[156] – священных буддийских текстов, которые собирали многие поколения семьи мужа Цунено. Трудно представить более горькое и наглядное доказательство эфемерности материального мира.
В дальнейшем храм был перестроен, почерневшие от копоти надгробные камни заботливо отчищены, а собрание молитвенных текстов частично восстановлено, что потребовало немалых усилий. Однако семья служителя так и не оправилась от удара. Осенью 1831 года, когда муж Цунено пытался заново отстроить дом предков, сама она отправилась назад, в провинцию Этиго. Вскоре ее родные получили уведомление о разводе[157].
К тому времени Цунено провела в Оисиде более половины уже прожитых ею годов. В течение пятнадцати лет она присутствовала на всех праздниках, поминках и молебнах в храме. Она знала имена всех прихожан в лицо, поздравляла их с рождением детей, приносила соболезнования, когда они хоронили близких. На ее муже и на ней самой лежала ответственность за сотни людей[158]. Она постигла все секреты управления хозяйством и научилась ловко выполнять свои обязанности, менявшиеся в зависимости от времени года. Перед Новым годом она хлопотала по дому и бегала по делам с раннего утра, растирая окоченевшие руки. Весенними ночами, когда река Могами бурлила так, что слышно было из храма, она лежала без сна, вслушиваясь в шум дождя. Летом, когда в лугах замирали цапли и журавли, а в листве кричали цикады, она принимала в дар свежие овощи. Она привечала нежданных гостей, ходила в окрестные деревни, в меру сил справлялась с домашними неурядицами. Но теперь все это осталось в прошлом – Цунено не собиралась возвращаться.
Наверное, родные Цунено постарались бы спасти ее брак, живи супруги не так далеко. Но они были бессильны помочь ей на расстоянии. Гию ответил на письмо с уведомлением о разводе весьма любезным посланием: «Родители мои раздавлены горем, но понимают, что такова воля судьбы и поделать ничего нельзя. Они благодарят за то, что вы приняли Цунено в семью совсем юной и заботились о ней пятнадцать лет»[159]. На этом, если судить по семейным архивам, в истории ее первого брака была поставлена точка.
Быть может, Цунено любила мужа и писала матери, как ей повезло в жизни. Быть может, у нее случилось несколько выкидышей подряд, и муж в конце концов потерял к ней интерес как к женщине, что разбило ей сердце. Или все было наоборот: каждый раз она со страхом ждала ночи и под любым предлогом отказывала мужу в близости. Вероятно, она нашла себе любовника – какого-нибудь молодого священника. Пережила с ним страстный, но заранее обреченный роман. Возможно, все пятнадцать лет она терпела оскорбления и побои и каждый день, тупо глядя в одну точку, подолгу обдумывала свой побег. Это она могла быть виновницей пожара: одна минута одиночества в пустом помещении, как бы случайно, второпях опрокинутый масляный светильник, безмолвное исчезновение.
Скорее всего, реальная история была намного прозаичнее. Свекровь, вечно напоминавшая о терпении и смирении, и привычно огрызавшаяся Цунено, не имевшая привычки сдерживать свои чувства. Приготовленные ею маринованные овощи, всегда или пересоленные, или недосоленные. Прислуга, с которой она так и не научилась ладить. Соседи, с которыми перессорилась. Муж, которому в конце концов надоело с нею препираться. Нам не дано узнать, как было на самом деле. Никаких свидетельств не осталось. Надо полагать, сама Цунено считала, что об этих пятнадцати годах и вспоминать не стоит.
В те времена в Японии развод не считался катастрофой. Подавляющему большинству девушек предстояло выйти замуж, однако существовало общее понимание, что не каждый брак может быть долговечным. По некоторым данным, с первыми мужьями разводилась почти половина женщин[160]. В обществе, где столь важную роль играла совместимость молодых супругов, развод, по сути, выступал в качестве предохранительного клапана, то есть был вполне практичным решением. Как правило, новобрачные жили с родителями одной из сторон, и благополучие домашнего очага во многом зависело от усердия и доброй воли молодой жены, которая вошла в чужую семью, и значительно реже от молодого мужа. Если жених или невеста в чем-то не оправдывали надежд или у кого-то из них обнаруживался фундаментальный недостаток, лучше было сразу отменить брак и предпринять новую попытку, перебирая варианты до тех пор, пока не найдется достойная пара. Это правило касалось как женщин, так и мужчин. Возможно, у всех, кто знал Цунено, невольно возникал вопрос, почему муж отослал ее домой. Нет ли у нее какого изъяна в характере? Вероятно, они гадали, отчего у нее нет детей – вопрос для некоторых семей чрезвычайно важный. Однако развод едва ли помешает ей в дальнейшем снова выйти замуж.
Можно сказать, Цунено не повезло в том, что ее первый брак продлился так долго. Разведись она быстрее, вернись она домой лет в пятнадцать или даже двадцать – перспективы были бы куда лучше. Женщины, успевшие развестись в свои двадцать лет, почти всегда находили новых мужей[161]. Но Цунено было уже двадцать восемь – не самый удачный возраст. Ее отца беспокоило, что дочь слишком стара и вряд ли сможет составить хорошую партию[162].
Новый союз удалось заключить лишь через год, когда наконец к Цунено посватался мужчина, принадлежавший к известному местному роду. Его родные были не священнослужителями, а крестьянами[163]; их деревня Осима находилась высоко в горах. Однако семья считалась зажиточной и почтенной. У отца Цунено, должно быть, гора упала с плеч: дочери улыбнулась удача.
В первые дни холодного лета 1833 года встревоженные крестьяне всё надеялись, что тучи разойдутся и наконец проглянет солнце. Гию, с головой уйдя в подготовку торжества, составлял списки покупок к свадьбе сестры. Особого внимания требовало приданое Цунено, отчасти потому, что его содержимое будет выставлено напоказ[164] в доме свежеиспеченных свекра и свекрови. Гию всегда волновали приличия; он хотел, чтобы его семья произвела наилучшее впечатление на соседей. Разумеется, будучи мужчиной, да еще и духовным лицом, он смутно представлял себе, как подобает одеваться замужней женщине. Сам он обычно носил темное священническое облачение и не разбирался в тонкостях моды. К счастью, вокруг было немало женщин – включая, конечно, саму Цунено, их мать и Сано, – которые знали, как взяться за дело. «Какой шелк – полосатый или с мелким рисунком – подобает взять для кимоно без подкладки?» – написал кто-то на полях списка покупок. И там же кто-то другой уверенно ответил: «Лучше с мелким рисунком»[165].
В итоге счет за новую одежду составил более двенадцати золотых слитков, которые Гию выплачивал в рассрочку в течение двух недель[166]. Тем летом замуж выходила и самая младшая сестра Цунено – Тосино[167]. Собрать приданое для обеих невест – это стало серьезной нагрузкой для семейного бюджета. Именно поэтому Гию с благодарностью принял в дар пятнадцать золотых слитков от будущих свекра и свекрови Цунено[168], заверив их, что деньги пойдут на приданое.
Вопреки погоде, которая совсем не радовала, начало семейной жизни выглядело благоприятным. В те дни, когда крестьяне, кутаясь в стеганую одежду, выходили на рисовые поля, Гию устраивал прием[169]. Он угощал тринадцать своих прихожан саке и закусками, заплатив стряпухе за труды сверх уговора одну золотую монету. Раздал двести медных монет местным нищим, ожидавшим милостыни по поводу свадьбы[170], – не получив желаемого, они могли испортить праздник. В храме собрались все, кого можно было ожидать в такой день: ближайшие родственники невесты; жена Котоку, брата Цунено, которая пришла с новорожденным малышом и кормилицей; находившийся в отчаянном положении муж Киёми (хотелось бы надеяться, что инцидент с клеткой был исчерпан); а также посредники-сваты, помогавшие устроить этот брак. Слуг набралось чуть ли не больше, чем гостей, – их было свыше десятка, включая шестерых крепких мужчин, нанятых, чтобы перенести мебель Цунено в другой дом.
Путь к дому жениха в Осиме занял большую часть дня. Идти пришлось все время вверх, по раскисшим от дождей скользким тропам, мимо поднимавшихся террасами рисовых полей, по которым в сторону гор убегали длинные канавки с саженцами риса, высаженными по две-три штуки в ряд. Поля выглядели темными, мрачными; ростки едва-едва виднелись из-под воды. Росли они слишком медленно, и каждый понимал, что урожай будет плохим. Работавшие в полях выстроились вдоль дороги поглазеть на шествие, так как считалось хорошей приметой встретить свадьбу[171]. Люди кричали участникам свадебной процессии, чтобы те время от времени останавливались и пели поздравительные песни.
Деревня Осима была отдаленной, но не глухой. Через нее проходила одна из горных дорог; трижды в месяц здесь устраивали ярмарку. Летом, когда Цунено прибыла в дом нового мужа, путники с навьюченными лошадьми все еще шли через горные перевалы, неся с собой новости из большого мира. Зимой тут было гораздо тише, потому что тропа становилась непроходимой. Главную артерию провинции, Северную дорогу, имевшую стратегическое значение, тоже иногда заваливало снегом. Если на побережье Японского моря требовалось доставить официальную депешу из Эдо, то отправляли крестьян, обутых в тяжелые башмаки на плоской подошве, вытаптывать сугробы, чтобы гонцы могли проехать