Так что ты думаешь? – я поймала взгляд мужа. Настороженный, но готовый рассмеяться, как только я улыбнусь. Кажется, он решил, что я тоже шучу.
— Ты всерьез это? Право… думал, ты терпеть не можешь детей.
— Напрасно ты так думал, - смутилась я. – У меня не слишком хорошо выходит ладить с ними – это так. Но я никогда не говорила, что не люблю детей. Или, что не хотела бы иметь своих. Так что?
Женя посерьезнел. Я даже сумела угадать, что он отвлекся, наконец, от собственных раздумий – и захотел осмыслить услышанное.
— Почему бы и нет, – ответил он. – Если это доставит тебе удовольствие. Только ответь мне, кто этот человек, решивший устроить школу? Ты хорошо знаешь его? Ему можно верить?
Я пожала плечами: по-правде сказать, с моим талантом ошибаться в людях и их намерениях, я уже ни в чем не была уверена.
— Его зовут Тучин, - ответила я, - Николай Тучин. Он бывший военный как и ты, участвовал в последней кампании на Балканах. Лишился там ноги. А наши министры, представь себе, что-то напутали с документами и даже пенсию ему не платят. Он страшно озлоблен, конечно же. Возможно, и сочувствует этим революционерам… - Я кожей почувствовала, как Женя напрягся: из-за одного лишь этого сочувствия он уже готов был записать Тучина в злодеи. Потому, не дав ему открыть рта, я горячо продолжила: – Но не спеши судить его! Ты сам говорил, что вся соль в деталях, в методах – а методы Тучина совершенно отличны от методов революционеров! Он учит бездомных детей грамоте и добрым сказкам – хочет, чтобы они выросли достойными людьми! Так ты позволишь мне помогать ему?
— Право, не знаю… мне определенно не нравятся его взгляды. Но разве я в силах тебе что-то запретить? Обещай хотя бы, что ты познакомишь меня с этим Тучиным.
— Обещаю! – счастливо заверила я, хотя не слишком-то надеялась, что Женя будет в восторге от моего нового друга. Хотя – чем черт не шутит?
А Женя притянул меня к себе, поднял лицо за подбородок, чтобы еще внимательнее посмотреть в глаза:
— Послушай, все эти разговоры о детях: мальчишка-газетчик, теперь еще школа. И… прости, но я уж давно заметил, что тебя мутит от одного только вида Никиткиной курицы. Не хочешь ли ты сказать, что у тебя для меня еще один подарок?
Скользнув по талии, он положил руку мне на живот.
По-правде сказать, я изумлена была этим вопросом. И даже немало испугалась: помнила свои недавние мысли о детях, но стать матерью в самом деле? В весьма обозримом будущем?! Меня даже в жар бросило…
— Нет-нет, что ты! – поторопилась заверить я даже прежде, чем хорошенько подумала. – Больше никаких подарков, обещаю. Должно быть, как и у твоей матушки, у меня просто изжога от соуса…
— Ну хорошо, - только и ответил Ильицкий.
Меж его бровей залегла морщинка, из чего я сделала вывод, что перспективе стать отцом Женя и сам не то чтоб очень рад. Однако ж, больше возвращаться к сей теме мы не стали.
Да и снова мужу надобно было отправляться на службу, потому он лишь наскоро поцеловал меня в висок:
— Мне пора ехать, Лидушка. Вернусь, вероятно, поздно.
С тем и распрощались.
Глава XXIII
Как ни тянула я время, но все равно следовало выбраться из дому и пойти на Гороховую, 6. Объясниться с господином Фустовым, а не трусливо прятаться от него до конца дней – ведь я исчезла две недели назад совершенно внезапно, даже не попрощавшись. А Глеб Викторович все же был добр ко мне, он не заслужил такого отношения.
Но время я тянула изрядно… Выпроводив мужа на службу, приняла с дороги горячую ванну, долго и придирчиво выбирала наряд. Да и позже, в дороге – жаль, она была совсем короткой – то и дело подбадривала себя, уговаривала не спрашивать ни о чем, что касается расследования. И не давать советов, даже если станут спрашивать.
Должна отметить, город за время нашего отсутствия как-то незримо преобразился. Вроде бы все то же самое, но… еще на въезде в Петербург путь нам преградил кордон, состоящий из жандармов. Те долго и придирчиво изучали Женины документы, сверяли их с какими-то своими бумагами. Потом и на меня поглядели столь внимательно, что, ей-Богу, я начала припоминать все свои грешки и гадала, за которые из них меня могли бы арестовать прямо на месте?
Да и после, уже в городе, невозможно было не заметить жандармские посты буквально на каждом перекрестке. Парочками они прохаживались по пешеходным дорожкам, въедливо заглядывая в лицо каждому. И прямо на моих глазах погнались вдруг за каким-то студентом, даже револьверы расчехлили, будто тот был опасным преступником.
Слишком много полиции и жандармов было на улицах. Словно военное положение ввели.
Хотя, стоит признать, жадных до чужих кошельков глаз из подворотен сегодня я не замечала. И листовок «Рокота» не было ни одной – хотя в день нашего отъезда ветер лениво гонял их от одного перекрестка к другому.
Никак в Петербурге взялись за порядок, - рассудила я. – Должно быть, власти всерьез опасаются, что будут новые убийства, совершенные революционерами. Но мне не должно быть до этого никакого дела. Я была настроена крайне решительно!
Однако мне помешали…
— Лидия Гавриловна! – Возле парадной дома на Гороховой господин Вильчинский собирался усесться в коляску, но – издали увидел меня и приветливо поднял фуражку. – Сколько зим, сколько лет! Вот уже не думал, что это скажу, но рад вас видеть.
Он соскочил наземь и даже открыл для меня парадную дверь, опередив швейцара. Я мрачно окинула его взглядом: сегодня, кажется, и похмельем не болеет.
— Не беспокойтесь, Юзеф, я на минуту – лишь попрощаться, - ответила ровно.
— Вот как… постойте-постойте, не бегите так, - он нагнал меня у лестницы в вестибюле и могучим телом перегородил дорогу. – Нам бы поговорить, Лидия Гавриловна. Меня Фустов не слушает, других тем более, но вы-то совсем другое дело…
— Нет-нет, у меня совершенно нет времени!
Я не стала даже вникать в его слова, пытаясь обойти огромного поляка. А когда мне это удалось, обрадовалась столь сильно, что едва не упустила весьма любопытную фразу:
— Мы ведь со дня на день Хаткевича станем арестовывать. Фустов сегодня в Главный штаб прошение для того собирается подавать. А доказательств никаких. Только загубит он себя да и все дело.
— Хаткевича? – я обернулась, пораженная. И сама подошла ближе, рассеянно уточнила: - Так ведь… вы разве не ездили в гостиницу, что на Васильевском? Неужто совсем ничего там не нашли?
Рыбий взгляд Вильчинского стал колючим и внимательным, он не лукавил, когда спросил:
— Какую еще гостиницу?
Однако. Неужто за две недели Фустов не только не нашел времени отправить людей в любовное гнездышко Ксении, но не и не поделился теми сведениями ни с кем. Вместо этого он взялся зачем-то арестовывать генерала.
А впрочем, мне не должно быть до этого дела.
Я цеплялась за последнюю эту мысль, как за спасательный круг: огромных усилий мне стоило не ответить Вильчинскому ничего – просто развернуться и идти дальше знакомыми коридором в приемную Фустова.
Глеб Викторович встретил как всегда радушно – и меня снова уколола совесть, за то что я исчезла так внезапно, не оставив и записки из двух слов. Видимо, я и впрямь ему нужна.
— Я обеспокоился неимоверно, когда вы пропали! Думал уж, что-то случилось, - признался он, усадив меня на софу под политич