В начале нового года наконец пришла посылка от матери Цунено – два стеганых кимоно[452]. Дэмпати, секретарь храма Ринсендзи, ясно дал понять, что официально семья по-прежнему не желает иметь с ней никаких дел. Эти вещи – просто личный подарок от матери, которую беспокоило, что дочь мерзнет. Именно теплой одежды отчаянно не хватало Цунено. А вслед за первым пришел второй сверток[453] – еще лучше. В нем лежали легкие однослойные кимоно и принадлежности к ним. Однако обе посылки мать отправила на старый адрес, где Цунено жила прежде, и они попали в руки смотрителя квартала Дзинсукэ. Его жена забрала все себе[454]. Он отказался отдать Цунено даже одно легкое кимоно. Она еще не выплатила смотрителю весь долг, и он, вероятно, решил, будто имеет право на компенсацию. Цунено считала, что он просто мерзкий человек, и просила родных: если они будут отправлять еще что-нибудь на тот же адрес, приложить к посылке предостерегающее письмо.
Но никакая переписка не могла решить главной проблемы – и ничто уже не сможет.
Все в Этиго хотели, чтобы Цунено опустила руки и вернулась домой. Пока ее друг и земляк Ясугоро, прихожанин храма Ринсендзи, еще жил в Эдо и не уехал весной в родную деревню Исигами для полевых работ[455], он только об этом с ней и говорил. Цунено чувствовала себя разочарованной, поскольку считала его чуть ли не единственным связующим звеном между ней и родным домом. Она надеялась, что Ясугоро передаст ее матери все новости о ней. «Я думала рассказать ему обо всем, что не могла доверить бумаге, – писала Цунено, – а он при каждой встрече твердил одно и то же: „Отправляйся домой! Отправляйся домой!“ А ведь я собиралась с ним многим поделиться, но в итоге так и не смогла. Очень жаль»[456].
Теперь, когда наступило лето и дороги расчистились, ее семья пришла к единому мнению, что Цунено пора снова жить в родном доме. Она получила от Дэмпати письмо, в котором тот просто умолял ее возвратиться. Она несколько раз перечитала его со слезами на глазах. Гию по-прежнему отказывался писать сам, но, быть может, она все-таки не потеряла семью и свою деревню. Тем не менее Цунено была вынуждена снова огорчить родных, сообщив им, что не покинет Эдо и не вернется в Ринсендзи, где она задыхалась. В этом отношении ничего не изменилось: «Понимаю, вы все хотите, чтобы я вернулась домой к восемнадцатому или девятнадцатому числу, но в мои намерения это не входит. И как бы я ни боялась вызвать ваше негодование, я не собираюсь выходить замуж за вдовца»[457]. Все это звучало довольно вызывающе, и она все-таки опасалась навсегда оттолкнуть от себя родных. Цунено понимала, как воспримет семья такие дерзкие заявления, которые покажутся еще более скандальными оттого, что написаны ее рукой, так хорошо всем знакомой. «Я уже десятый или пятнадцатый раз начинаю и откладываю свое письмо, но все равно дрожу от смятения», – признавалась она. Однако храбрость не изменила ей: «В конце концов, что бы я ни написала, каждое мое слово идет от сердца. Пожалуйста, когда будете читать мои письма, отнеситесь к ним тоже сердечно». К письму она приложила список вещей, в которых по-прежнему нуждалась: одежда, носовые платки, лоскуты лишней ткани и портновская линейка.
У Цунено было одно-единственное кимоно, чтобы прикрыть тело, была отчаянная решимость, чтобы прятать свой страх, и была работа, чтобы чем-то заполнять дни. Ее костюм и ее роль – этого ей вполне хватит, чтобы жить дальше.
Весна и лето 1840 года не запомнились столичным жителям ничем особенным. Ко Дню мальчиков над крышами домов заполоскались коинобори – бумажные украшения в форме карпа[458]. Сразу после пошли дожди, и дороги превратились в реки грязи. Сотни тысяч зонтиков раскрылись, кажется, одновременно. Когда тучи рассеялись, зонтики сменились миллионами бумажных вееров.
В самую жаркую пору лета все, кто мог себе это позволить, лакомились угрем. Светлое время дня растянулось будто до бесконечности – так, что даже исчез час мыши, пробегающий через полночь за час до и час после. Театры ставили дешевые пьесы о всяких ужасах с духами и привидениями, а уличные торговцы, прежде разносившие суси из сельди алозы, стали предлагать живых золотых рыбок.
Городские сплетни, как всегда, были переполнены леденящими душу историями о супружеских изменах и убийствах. На воротах и специальных досках висели обычные уведомления от городских властей[459]. Весной в них порицались конторы по найму, проверявшие добросовестность работников без должного усердия. Через несколько месяцев, в начале лета, вывесили листовки, запрещавшие устраивать фейерверки в людных местах. В конце лета появились листовки, в которых городские старейшины хвалили одного добродетельного человека, посвятившего себя уходу за старым парализованным отцом-парикмахером. Особо примечательным можно было бы назвать – правда, с большой натяжкой – листок, восхвалявший доблесть стражника и привратника, которые разоружили безумца, обнажившего клинок и угрожавшего им прохожим на улице.
В праздничный вечер в середине лета толпы горожан собрались у моста Рёгоку[460]. Площадь у подножия моста заполнилась галдящими торговцами и веселыми гуляками, бившими в барабаны; фонарей было так много, что ночь казалась светлой как день. На реке две группы мужчин в лодках запускали в небо петарды, соревнуясь, у кого выйдет лучше. Яркие цветы взрывов на миг зависали над торговцами, барабанщиками и всем Эдо, а затем превращались в дым. Пепел, похожий на снег, осыпал мерцающую воду.
Цунено вспоминала Этиго. Снежная страна казалась ближе летом, когда дороги были свободны и почта ходила намного быстрее, хотя многие сезонные работники покидали город еще весной и возвращались на свои поля. Цунено предпочла остаться, как и один ее земляк, которого звали Идзава Хиросукэ, уроженец соседней деревни. До случайной встречи в Эдо[461] Цунено не виделась с ним двадцать четыре года. В детстве они хорошо знали друг друга, так как она была дочерью храмового служителя, а он сыном деревенского старосты из Камоды. Он часто играл с ее братьями. «Ты был ему словно младший брат, так что, конечно, ты хорошо его знаешь»[462], – писала она Гию. Теперь при каждой встрече они говорили о родных местах. Хиросукэ довольно часто писал домой и мог рассказать Цунено новости о земляках, которых она знала. Такое доброе отношение к себе она ценила еще сильнее, потому что Гию по-прежнему отказывался писать ей. Они с Хиросукэ решили, что, когда состарятся, тогда и вернутся в Этиго. Обоим хотелось умереть дома, в окружении родных гор и полей, среди людей, знакомых с детства.
Как и Цунено, Хиросукэ променял благополучную жизнь в деревне на городские приключения. Время от времени он нанимался к столичным знаменосцам и, пока был у них в услужении, числился самураем. В письмах он сам себя называл самураем без господина – ронином[463], – так же величали его и другие люди, бывшие с ним в переписке. Впрочем, это почти ничего не означало, поскольку статус его считался временным и номинальным – без права наследования. Следовательно, он был всего лишь человеком, претендующим на статус самурая. Тем не менее, когда Хиросукэ нанимали на службу, он, как и подобает воину, носил широкие штаны с разрезом, украшенные гербом господина, и люди волей-неволей выказывали ему почтение, так как всем приходилось учитывать высокое положение дома, который он представлял. Иногда ему даже дозволялось носить оружие. Хиросукэ прекрасно умел читать и писать, имел материальную поддержку своей семьи – по этой причине он стоял на ступень выше обычных слуг, которых управляющие, распределявшие работу, сгоняли в казармы, словно скот, и оставляли у себя часть их жалованья[464]. Такая служба, во-первых, давала ему возможность заработать себе на жизнь в Эдо, а во-вторых, выглядела не настолько непрестижной, чтобы не быть неприемлемой для сына старосты.
Хиросукэ сказал Цунено, что хочет на ней жениться[465]. Он стал по меньшей мере девятым мужчиной, выразившим такое желание. В прошлом у нее насчитывалось три расторгнутых брака и пять отвергнутых женихов – и это лишь те, чьи имена упоминались в бумагах семейного архива. Вероятно, таких мужчин было больше. Однако Хиросукэ стал лишь вторым, кто задал этот вопрос напрямую, минуя родителей и старшего брата. Первым был Тикан, которому Цунено попыталась отказать около года назад по дороге в Эдо. С Хиросукэ все выглядело иначе. Он знал ее родных и уверял, что не хочет их обидеть. Он сделал ей достойное, официальное предложение.
Времени на раздумья Хиросукэ ей не оставил: он не собирался ждать. По его словам, в случае отказа он возьмет другую жену. Но горький опыт научил Цунено осторожности. Она считала, что им следует немного подождать, какое-то время повстречаться и постепенно познакомиться заново. Они слишком мало знали друг о друге, ведь двадцать четыре года разлуки – срок серьезный. Сейчас ей относительно неплохо жилось в Эдо. Она была довольна своим хозяином, своим домом, своим районом, своей работой. Остальные служанки – на их мнение Цунено уже привычно полагалась, так как обращалась к ним не только за лишней одеждой, но и за советами, – подошли к ее ситуации довольно прагматично: «Сегодня ты бедная, но жалованье у тебя не самое плохое. А когда живешь самостоятельно и никому не угождаешь, неважно, много у тебя денег или совсем мало. Привыкаешь и к тому и к другому»