[172]. Но по горным тропам никто не возил важных сообщений, и узкую дорогу, проходившую вблизи Осимы, конечно, не чистили. Деревня молчаливо дожидалась весны.
Каждую осень, до начала снегопадов, многие молодые жители Осимы спускались с гор и шли на юго-восток, в Эдо[173]. Дома их не ждало ничего, кроме изнурительной работы в полях, а в городе они могли заработать гораздо больше, нанявшись в услужение. Некоторые из них буквально на годы теряли связь с родными[174], поскольку были неграмотны и не могли написать домой. Известно, что один раз местные жители собрали деньги и сообща отправили своего человека в столицу[175] – проверить, как поживают их блудные дети. Многие по-прежнему работали в тех местах, куда устроились по приезде в большой город, а некоторые исчезли, как сквозь землю провалились, и более о них никто никогда не слышал. Те, кто возвращался после работы в Эдо, сталкивался с довольно подозрительным отношением односельчан, никогда не спускавшихся со своих гор. Через два года после переселения Цунено в Осиму деревню поразила какая-то неизвестная болезнь, в распространении которой обвинили семерых мужчин, возвратившихся домой из города, где они провели на заработках всю зиму. Деревенский староста заставил их возместить всем заразившимся расходы на лечение.
В Осиме Цунено впервые в жизни попала в крестьянскую семью. В той или иной степени все домочадцы занимались грязным, тяжелым земледельческим трудом[176]. Работа требовала постоянного напряжения не только физических, но и умственных сил. Каждый день приносил новые заботы. Если крестьяне просто сажали в землю прошлогодние семена, выпалывали сорную траву и надеялись на погоду, риск был огромен. Вместе с урожаем можно было потерять все. Разорившийся земледелец оказывался беззащитен. В конце концов он не сможет заплатить подати, семья его пойдет по миру, детей придется продать в публичные дома или театры, а самому клянчить милостыню на большой дороге.
С наступлением нового земледельческого сезона крестьянину в первую очередь нужно было решить, что именно сеять в предстоящем году[177]. Выбор был богатым. В каталогах семян предлагались сорта риса с заманчивыми названиями вроде «белая борода» и «принцесса-журавль». Разумный хозяин закупал несколько сортов с оглядкой на прошлогодний урожай и старался уменьшить риск за счет разнообразия. По той же причине рекомендовалось чередовать рис с другими культурами: на «хороших» полях сеять пшеницу, на «средних» – сою; там, где ничего больше не вырастет, – неприхотливое просо; повыше в горах хорошо сеять гречиху. Когда план посадок был уже составлен, удача земледельца зависела от правильного выбора срока. Земледельцу полагалось знать, сколько времени вымачивать семена, когда приступать к пахоте, когда высаживать проростки в землю, когда пускать воду на рисовые поля. Крестьянин мог пользоваться календарями и справочниками или просто наблюдать за облаками и прощупывать почву[178]. Грамотные земледельцы вели собственные дневники. Преуспевали те, кто не полагался на милость судьбы.
Однако, когда в 1833 году Цунено переселилась в Осиму, природа спутала все крестьянские планы[179], даже очень грамотно составленные. Сезон дождей с его легкими туманами и затяжными ливнями начался в обычное время, и земля как следует пропиталась влагой. Но с наступлением лета туман не рассеялся. Крестьяне тщетно надеялись на ясную погоду, ожидая, когда ласковое солнце выманит зеленые ростки из раскисшей земли. Вместо этого снова зарядили дожди, и слабые молодые растения много дней подряд провели под водой. В середине лета неожиданно выпал снег и ударили заморозки. Урожай риса оказался втрое меньше обычного. Голодные соседи Цунено – горцы, редко когда видевшие океан, – отправились на побережье и бродили там по колено в воде в надежде собрать хотя бы съедобные водоросли.
Один неурожайный год еще можно было пережить. Чиновники-самураи соглашались повременить со сбором податей; вельможи запрещали гнать саке в своих владениях и вывозить зерно в другие области; города и деревни открывали закрома с запасами риса; богатые купцы раздавали деньги и еду голодающим соседям. Новые родственники Цунено были уважаемыми и зажиточными людьми; наверное, они подавали милостыню нищим и помогали составлять прошения об отсрочке уплаты податей. Семейство с некоторым страхом ждало следующего сева, ведь деревенские бедняки уже потратили все сбережения на еду, и денег на семена и удобрения осталось совсем мало. К счастью, лето 1834 года выдалось сухим и жарким. Но голодающие крестьяне были вынуждены съесть часть проростков, и еще до наступления осени над провинцией нависла угроза голода. В деревнях к востоку от Осимы земледельцы скинулись на покупку риса из городских закромов. Решение оказалось очень мудрым, так как с полей в тот год удалось собрать лишь шестьдесят процентов запланированного урожая.
В следующую зиму соседям Цунено приходилось тоже несладко. Однако тогда все думали, что еще один хороший год вернет жизнь в привычное русло. Крестьяне поглядывали на небо, считали дни и ждали. Весна 1835 года оказалась холодной, снег растаял очень поздно. Земледельцы собрали менее половины от обычного урожая риса, а соя и вовсе уродилась так плохо, что не из чего было делать мисо. Семья Цунено пока не голодала, но готовить стало сложно. Каждая плошка риса, каждая чашка соевого соуса были на счету. Осенью – когда большое и зажиточное деревенское семейство обычно мариновало на зиму около тысячи штук дайкона – ставки были уже высоки. Ошибки, вполне простительные для молодой хозяйки, попавшей на незнакомую кухню, могли оказаться фатальными в год, когда рисовые отруби подскочили в цене, а мисо и вовсе было не достать.
Лишь самые удачливые семьи смогли отметить новый, 1836 год традиционными рисовыми сладостями и саке. Валил снег. Староста деревни Минэ, что в двух милях от Осимы, не находил себе места от тревоги[180]. Больше половины семей в его деревне голодали. Можно было бы поискать дикорастущие овощи, кудзу, тростник и водяной рис, но в начале весны на земле еще лежал толстый слой снега. Из-за позднего таяния собрать свежую зелень вовремя, чтобы предотвратить голод, не удалось бы. Семьям, у которых еще не совсем закончились припасы, нечем было поделиться с соседями. К началу земледельческого сезона у крестьян не хватало денег, чтобы выкупить орудия труда, заложенные еще осенью. Даже если они не съели бы весь семенной рис, все равно пахать поля было нечем. Казалось, половина деревни обречена на голодную смерть.
К концу весны крестьяне настолько ослабели, что даже те, у кого еще были семена и инструменты, не могли работать. Поля стояли пустые, и на них пировали насекомые. К концу года деревня Муроно – тоже недалеко от Осимы – потеряла восемьдесят человек[181]. Это было огромное, невообразимое число смертей для края, где селения обычно насчитывали всего по несколько сотен жителей. В каждой деревне количество жертв оказалось разным, поскольку одни общины были богаче и лучше подготовились к тяжелым временам, а другие – беднее и более уязвимы; однако в целом в провинции смертность подскочила почти в три раза[182]. Староста деревни Муроно записал в дневнике, что «с незапамятных времен не было худшего урожая», чем урожай 1836 года[183].
Цунено не грозила голодная смерть, но и благополучным ее положение назвать было нельзя. Ее муж, Ясоэмон, все четыре года их брака тщетно ждал, когда наконец погода улучшится, рис начнет давать урожай – и тогда, может быть, хоть что-то изменится. Он был бессилен влиять на обстоятельства. В голодные годы подворачивались кое-какие возможности: те, у кого еще оставались деньги, могли дешево скупить соседскую землю. И все-таки в первую очередь он был крестьянином, а Цунено – крестьянской женой. На что крестьянам земля, если она не родит? Да, другим приходилось еще тяжелее, но это было слабое утешение. Целые семьи деревенских бедняков бросали поля и бесцельно брели вниз по дороге, минуя Осиму. Из деревень, что располагались еще выше в горах, доходили просто душераздирающие слухи.
Дома, в Ринсендзи, родным Цунено пришлось потуже затянуть пояса. Гию продал участок земли, где росло не менее трехсот деревьев[184], а потом написал своему знакомому, у которого занимал денег[185], и попросил прощения, что не может выплатить долг. Он поддерживал связь и с бывшим мужем Цунено из Оисиды, который писал, что прежде процветающий город полностью опустошен[186]. Река Могами разлилась и смыла семнадцать домов, а неурожайные годы оставили более двадцати местных семей буквально ни с чем. Отчаявшиеся горожане срубили две трети кедровых деревьев в окрестностях Оисиды; часть пустили на отопление домов, а часть попытались продать тем, у кого еще были деньги на закупку древесины. Наблюдая за страданиями простых людей, Гию вспоминал важнейший постулат буддизма о вечной переменчивости бытия и целиком посвящал себя молитве. Вера давала ему хоть некоторую надежду. По крайней мере, в следующей жизни все верующие возродятся в Истинной Чистой Земле.
На исходе той зимы все молились о живых и – все чаще – о мертвых. По всей Японии в разгар великого голода годов Тэмпо умирали сотни тысяч людей. Трудно подсчитать, сколько жизней унес сам голод, а сколько – эпидемии тифа и дизентерии, косившие ослабленных людей. Горный край, лежавший между провинцией Этиго и Киото, потерял более десяти процентов жителей