В тесной комнатке имелось окно, но – второй этаж… разумеется, я побоялась прыгать. И звать на помощь бесполезно: слишком ранний час, улицы пусты. Разве что Санька, будь он еще здесь, меня бы услышал – но и мальчика, как на грех, под окнами не оказалось.
Я могла надеяться лишь, что он был здесь минуту назад. Видел ворвавшихся в здание людей и понял все как нужно…
А потом дверь в умывальню сорвали с петель, вынуждая меня вскрикнуть и забиться в угол. Да, это были люди Якимова.
— Так-так, Лидия Гавриловна, значит, вы совершенно не цените доброго к вам отношения. А Глеб Викторович что же? Неужто замышляете что-то за моей спиной?
Якимов был не просто зол – взбешен. Хоть и держался холодно, но глаза его метали молнии. А я неожиданно для себя перепугалась за Фустова. Напрасно он привез меня сюда… хотел уберечь, а в итоге сам будет жестоко наказан. А главное, что весь наш план коту под хвост.
Надобно было сделать что-то, хотя бы от Глеба Викторовича отвести подозрения.
— Что?! – попыталась тогда изумится я. – Неужто станете убеждать, будто Фустов не по вашей воле увез меня на Гороховую?!
Якимов сощурился, кажется, не готовый поверить. А я продолжила пылко и даже покатившиеся ручьем слезы решила более не сдерживать:
— И можете считать, что добились своего! Я… я расскажу вам правду…
Якимов упускать шанса не стал:
— Так это вы застрелили Иду Шекловскую? Отвечайте! – с окриком вопросил он.
— Я… – Захлебываясь собственными слезами, я подняла на него сколь могла искренний взгляд: - Да, это сделала я! Но, ей-Богу, сожалею об этом… словно морок какой нашел. Я не ведала тогда, что творю – вы должны понять!
Якимов смотрел на меня холодно, совсем не растроганный моими слезами. Даже подумалось, что он не верит. Но потом Якимов как будто смягчился: взял меня под локоть и, отогнав жандармов, осторожно вывел из тесного помещения умывальни. Усадил на софу и сам сел рядом.
— Лидия Гавриловна, голубушка, вы большая умница, что сказали мне правду, - он утешающе гладил меня по рукам и даже сделал жест своим людям вовсе выйти прочь. – И я понимаю вас. В вашем положении – не мудрено, что вы совершили несколько… опрометчивый поступок. Однако, голубушка, - он за подбородок поднял мое лицо, - ежели вы дадите признательные показания в письменном виде – вас накажут. Сурово накажут! А вы ждете ребенка. Вам, голубушка, нужно думать прежде всего о нем.
Я часто закивала, утирая слезы тыльной стороной ладоней:
— Да-да, Глеб Викторович вполне живо описал, что меня ждет, ежели сознаюсь в убийстве. Потому я решилась. Я напишу то, что вы хотите. Уверена, Женя поймет… быть может, он бы сам просил меня сделать это, если б мы увиделись.
Я тогда с мольбою подняла на него взгляд: вдруг сочтет за лучшее и впрямь позволить мне увидеться с мужем? Хоть издали… хоть на пару минут.
Но Якимов не поддался:
— Вы правы, Лидия Гавриловна, - хмыкнул он. - Скажу вам больше: ваш супруг уже дал показания. Он сознался в убийстве, дабы спасти вас от тюрьмы.
Я даже позабыла, что нужно плакать и изумленно смотрел на своего мучителя. Разумеется, все сказанное мной было ложью: ни я, ни Женя не убивали эту женщину. Но все же мысль, что они сломали его – заставили признаться в том, чего Женя не совершал – поразила…
— Это правда? – не веря, переспросила я.
— Правда, - с делано участливым вздохом кивнул Якимов. - Потому я и говорил прежде, что вы лишь затягиваете следствие. Ведь, по сути, голубушка, ваши показания совершенно ничего не решают. Вносят некоторый порядок в документооборот, да и только. Так я велю принести перо и бумагу?
— Нет, - ответила я мягко, но решительно. – Прежде мне нужны гарантии, что меня и впрямь оставят в покое. Простите, Лев Кириллович, но я не могу верить вам в полной мере… Я хочу, чтобы вы позволили мне увидеться с дядюшкой.
Якимов громко хмыкнул, выходя из образа. А я поспешила договорить:
— Да, ваш верный пес – Фустов – таки признался, что граф Шувалов нынче в Петербурге. А это значит, со дня на день он все равно отыщет меня и велит освободить. Поймите… просто мне невмоготу уже ждать этого «со дня на день». Я хочу видеть Шувалова сегодня же. А после я подпишу все, что захотите.
И по лицу своего vis-a-vis прочла, что вмешательства графа Шувалова он и впрямь опасается. Снова хмыкнув, Якимов встал и в задумчивости прошелся по кабинету.
Тогда-то, решившись, я проглотила ком в горле и сказала то, о чем не следовало даже думать – не то, что произносить вслух:
— Для любой женщины ее дитя куда важнее мужа… Позвольте мне увидеться с Шуваловым. Я подпишу все, ей-Богу…
Якимов смилостивился:
— Будь по-вашему, Лидия Гавриловна.
Причина сего добродушия от меня не укрылась: поразмыслив, Якимов обязан был прийти к выводу, что дядюшка первый станет уговаривать меня обвинить во всех грехах мужа и тем спасти себя. Ильицкого Платон Алексеевич всегда немного недолюбливал за непредсказуемый характер, а уж когда ему преподнесут новость, что из ревности к мужу я убила женщину…
Самое скверное, что я до сих пор совершенно ничего не знала об Ильицком. И теперь уж о Фустове тоже. Где он? Арестован? Допросил ли Тучина? И каков результат того допроса? Ежели я ошиблась с Тучиным – то это конец. Определенно, конец.
Потому, в который уже раз сидя в скромном кабинете начальника Дома предварительного заключения на Шпалерке, я чувствовала себя так, будто играю ва-банк. И столь напряжена была, что даже не сумела взволноваться, когда дверь, наконец, отворилась и пропустила в плохо освещенную комнату моего дядюшку в сопровождении его адъютантов.
Платон Алексеевич встречей был взволнован куда больше. Он шагнул ко мне, вставшей ему навстречу. Впервые в жизни я увидела, как в уголках глаз дядюшки скапливается влага, когда он осторожно взял мое лицо в ладони:
— Лиди, девочка, что они с тобой сделали… Боже правый…
Да и сам он был исхудавшим с запавшими щеками – тот, кого я привыкла видеть всегда таким сильным, пышущим здоровьем; первым своим защитником.
И даже мелькнула мысль, что дядя, возможно, не в отъезде был, а знал или же догадывался о том, что со мною происходит… Быть может, он даже искал меня.
— Мы уходим отсюда, немедля, - Платон Алексеевич плотно сжал губы и взял меня за руку. – А вы, Якимов, станете отвечать за самоуправство! Уж я этого не забуду – будьте уверены.
— Нет-нет, - тот только улыбнулся, а караульные тюрьмы живо перегородили нам дорогу, - Лидия Гавриловна должна прежде дать показания. Произошло убийство, и замять его невозможно. Как бы вам того ни хотелось, ваше сиятельство. – И теперь у меня спросил: - Вы ведь держите слово, сударыня?
— Разумеете, - куда смелее, чем прежде, ответила я.
— Так что – признаетесь в убийстве?
— Что вы несете, Якимов! – вскипел Платон Алексеевич. – Лидия никого не убивала!
Якимов же оставался бесстрастен:
— Это правда, Лидия Гавриловна? Так кто застрелил ту несчастную женщину, если не вы?
Вот он, момент истины. Ответила я очень негромко, глядя на Якимова прямо и бескомпромиссно:
— Николай Тучин.
Разумеется, это тоже неправда. Тучин не убивал Иду Шекловскую – но я и не собиралась изобличать ее убийцу. Куда важнее для меня было поглядеть, как поведет себя Якимов, услышав имя Тучина.
И по той панике, что на миг вспыхнула в его глазах, поняла – угадала.
Реакция даже превзошла мои ожидания: Якимов нервно бросил взгляд на Платона Алексеевича, потом снова на меня – и только потом сумел взять себя в руки. О да, он прекрасно осознавал, что грозит ему лично, ежели связь его со студентами-террористами вылезет наружу.
Я же впервые за долгое-долгое время сумела вздохнуть полной грудью. И, не обратив внимания на мертвенную тишину в кабинете, продолжила, невинно осведомившись:
— Неужто вам знакомо это имя, Лев Кириллович? Боюсь, тогда вам грозят неприятности, потому как именно этот человек убил также и Ксению Хаткевич! Не лично, разумеется – он лишь организовал все, в то время как исполнителем был студент Петр Зимин.
В этой мертвенной тишине я услышала, как кашлянул, прочищая горло, мой дядюшка:
— Ты что-то не то говоришь, Лиди. Сама подумай, разве сумели бы эти двое – студент и библиотекарь – организовать столь громкое убийство? Полагаю, Лев Кириллович теперь услышал все что хотел и не станет тебя более задерживать. Идем!
Дядюшка произнес это с напором и сильнее сжал мой локоть. Даже Якимов как будто меня больше не удерживал. Да только я не придала всему этому значения, продолжив пылко:
— Отчего же вдвоем? Тучин имел поддержку в Главном штабе – вашу поддержку, Лев Кириллович, вашу! Станете отрицать?..
Он не отрицал. Верхняя губа его чуть подрагивала, когда он снова перевел взгляд с дядюшкиного лица на мое, и бросил с величайшим презрением:
— Да что б вы понимали! Девчонка! Чистенькой желаете быть? Правду ищите? Да если не вытравить их всех сейчас – вам адом покажется то, что сделают они с Россией лет через двадцать!
И он дернулся ко мне.
Я так никогда и не узнала, зачем – то ли схватить за руку, то ли ударить, а то ли и вовсе он лишь неловко покачнулся. Но в этот самый момент комната содрогнулась от револьверного выстрела. Якимова швырнуло в сторону, на стол с документами – бумаги мигом покрылись россыпью алых брызг. Но выражение презрения на мертвом лице Якимова так никуда и не ушло.
Я вскрикнула, не помня себя. И обернулась на стрелявшего.
Никто никогда не обращает внимания на лица адъютантов.
В форменном кителе, с чуть надвинутой на глаза фуражкой сбоку от меня стоял Ильицкий. Еще дымился ствол револьвера, что он сжимал в руке.
— Женя… - без сил выдохнула я. И, кажется, по щекам снова покатились слезы.
Но, прежде чем я успела сделать хотя бы шаг, низ живота скрутило от такой боли, что на миг у меня потемнело в глазах. Ноги сами собою подкосились. Однако, падая, я все равно оказалась каким-то образом в объятьях мужа. Я не слышала, что он говорил мне. Зато смотрела в любимые черные глаза и, прежде чем провалиться в беспамятство, кажется, сумела улыбнуться.