Чтобы из Минагава-тё попасть в Цукидзи, следовало снова пересечь рынок Канда, потом пройти по мосту Имагава и далее в сторону Нихомбаси. Это был самый деловой район города, по сравнению с которым западные кварталы Внутреннего Канды казались почти такими же сонными, как Такада. Вдоль улиц стояли крупные торговые дома. Самый большой назывался «Мицуи Этигоя» – про него слыхали даже в деревнях вроде Исигами. В описываемое нами время многопрофильная компания Мицуи владела недвижимостью, включая доходные дома в районе Внутреннего Канды, имела несколько филиалов, давала деньги в рост и выполняла финансовые поручения сегуната. Однако флагманом семейного бизнеса оставался знаменитый магазин с черепичной крышей, яркими голубыми вывесками-полотнищами, с его армией приказчиков и посыльных в опрятной форме, вечно куда-то спешащих со своими свертками[314].
В «Мицуи Этигоя» продавались кимоно и оби самых последних фасонов из наиболее модных тканей: шелковые, конопляные, хлопчатобумажные и даже из привозных бархата и набивного ситца. Владельцы торгового дома еще в конце XVII века – намного раньше всех своих конкурентов, отпускавших товар в кредит и выставлявших счета в конце сезона, – начали принимать оплату наличными сразу при покупке товара. Это позволяло не только торговать по твердым ценам, но и снижать их, а также обслуживать любых клиентов, даже тех, у кого не было ни поручителей, ни устойчивой репутации. В условиях стремительного роста города и постоянного притока со всей страны никому не известных людей этот новый принцип торговли оказался лучшим стратегическим ходом. И более сотни лет спустя торговый дом Мицуи по-прежнему делал ставку на покупательский азарт и спонтанные покупки. На первом этаже неизменно выставляли новинки сезона, а двери были широко распахнуты, заманивая прохожих и возбуждая в них желание обладать этими вещами.
В самом магазине хлопотали десятки приказчиков, которые подбирали нужный товар, принимали заказы и оплату, щелкали костяшками счетов и на ходу выписывали квитанции. Их имена были выведены иероглифами на длинных полотнищах, свисавших с потолка, – это помогало покупателям найти любимых продавцов и их помощников. Несмотря на завидную должность в одном из самых знаменитых заведений столицы, положение приказчиков было не слишком прочным. В торговом доме «Мицуи Этигоя» их были сотни; большинство начинало работу еще детьми. Сначала они несколько лет служили посыльными и младшими конторщиками; повзрослев, больше половины из них становились самостоятельными приказчиками. С этого момента начиналась упорная борьба за продвижение по службе. Лишь немногие избранные достигали самых высоких должностей, обеспечивавших работникам жалованье, достаточное для содержания семьи. Приказчики среднего уровня жили в комнатах, предоставленных фирмой, утешаясь гордостью за обширный гардероб, а отложенные деньги тратили на посещение недорогих публичных домов.
Помимо того типа коммерции, которую вели под синими полотнищами торгового дома «Мицуи Этигоя», в Эдо процветала и бойкая уличная торговля. Она не была столь же организованной, не обладала такой же жесткой иерархической структурой и чаще оперировала не золотыми слитками, а медными монетами[315]. Улицы заполоняли торговцы, согнувшиеся пополам под связками хвороста или волочившие по земле длинные шесты из зеленого бамбука. Загорелые крестьяне и рыбаки носили корзины с зеленью или плоские бамбуковые блюда со свежим уловом больших серебристых рыб. Тут же продавали белые нераскрашенные фонари всех размеров и форм, а рядом сидели опрятно одетые образованные молодые люди с кисточками и тушью, готовые сразу написать на фонаре имя его нового владельца. Миловидные девушки танцевали и пели, собирая вокруг себя кучки зрителей, – и как потом выяснялось, то были торговки леденцами. Эти плясуньи состязались за внимание публики с франтоватыми молодыми людьми, которые прогуливали обезьянок на длинных поводках. Изнуренные работой старухи с черными от копоти лицами таскали на спине тяжелые мешки с углем. Шаркающие старики катили скрипучие тележки, на которых громоздились клетки с птицами и насекомыми. Женщины в платках стояли около горшков с комнатными цветами и зелеными растениями. Время от времени на глаза попадалась грузная фигура, издали похожая на борца сумо. Вблизи оказывалось, что это самый обыкновенный торговец, нагруженный соломенными корзинами, решетами и венчиками для взбивания. Правда, иногда прохожим удавалось поглазеть и на настоящего борца сумо.
Не желает ли Цунено яиц? Да вот сидит продавец, у которого они разложены на циновке, упакованные по десять штук. Может быть, сахарных леденцов? Тогда нужно поискать лоток с зонтиком, прикрывающим их от зимнего солнца. У нее сломалась сандалия? Так купи новые у привратника. Нужна чашка воды? Приглянулась золотая рыбка? Потребовался новый набор кистей? Надо лишь немного обождать, и кто-нибудь обязательно пройдет мимо с нужным товаром. А пока не подаст ли она на пропитание ребенку, маленькому паломнику? Не найдется ли у нее медной монетки для бездомного? Не желает ли послушать, как играет слепой музыкант? Нет? Тогда, может, у нее есть старая одежда на продажу? Или исписанная бумага[316]? Ее можно отдать вон тем людям со странными прическами – это одна из местных групп касты «нечистых»[317]. Они продают использованную бумагу старьевщикам, а те перерабатывают ее своим способом и пускают снова в торговлю в виде салфеток.
Казалось, все вокруг знали, куда и зачем идут. Рабочие толкали перед собой тележки с поклажей, самураи с мечами и копьями шли упражняться в боевых искусствах, няньки несли на плечах младенцев. Дети спешили на уроки, водрузив на голову столики для письма. Служанки несли свертки с вещами своим хозяйкам. Даже мусорщики деловито и ловко управлялись с горой разнообразных корзин: одни подвешивали их к шесту, другие – ставили на бедро. И только Цунено шла с пустыми руками. Она не имела ничего, кроме одежды, что была на ней, кроме жалких денег, оставшихся от золотой монеты, да еще смутного представления о том, куда она направляется.
Путь от Канды до храма Цукидзи шел по мосту через реку Нихомбаси, которая была южной границей главного торгового района и одной из самых оживленных водных артерий Эдо. В реках, текущих по сельской местности, самое большое значение придавалось… самой воде. Она могла течь медленно и быть коричневого цвета; могла быть стремительной и чистой; могла пахнуть железом, глиной, грязью или дождем; могла угрожать наводнением или, напротив, мирно журчать в широком илистом русле. В городе все было иначе. Несмотря на то что именно вода давала жизнь реке, которая пересекала Эдо; несмотря на то что именно вода давала жизнь всему городу, так как наполняла собой рвы вокруг замка и соединяла Эдо через реку Сумиду с морем – несмотря на всю свою значимость, она не привлекала к себе никакого внимания. Ее голос тонул в гомоне толпы; ее сверкающую поверхность почти полностью скрывали от глаз деревянные лодки. В основном лодки везли ранний улов – груды креветок, моллюсков и угрей – на утренний рыбный рынок, самый крупный в Японии. Вода беспокойно вздымалась, словно река пыталась избавиться от этого груза, а потом раз за разом тяжело разбивалась об опоры моста Нихомбаси.
Пройти по мосту Нихомбаси – все равно что преодолеть небольшой холм, переполненный людьми. Мост представлял собой не просто то место, по которому переходили реку: на мосту торговали, попрошайничали, воровали и страстно спорили на самых разных диалектах. Неподвижно стояли лишь загорелые крестьяне, продающие принесенные из деревни овощи. Все остальные находились в непрерывном движении. Правда, встречались и те, кто вдруг останавливался и бросал взгляд на город – или туда, где высился замок сегуна, или на юго-запад, где в ясные дни виднелась гора Фудзи, или на речные берега, где стояли мастерские и склады, повернувшиеся к воде своими широкими белыми спинами.
За мостом тянулись кварталы, чьи названия напоминали об объединениях мастеров, которыми заселяли эти места, когда город только начинал строиться и обживаться: плотницкий квартал, квартал сандалий, квартал татами. Они давно уже превратились в обычные городские районы. К югу тянулся Минами-дэнматё, один из самых старых и престижных округов Эдо, где цены на жилье были очень высокими, а домовладельцам вменялось в тягостную обязанность поставлять почтовых лошадей и носильщиков для нужд сегуната. Улица выводила на широкую площадь Кёбаси. Когда-то она играла роль противопожарной полосы, но сейчас на ней размещались «временные» прилавки и лотки, ставшие постоянными. За мостом Кёбаси лежала западная окраина города, целиком построенная на бывшей свалке. Этого насыпного острова, конечно, не существовало во времена основания Эдо, а теперь на нем стояли принадлежавшие крупным вельможам складские помещения и храмовый комплекс Истинной Школы Чистой Земли, Цукидзи Хонгандзи, возвышавшийся над белыми парусами гавани.
Цукидзи Хонгандзи был не единым святилищем, а целым ансамблем храмов, построенных вокруг величественного центрального здания с высокой остроконечной крышей. Богатству, которым распоряжался его верховный служитель, позавидовал бы сам сегун[318]. Десятки тысяч прихожан несли в главный храм яйца, свечи, цветы и монеты. Глава Ниси Хонгандзи – храма Истинной Школы Чистой Земли в Киото – побывал в Цукидзи за год до того, как там же оказалась Цунено. По его словам, центральный храм будто бы парил над столицей, вознесенный над мирской суетой[319]. К югу, писал он, виднелись крыши почтовой станции Синагава и корабли, идущие к берегу и от берега. По ночам рыбаки, занятые ловлей молоди, зажигали на своих лодках огни, от которых вода словно сама начинала светиться. На востоке можно было разглядеть дальние горы полуострова Босо, на западе – очертания горы Фудзи, а на севере – сверкающие белые стены замка Эдо. Однако снизу, с улицы, ансамбль выглядел совершенно иначе. Вокруг него кипела торговля и шли верующие двумя нескончаемыми потоками: один двигался в боковые храмы, сгрудившиеся в тени главного здания, а второй тек в обратном направлении.