Да и позже, как женился во второй раз, привязанности своей не оставил.
Брезгливость не позволила мне внимательно прочесть те строки, где девица Ида Шекловская, не очень-то стесняясь в выражениях, рассказывала, какие именно услуги оказывала генералу Хаткевичу. Но были здесь описаны и слезы не раз заставшей их Ксении, и хвастливое заявление m-lle Шекловской, что иной раз она чувствовала себя в том доме большей хозяйкою, нежели жена…
Неизвестно, сколько правды в сих строчках. Но Ида давала адреса, где они ужинали и бывали вместе, и называла имена свидетелей, способных ее слова подтвердить. Кажется, здесь всего довольно, чтобы Ксения могла не только начать бракоразводный процесс, но и, пожалуй, его выиграть. Получив в будущем возможность снова выйти замуж.
Однако бумаги были датированы еще весной 1885 года, а в ход их до сих пор не пустили. Будто чего-то ждали…
И тут я услышала неясный шорох за дверью. Затихла и даже перестала дышать, надеясь всей душою, что это шаги мимо идущего постояльца. А потом снаружи вставили ключ в замочную скважину.
Глава XXVI
Это были мужские шаги. Тяжелые, под которыми прогибались старые половицы. Я едва успела прикрыть дверцу шкафа, а бракоразводные документы, как и парочку наспех вынутых писем, отчаянно прижимала к груди. И тихо, боясь вздохнуть, стояла за ширмой – лишь она укрывала меня от взгляда вошедшего. Впрочем, я не видела его тоже. На всех известных мне языках я молилась тогда, чтобы это оказался слуга или хозяин трактира. Да кто угодно, хоть полицейский по мою душу – за взлом! Лишь бы не автор этих писем. Я ведь так и не успела в них заглянуть… так и не знала до сих пор, кто он.
Но понимала: Ксения была смыслом его жизни, он на все был готов, чтобы забрать ее от Хаткевича. А теперь, вероятно, ему уж нечего терять… До чего же страшны и непредсказуемы люди, которым нечего терять.
Надежды мои, что это слуга, таяли с каждым мигом. Слишком долго и тихо он, закрыв дверь, стоял на пороге. А потом решительно, будто кто подстегнул, бросился к шкафу – сперва я насмерть перепугалась, что меня все-таки заметили, но потом поняла, что в этот раз он явился за документами. Счел отчего-то, что здесь их держать более не стоит.
Но когда мужчина приблизился к шкафу и тотчас попал в мое поле зрения, я пораженно ахнула:
— Вы?..
Фустов – а это был именно он – казался не менее пораженным. С четверть минуты он просто не знал, что сказать. А потом показал медный ключ, который я сама же ему давала.
— Вот уж не думал, Лидия Гавриловна, застать вас здесь… Я ведь решил, что надобно все же поехать на этот адрес, который называла Бушинская. Вдруг что-то да найдем…
Глеб Викторович говорил складно. В какой-то момент я и впрямь подумала, что опять не так все поняла. Но тут его взгляд наткнулся на письма, что я прижимала к груди.
И он не выдержал.
Лицо Фустова преобразилось, и он шагнул с намерением, кажется, растерзать меня на месте.
И растерзал бы, наверное – если бы я не подняла руку, в которой держала заряженный шестью патронами револьвер. Фустов замер. Лицо его вновь сделалось бледным и мирным. Взгляд красных воспаленных глаз он медленно перевел на дуло револьвера.
Так вот почему он мечтал арестовать Хаткевича… вот зачем ему поддержка дядюшки!
Боже… ведь Степан Егорович первым делом рассказал, что Фустов и в Петербург приехал около полугода назад – ровно тогда у Ксении завязался роман!
— Напрасно вы пришли сюда, Лидия Гавриловна, - бесстрастно произнес Фустов и прекратил смотреть на револьвер – будто тот его не слишком беспокоил. – Теперь знаете то, что вам знать совершенно не нужно. И что вы станете делать, если я попытаюсь отобрать у вас письма? Убьете меня? – он искривил губы в усмешке.
И вновь шагнул, почти коснувшись грудью дула револьвера. Наверное, в следующий миг он бы выбросил руку и просто сжал мою кисть своей железной хваткой. Да только я взвела курок.
— Убью вас? – переспросила я взвинченным голосом. И сама же ответила: - Легко! Оцените, как удачно складывается мой день – утром вы меня шантажировали, а нынче я держу вас на мушке. – Дабы сбить с него спесь, я тоже попыталась усмехнуться. - И ведь, убей я вас, никто и никогда не свяжет это с моим именем. В столь злачном месте вас и найдут-то далеко не сразу! Сами знаете, что сделает хозяин трактира с вашим телом, когда найдет его через неделю. Отвечайте, зачем вы приехали сюда?!
Фустов медлил. Он более не делал попыток подойти, но и подчиняться не собирался. Спросил сам, мрачнея еще больше:
— Вы ведь прочли письма? Так зачем спрашиваете?
И отчего-то не смог выдержать моего все еще изумленного взгляда. Рывком отвернулся, уставившись в угол.
— Так это правда? – спросила я прямо. - Вы и есть тот мужчина, с которым у Ксении Хаткевич была связь? И в день похорон, выходит, я видела вас у ее могилы?..
— Я полагал, вы узнали меня тогда. Поэтому и сбежали из города столь поспешно.
— Если бы я узнала вас и поняла всю правду, то уж точно не сбежала бы, а поделилась теми новостями с кем следует! Хоть с Вильчинским! Боже… ведь вы намеренно старались запутать следствие! Вы сами же и забрали письма из бюро в будуаре Ксении – а несчастного Ерохина обвинили в халатности. Может, вы и под пулю подставили его затем, чтобы было на кого все свалить?
Фустов поморщился:
— Я не чудовище, что бы вы там себе не думали. Его смерть это случайность.
— Вы рассчитываете, что я поверю вашим словам? Однажды имела глупость поверить… а вы так мерзко со мною обошлись.
Чего я ждала в ответ? Извинений? Покаяния?
Но нет, извиняться Глеб Викторович не собирался.
— Что ж, пусть это станет вам уроком, - взвешенно ответил он. - Верить никому нельзя. Даже самым близким людям. – И осведомился с делано невинным выражением лица: - Вы уже выяснили, зачем ваш супруг пустил по городу слухи о «Рокоте»? Ведь это он все провернул! По его воле Петербург кишит жандармами, и каждый день устраивают облавы на этих «народовольцев»… или «рокотовцев» – сам черт не разберет, кто они такие. Так выяснили или нет, зачем вашему супругу-преподавателю это все?
Слова его укололи меня весьма ощутимо. Я и впрямь голову сломала, выдумывая благовидные предлоги для Жениного вранья. И если завтра вдруг найду в своей прическе седые волосы – о причине гадать не придется.
Однако для меня очевидным было, что Фустов и добивается того, чтоб я потеряла остатки самообладания. Потому показать ему свою слабость никак не могла.
— Так-так, - зло усмехнулась я вместо этого, - выходит, господин Фустов, вы сами стали жертвою обмана? И кто же обошелся с вами столь жестоко? Неужто Ксения Хаткевич? Вы за это велели ее убить?
Моя провокация оказалась более успешной: Фустов вспыхнул, будто свечка. Произнес с плохо сдерживаемой яростью:
— Не произносите даже имени ее!
— Отчего же? Видимо, до мая этого года вы любили ее и жаждали развода – а после что-то случилось. Если вы так и не дали документам ход.
Наверное, я не была бы такой смелой, не держи до сих пор его на мушке. Но даже с револьвером я не почувствовала себя в безопасности, когда Фустов гаркнул, взбешенный моими словами:
— И что?! Что значит слово проститутки против генеральского? У нас бы все равно не вышло ничего без поддержки сверху! Следовало подождать… еще немного…
И тогда меня осенило:
— Да ведь вы и в полицию устроились лишь для того, чтобы когда-нибудь добиться больше власти, чем генерал… Вы любили ее уже очень давно, верно?
— Я любил ее, еще когда был ребенком, - смиряя пыл, признался Глеб Викторович. – Она приходилась дальней родственницей моей матери – и когда осиротела, родители взяли ее в дом. Мы собирались пожениться. И они знали об этом – знали и о моих чувствах, и о ее… - он снова принялся горячиться, - вот только считаться с ними не думали! Мечтали, что я выучусь в Сорбонне и открою адвокатскую контору. Уже и кабинет прикупили к моему возвращению. А о том, что выдали Ксению замуж – против ее воли, за старика – даже не обмолвились! Я лишь по возвращению узнал, что она уж полгода, как замужем.
— Потому Хаткевичу и показалась ваша фамилия знакомой в тот раз, - поняла я. – Ведь это была фамилия родственников его жены. И, рано или поздно, генерал об этом вспомнит. Вы не боитесь?
— Если вспомнит – тем лучше, - ровно ответил Фустов. – Нет, я не боюсь его. Ничуть. Что он может сделать мне теперь? Я и впрямь устроился в полицию, чтобы получить власть – большую власть, против которой даже генерал не смог бы ничего сделать.
— И, вероятно, у вас все получилось бы. С вашей-то решительностью. А совесть убивали кокаином?
— Снова осуждаете?.. – Фустов как будто был этим удивлен.
Я не ответила.
— Как вы заставили Иду Шекловскую давать показания против Хаткевича? Опять шантажом?
— Ее брат… - неохотно пояснил Фустов, - он водил шапочное знакомство с одним из арестованных «народовольцев», это и дало право подозревать его в причастности. Мальчишке лет девятнадцать, никакой он не «народоволец», конечно, но если бы я дал делу ход… Ради брата она готова на все. Только и ее показаний было недостаточно. Я тянул с процессом, все ждал чего-то. Покуда не стало слишком поздно. Вероятно, он узнал о нас… понятия не имею, откуда – мы были крайне осторожны. Я должен арестовать Хаткевича, поймите, Лидия Гавриловна. Если я до сих пор хожу по земле, то лишь для этого. Потому и просил вас о помощи – и снова буду просить, умолять, если хотите…
— Теперь вы готовы умолять?
— Я понимаю, что не заслужил вашей дружбы. Но… все же знайте: я никогда не сделал бы того, чем угрожал вам. Я лишь пугал вас.
Ладонь, сомкнутая на рукоятке револьвера, уже начинала уставать – я все-таки ее опустила. Не очень-то я верила в раскаяние господина Фустова. Будь я безоружной – в ход бы снова шли угрозы, а не мольба.
И все-таки я попыталась достучаться.
— Вы должны оставить Хаткевича в покое – свою жену он не убивал.