— Видите ли, Лидия Гавриловна... - негромко заговорил он. - Шувалов, ваш опекун, не простит мне, ежели с вашей головы упадет хоть волос… простите за фигуру речи. Потому я совершенно искренне желаю, чтобы вы поскорее оказались по ту сторону этих стен. И я не буду тому препятствовать, клянусь. Но, покуда вы не дадите показания, что Шекловскую застрелил ваш муж – мои руки связаны. Решайте сами, голубушка.
Глава XXX
Я никак не могла понять: явь ли это, или мне снится длинный, муторный и очень реалистичный сон. Я сама шла, ежели мне велели, односложно отвечала на вопросы Глеба Викторовича и вполне осознавала, что мы едем куда-то. В крытом, с занавешенными окнами экипаже, он увозил меня из города. Я даже, кажется, что-то ела в дороге. Но все было словно в тумане, и слабость навалилась столь сильная, что сама я ничего не спрашивала, и ни на чем не могла сосредоточиться. Понимала, что надобно все взвесить – но, едва мы трогались в путь, сознание покидало меня, и я засыпала.
Не знаю, возможно, Фустов сделал мне инъекцию с этой отравой, которую употреблял в виде порошка…
Однако когда меня, наконец, завели в чистую убранную комнату с кроватью и позволили лечь – большего желать я не смела.
Сон был тяжелым, неспокойным и бесконечно долгим.
Зато, когда я открыла глаза в следующий раз, то обнаружила, что сознание мое относительно ясно. Только мигрень никак не отступала, и немного мучила тошнота. Не настолько, чтобы придавать этому значение. Слух вернулся сполна, что порадовало меня более всего. Однако всю радость от этих новостей перечеркнуло понимание, что муж мой находится неизвестно где, а сама я в чужой ночной рубашке лежу не в своей постели в совершенно незнакомой мне комнате…
Впрочем, это в первый миг комната показалась незнакомой, а секундами позже на меня накатило то, что французы называют déjà vu. Ширма поперек спальни, затянутые синим стены, бюро для письма в углу и небольшой иконостас в другом… А за окном, что выходило во двор, через каких-то десять шагов начинался густой сосновый лес.
Сама не своя от накативших воспоминаний я, как была, в рубашке, бросилась за дверь. Длинная, залитая солнцем галерея с окнами во всю стену и – ей-Богу, мне почудилось, что там, в самом ее конце, у лестницы, стоит Женя.
Видение это казалось столь ясным, что мне подумалось, не повредилась ли я в уме? Тогда-то, неуверенно пройдя по галерее, я взялась за ручку двери комнаты, что соседствовала с моей. Замерла душой и телом и тихонько ее приоткрыла.
Там, за круглым столом, покрытым бархатной скатертью, сидела женщина и рассеянно тасовала гадальные карты. Я глухо вскрикнула, не сдержав чувств – но от собственного же голоса пришла в себя.
Нет, за гадальным столиком сидел не призрак из прошлого. Это была та незнакомка. Женщина с родинкой на щеке – Ида Шекловская.
Она удивленно посмотрела на меня красными, воспаленными, но уже совершенно сухими глазами и порывисто встала:
— Вы уж проснулись? Вам лучше?
Я кивнула. Теперь более осознанно обвела кое-как убранную комнату взглядом и ответила лишь:
— Вам следовало выбрать другую спальню.
— Но Евгений Иванович пообещал, что я могу занять любую!
В голосе ее явственно проступили капризные нотки, и я окончательно уверилась, что она именно та девица, превратившая мою жизнь в ад. Разве что, вместо вульгарного пурпурного наряда на ней теперь траурный черный. Взятый, очевидно, из шкафа в этой же комнате.
Что-то я становлюсь суеверной… однако ж посчитала нужным предупредить:
— Прежнюю хозяйку сей комнаты, карт и платьев жестоко убили. А та, что была до нее – повесилась. Впрочем, ежели хотите, то оставайтесь.
Вернувшись к себе, я скорее начала одеваться, благо об этом кто-то позаботился: на спинку стула было накинуто домашнее ситцевое платье, а за ширмой я нашла таз с еще теплой водою. Алый же вечерний туалет, в котором меня привезли, висел здесь же. Как и ридикюль. Впрочем, Жениного револьвера в нем, разумеется, не оказалось… Я смутно догадывалась, что покинуть Масловку мне не позволят – и все же полна была решимости хоть попытаться.
Призраки этого дома еще беспокоили меня, когда я заплела волосы в простую косу и все-таки спустилась вниз. Дом был пустым и неубранным – совсем не таков, каким я запомнила его, уезжая полтора года назад. Натали (усадьба нынче принадлежала именно ей), по-видимому, и слуг разогнала, потому, как едва ли рассчитывала вернуться сюда когда-то.
Негромкие голоса доносились лишь из столовой. И я поспешила на звук, надеясь, сама не знаю на что. Вдруг случится чудо, и я увижу там Женю…
Нет. Чудес не бывает. В столовой находились все та же Ида Шекловская и – господин Фустов. Он что-то жестко ей выговаривал, а она снова плакала и глотала слезы.
Впрочем, при моем появлении Глеб Викторович тотчас поднялся с обычным для него галантным поклоном:
— Рад видеть вас в добром здравии, Лидия Гавриловна. Вам лучше?
Голос его звучал куда радушнее, чем в разговоре с Идой. Будто ничего меж нами не происходило, и мы самые, что ни на есть, лучшие друзья. Но меня это сбить с толку не могло:
— Оставьте ваши любезности! – велела я. – Зачем вы увезли меня? Я ваша пленница, полагаю?
На что Фустов самым невинным тоном ответил:
— Боже упаси. Разумеется, нет. – Помолчал и добавил не очень охотно. – Но уйти я вам все же позволить не могу. Для вашего же блага.
Насчет моего блага я сильно сомневалась. Потому смирять пыл и не думала:
— А опоили меня чем? Кокаином?
Он нахмурился, подошел ближе и, видимо, по лицу моему разглядел, что чувствую я себя не так хорошо, как кажется. Потом выдвинул стул и предложил сесть – я не шелохнулась.
— Ей-Богу, ничем, - ответил он тогда на мой вопрос. - Это называется контузия. Я был там, Лидия Гавриловна. Так уж вышло, что, покуда ваш супруг беседовал с ее, - он пренебрежительно мотнул головой на Иду, - братцем, я стоял у входа в ложу и все слышал. И про Масловку тоже. А после видел, как вас тряхнуло взрывной волной. Я ведь даже помог вам подняться – неужто, не помните?
Я напряглась, но те события были словно в тумане… черный дым, Женины пальцы, ускользающие из моей руки… умирающий мальчик, который что-то говорит мне – и выстрел, его речь оборвавший. Вот и все, что я помнила. Ах да, еще болезненный, изнуряющий звон в голове, от воспоминаний о котором на меня и сейчас накатил приступ тошноты. Я глубоко вздохнула, дабы его подавить, и сочла за лучшее все же сесть. Спросила уже чуть мягче:
— Где мой муж? Ответьте хотя бы… он жив?
И то, как промолчал в ответ Фустов, по-настоящему меня испугало. Потом он выдвинул стул для себя и сел так, чтобы тяжелым немигающим взглядом смотреть на мой профиль.
— Позвольте, я вам кое-что расскажу, - предложил он. - А Ида Львовна покамест принесет вам супу, чтоб вы могли набраться сил.
— Вот еще! – вспыхнула Ида. – Довольно и того, что я тот суп сварила – я вам не прислуга!..
И я не выдержала. Позволила себе истерику:
— К черту суп! – Я встала столь резко, что мой стул с грохотом опрокинулся. - Отвечайте, что с моим мужем!
Ида сочла за лучшее стихнуть и тотчас исчезла за дверью в кухню. Но Фустова моя истерика не удивила.
— Успокойтесь, - бесстрастно велел он. Встал на ноги и поднял мой стул. Снова предложил сесть. – Нынче мы все должны быть с холодной головой. Что до вашего мужа, то он был жив и здоров, когда я в последний раз его видел.
Кажется, я только сейчас смогла перевести дыхание.
— Объясните, как вы вообще оказались в опере? – спросила я уже рассудительней.
— Объясню. Помните наш разговор третьего дня – в трактире «Олень».
Я кивнула. Изумилась только:
— Неужто столько времени прошло?..
— Половину ночи мы добирались в Масловку, и еще без малого двое суток вы спали, - подтвердил Глеб Викторович. – Так вот, когда, после нашей беседы, я вернулся на Гороховую, уже поздним вечером, то меня встретил наш общий друг Юзеф. И поделился, что едва вернулся после очередного обыска в квартире предполагаемого революционера. Жандармерия нынче по пять раз на дню такие обыски проводит – наслышаны, не так ли?
Я кивнула машинально и, позабыв обо всем, с жадностью и страхом смотрела Фустову в глаза. Будто знала, что он скажет дальше.
— Да-да, вы угадали, - подтвердил тот. – На сей раз обыск был в вашей квартире на Малой Морской улице.
— Но… как же… ни я, ни мой муж…
Фустов не дал договорить:
— …Вильчинский нашел на вашей квартире запрещенную литературу –Бакунина. А так же записи с характеристиками на уже известных следствию террористов – Шекловского и этого второго, Зимина.
На сей раз у меня не нашлось, что сказать. И в полной тишине Фустов закончил:
— Вашего мужа, Лидия Гавриловна, арестовали там же, в опере. За революционную деятельность.
Сил возражать у меня просто не было. Я только ищущим взглядом смотрела в его лицо и все силилась догадаться, понять по каким-либо признакам, что он лжет. Лгал мне Глеб Викторович с первого же дня нашего знакомства – с чего бы в этот раз ему быть искренним?
Фустов о моих сомнениях догадался:
— Я не лгу вам. После разговора с Вильчинским я уже понял, что добром это для вас не кончится – поехал в оперу, дабы предупредить. Да не успел. Благо, что хоть родственниц ваших пусть с боем, но удалось выставить из театра. А потом, как стал свидетелем ареста вашего супруга, то счел за лучшее вас увезти. Ведь следующей непременно стали бы вы. Совершил ради вас должностное преступление, если угодно.
— Зачем?
Голос прозвучал резко. Я отказывала ему верить. Просто не мытьем так катаньем этот мерзавец пытается добиться моей дружбы, дабы я свела его с дядюшкой! Боже, как мне хотелось верить, что самым страшным злодеем в сей истории и впрямь является Фустов. Что не было никакого обыска, что Женя на свободе и уже ищет меня…
Однако в моей голове не укладывалось – зачем, ежели я права, Фустов привез меня не куда-то, а в Масловку, к Иде Шекловской? Ладно я, но она-то ему на что?