[223]. Однажды брат с сестрой всерьез поссорились из-за кимоно, которое она сшила своему первому мужу. Гию попытался его купить и даже успел отдать деньги мужу Цунено. Он пришел в изумление, когда сестра потребовала, чтобы он отослал кимоно обратно. «В нем моя работа, мое мастерство», – настаивала Цунено. «Как все это нелепо», – написал Гию, привычно изливая обиду в дневнике.
Спустя десять лет и три развода Цунено отдала свою одежду, зеркало и шпильки в чужие руки для передачи в другие чужие руки. Она даже не захотела наблюдать, как скупщик собирался их оценивать, ведь ему будет все равно, кто шил, кто распарывал эти вещи, когда и куда их в последний раз надевала прежняя хозяйка и почему они оказались в его лавке. Вряд ли его будет интересовать, кому и зачем понадобились деньги. Скупщики почти никогда не задавали вопросов; они просто принимали одежду и выдавали взамен расписки и монеты.
Цунено кое-что знала про такие лавки, так как братья иногда закладывали вещи, чтобы раздобыть денег. Один из младших братьев как-то нажил серьезные неприятности, заложив серебряную трубку Гию[224], а заодно и кожаный кисет, присланный Цунено из Оисиды, а еще несколько десятков книг из домашней библиотеки, среди которых, по иронии судьбы, было пять конфуцианских трактатов.
Деревенские женщины порой тоже относили вещи в заклад, но им приходилось проявлять особую бдительность, чтобы не стать жертвами обмана. В деревне Осиме бытовала печальная история о девушке по имени Това[225]. Ее отец был самым богатым человеком в соседней деревне; он задействовал все свои связи и выдал дочь за сына важного купца из Такады. Это была блестящая партия, и Тову отправили к жениху с лучшими вещами, какие только могли позволить себе крестьянские родители. Вскоре новобрачная обнаружила, что шелковые и хлопковые кимоно из ее приданого, которому так завидовали деревенские соседки, в городе считаются нелепыми и старомодными. Тове было всего тринадцать лет, она только что вышла замуж и, попав в чужую семью, отчаянно хотела прижиться в ней и стать своей. Поэтому она отнесла скупщику подержанных вещей кое-что из приданого, надеясь на вырученные деньги обновить гардероб. Скупщик и его мать, увидев робкую, неловкую девочку, сразу поняли, что перед ними легкая добыча. Това, так и не получив всех обещанных денег, задолжала в той лавке, куда пошла за модной одеждой. Когда об этом узнали муж и его родители, они отправили ее назад в родную деревню с уведомлением о разводе. Как можно доверять молодой жене, которая оказалась настолько хитрой, чтобы тайком продавать вещи, и настолько глупой, чтобы так дать себя обмануть? Чтобы призвать бесчестного скупщика к ответу, отцу Товы пришлось дойти до самой столицы. Но семья уже была опозорена и больше не могла рассчитывать на такой же удачный брак для дочери.
Цунено, вероятно, не хуже других знала, как опасны мошенники и как быстро женщину может сгубить один неверно сделанный шаг. Конечно, она понимала, до какой степени одежда определяет отношение к человеку, и, скорее всего, осознавала, как потеря правильно подобранного гардероба мгновенно оборачивается еще большими утратами: неудавшийся брак, загубленная репутация, разбитая жизнь. Но Цунено уже приняла решение оставить все и уйти в большой город, и теперь, заложив одежду, она таким образом оплачивала свой побег.
Посредник вернулся от скупщика с тремя золотыми слитками и распиской. Деньги забрал Тикан – на дорогу, как объяснил он. А расписку взял посредник. У самой Цунено не осталось ничего, кроме списка в памяти: коричневые лоскуты, алый креп, шпильки… Это было лишь исходное уравнение, которое после она день за днем – пока осень поворачивала к зиме – заново расширяла и приводила к равенству. Вот вещи, которых она лишилась. Вот сколько они стоили. Вот как они были ей дороги. И вот такую цену она заплатила.
Прежде чем покинуть Такаду, Цунено написала письмо дяде. У него остались три золотых слитка, вырученных за вещи из ее приданого. Если он сразу пойдет к городскому скупщику, то успеет вызволить из заклада ее одежду, пока не начнут начислять проценты. Цунено изложила дяде свою историю, но это, как оказалось позже, была лишь первая версия, которую она – когда начнет писать письма и другим людям – несколько пересмотрит, поменяв кое-какие детали. Ей нездоровилось, объясняла Цунено, поэтому она решила отправиться к горячим источникам в компании пятерых мужчин и восьми женщин, которых встретила в Такаде. Среди них был ее давний друг Тикан, и, узнав, что у него не хватает денег на дорогу, она, чтобы помочь ему, заложила одежду, шпильки и зеркало. Объяснив суть сделки, Цунено добавила как бы между прочим: «Кстати, я уже не раз говорила всем и сейчас скажу, что мне хотелось бы побывать в Эдо, если представится такая возможность. И если я все-таки решусь туда отправиться, то сразу напишу тебе. Часть моих спутников идет в столицу. Все они люди достойные, так что не нужно беспокоиться обо мне»[226].
Она писала, уверенно выводя затейливые китайские иероглифы, будто не сомневаясь, что ее простят за решение заложить одежду и уйти в чужой город с посторонним мужчиной. Будто верила, что дядя возьмет ее деньги, незамедлительно пойдет в лавку и выкупит заложенные ею вещи. Будто все люди были добры к ней, все расчеты ее были верны и все потери могли быть возмещены. Вероятно, Цунено подозревала, что подсчет еще не окончен и в действительности ее баланс вряд ли сойдется гладко. Но пока она решила в этом не сознаваться. Потом будет время и для других писем.
Цунено и Тикан ушли из Такады по знакомой дороге – той самой, которую они выбрали бы, если решили бы вернуться в деревню. Поначалу тот день еще казался вполне обычным. Дорога, широкая и освещенная каменными фонарями[227], вела на юг от Такады и поднималась на гору Мёко – самый высокий и дальний пик из всех, что Цунено в детстве видела на горизонте. У подножия горы – там, где били горячие ключи, – стоял небольшой городок Акакура. В нем Цунено и Тикан остановились на несколько дней и стали готовиться к дальнейшему путешествию. Там она сочинила еще одно письмо дяде[228] – и опять написанное безупречными иероглифами. Впоследствии она уверяла, что Тикан при этом заглядывал ей через плечо и диктовал каждую фразу[229]. В письме была вариация на прежнюю тему, но с одним важным уточнением: Цунено написала, что теперь она точно отправится в Эдо, где некоторое время поживет у родни Тикана. «От Цунено из Акакуры», – подписала она, отправляя послание, и продолжила путь.
В нескольких минутах ходьбы от Акакуры находилась застава Сэкикава, один из многочисленных пропускных постов, сооруженных вдоль дорог, где стражники-самураи, состоявшие на службе у местного вельможи или самого сегуна, проверяли дорожные пропуска путников. Эти сторожевые посты были частью государственной системы безопасности, которую сегунат Токугава организовал еще в XVII веке, чтобы отслеживать передвижения людей, способных нарушить только что воцарившийся в стране хрупкий мир. Сэкикава входила в ряд самых важных в стране застав, так как стояла сразу за тем местом, где Северная дорога поворачивала в сторону Эдо[230]. Любой живший на побережье Японского моря вельможа, захотевший поднять восстание, повел бы свои войска через Сэкикаву, а женщины из его рода, жившие в Эдо в качестве заложниц, пошли бы в обратном направлении, надеясь укрыться в родных провинциях. По этой причине стражи Сэкикавы отказывались пропускать женщин без дорожных грамот, а тех, у кого были необходимые бумаги, тщательно досматривали.
У Цунено имелся уважительный предлог, чтобы получить у чиновников в Такаде свою дорожную грамоту, поскольку считалось, будто она идет к горячим источникам поправить здоровье[231]. Однако со стражей на заставах договориться было не так легко. Даже при наличии нужных бумаг Цунено могли задержать или потребовать от нее мзду за пропуск. И что прикажете ей говорить про Тикана, если о нем спросят? В таком случае проще было бы обойти заставу с ее вооруженными стражами стороной[232] и выбрать совсем безымянные тропы, проложенные тысячами женщин, которые принимали такое же решение, зная, что вряд ли их заметят и остановят. Или можно было бы пройти через заставу, рискнув проползти там ночью хотя бы через собачий лаз в стене[233], надеясь, что стражники в этот момент будут смотреть в другую сторону. Или она могла бы свернуть с большой дороги, которая вела в город сегуна, на одну из окольных тропинок, что огибали гору, а затем петляли по рощам, по заросшим травой лугам, по рисовым полям и пролегали вдоль сел, где жили неприветливые к чужакам, подозрительные крестьяне. Но в любом случае ей пришлось бы нанять проводника, чьи услуги обошлись бы по меньшей мере в несколько десятков медяков[234] – еще один рискованный шаг, еще одна трата, которую следовало добавить к общему счету.
Вернувшись на большую дорогу, Цунено и Тикан присоединились к другим мужчинам и женщинам, шедшим в том же направлении – через горы в сторону столицы. Одни направлялись в Дзенкодзи – огромный живописный храм, куда стекались тысячи паломников. Другие были последними отчаявшимися беженцами, спасавшимися от голода. Но чаще всего им встречались на пути обыкновенные странники и сезонные переселенцы – в основном крестьяне из Этиго, покидавшие родные места осенью и возвращавшиеся туда весной. В Эдо их называли серыми скворцами