За несколько дней до падения Мидзуно Тадакуни Цунено прошла через весь город – мимо лабиринта самурайских дворов с белеными стенами, вдоль северного берега крепостного рва замка сегуна. Она шагала, пока не добралась до особняка главы клана Кага и тех красных ворот, которые, наверное, видела четырьмя годами ранее при входе в столицу. Но это вызывало скверное воспоминание, поскольку тогда она шла с Тиканом. Предполагалось, что брак с Хиросукэ сотрет память о старой ошибке и восстановит доброе имя Цунено. Однако правы были служанки, ее приятельницы, когда советовали ей полагаться в этой жизни только на себя.
Цунено шла в Кёсёдзи[563], храм на берегу пруда Синобадзу. Летом на поверхности воды качались темно-зеленые листья лотосов, но поздней осенью пруд походил на скошенный луг с торчащими, как солома, стеблями и увядшими цветами, между которыми сновали утята. Уже наступили холода и темнело рано. Цунено выбрала этот храм, так как там работал Гисэн. И хотя сестра не встречалась с братом уже несколько месяцев, намеренно не сообщив ему свой новый адрес в Синдзюку, она все-таки надеялась, что сможет воспользоваться его добрым именем. Конечно, это сработало. Собственно, так было всегда. Плачевный вид дочери столь почтенных родителей и сестры столь почтенных братьев неизменно вызывал сочувствие у храмовых работников. Вот и сейчас служитель храма Кёсёдзи проникся жалостью и предложил ей кров на несколько дней.
Главный служитель позвал Гисэна. Тот едва не сгорел от стыда, увидев одетую в лохмотья старшую сестру, которая в очередной раз спасалась от неудачного брака и навязывала себя знакомым семьи. Он решил, что в таком состоянии Цунено нельзя оставаться в Эдо, и, как ни странно, она с ним согласилась. Недовольный тем, сколько придется потратить денег, Гисэн тем не менее договорился с почтовыми служащими, чтобы те сопровождали Цунено через горы. Однако поздним вечером накануне того дня, когда Цунено полагалось отправиться домой, она вдруг передумала и заявила, что деверь Хандзаэмон, управляющий харчевней, никогда ее не отпустит.
С формальной точки зрения Хандзаэмон не имел на свою невестку никаких прав. Он, конечно, дал Цунено кров и обеспечил работой, но не являлся ее мужем. Он не обладал ни каким-то социальным положением, ни властью. Но его следовало опасаться. Гисэн не сомневался, что Хандзаэмон связан с преступным миром. Разговаривал он точно как бандит. Когда главный служитель храма Кёсёдзи вызвал Хандзаэмона и спросил, почему тот не отпускает Цунено домой, последовал невообразимо отвратительный ответ: «Пока она при мне, я могу брать деньги с ее семьи, начиная с ее брата. Этого мне вполне хватит на выпивку»[564]. Гисэн пришел в ярость. Как Цунено угораздило снова спутаться с алчным, бесчестным проходимцем? Уже не в первый раз ее беспечная неразборчивость ставит под удар репутацию семьи. Разумеется, друзья и родственники в Этиго обязательно узнают, в какую переделку она попала. Дурные вести доходят быстро.
Цунено вызывала у Гисэна лишь одно чувство омерзения, и он собирался окончательно порвать с ней всякие отношения. Он надеялся услышать от Гию, что дела сестры, мол, не его, Гисэна, забота. В любом случае она не стала бы следовать его, Гисэна, советам, а раз так, можно считать, как думал Гисэн, что у него нет никакой сестры. Он так и написал домой: «Ну правда, все трое – Цунено, Хиросукэ и Хандзаэмон – полные и безнадежные идиоты»[565].
Тем не менее, вопреки доводам рассудка, Гисэн сумел принять меры и помочь Цунено найти новое пристанище[566]. У него был знакомый иглоукалыватель по имени Ядо Гисукэ, иногда лечивший служителей храма Токухондзи, в котором одно время работал Гисэн. Ядо Гисукэ, родом из провинции Дэва, где Цунено прожила пятнадцать лет в первом браке, посочувствовал ей как «землячке с севера»[567]. Они неплохо поладили, чему совсем не приходилось удивляться, так как Цунено всегда привлекала к себе внимание мужчин. Может быть, они вспоминали город у реки Могами, цветы сафлора, лодки с белыми парусами.
Гисукэ был небогат, но согласился нанять Цунено в служанки, по крайней мере временно, на несколько месяцев[568]. Она все еще считалась замужней, но Гисэна не слишком заботило, есть ли у иглоукалывателя какие-то скрытые мотивы. Он просто испытывал облегчение, что нашел человека, согласного взять на себя ответственность за его сестру. «Во всяком случае, теперь она не сможет говорить, что мы никогда ничего для нее не делали»[569], – ворчал он. По его просьбе служители храма Токухондзи одолжили Цунено кое-какие постельные принадлежности. Затем Гисэн предупредил сестру, что при малейшей неприятности тут же отправит ее домой. Но настроен он был отнюдь не оптимистично: «По правде сказать, женщине трудно уберечься от беды. Даже если Цунено удастся избавиться от Хиросукэ и Хандзаэмона, в городе хватает проходимцев. В конечном счете станет она, скорее всего, проституткой у какой-нибудь придорожной канавы»[570].
Работа прислугой у Гисукэ, несомненно, была лучшей долей, чем занятие уличной проституцией; но Цунено полагала, что и это не представляет для нее привлекательного и многообещающего варианта. Как правило, иглоукалыванием занимались бедняки – нередко искалеченные, – которые не могли найти другой работы. Гисукэ был абсолютно на мели – до такой степени, что не мог себе позволить лишнего футона[571]. И вообще, неизвестно, к чему может привести служба у такого хозяина, как иглоукалыватель. Еще в 1729 году власти ее родной провинции Этиго особо отметили заслуги некоего Хатидзо[572], работавшего на крайне обедневшего самурая. Когда его господин в отчаянной попытке свести концы с концами решил научиться иглоукалыванию, Хатидзо предложил себя для упражнений. Господин вонзал в него иглы, пока у бедняги не распух и не покраснел весь живот. Сегунат счел преданность слуги достойной восхищения, однако такой работе с трудом можно завидовать.
К счастью, Цунено случайно обнаружила вариант получше: храму Токухондзи, куда она пришла за постельными принадлежностями, требовалась служанка[573]. Цунено неплохо знала окрестности храма в Асакусе, хотя прежде не жила в этом районе. Поблизости располагался квартал, куда переехали столичные театры, а ранее эта земля принадлежала некоему самураю – прихожанину Токухондзи[574]. Улицы сменились, но на афишах и вывесках красовались все те же имена и лица. Атмосфера здесь была не столь оживленной, но театральные деятели, сумевшие пережить недавние гонения, все еще оставались в Эдо и старались изо всех сил, чтобы начало новой жизни оказалось удачным.
Для Цунено работа в Токухондзи стала скорее возвращением в прошлое, чем началом новой жизни. Храм был миром ее детства, и сейчас, попадая в него, она всякий раз чувствовала, как низко пала: на первых порах – любимая дочь; затем – невестка; после этого – разведенная женщина и сестра, доставлявшая одни неприятности; и вот, наконец, прислуга. Проходили зимние дни, холодные и звонкие, как бусины четок, а она занималась уборкой и выполняла чужие приказания. Вести от Гисэна приходили редко, хотя он сохранял тесные связи с храмом Токухондзи, первым местом своей службы в Эдо. В письме домой Цунено жаловалась: «Он такой надменный и недобрый. И это меня очень злит. Смотрит на меня снисходительно и говорит ужасные вещи, например: „С этого момента ты для меня незнакомая женщина“»[575]. Хиросукэ тоже был зол на Гисэна, что было совсем неудивительно: Хиросукэ злился всегда и на всех.
Несмотря на то что они теперь жили порознь, Цунено все еще пыталась помочь мужу. Она писала Гию: «Здесь, в Эдо, нет даже такого места, где слуги могли бы взять в долг постель. Я просила Гисэна: „Он мой муж. Не мог бы ты что-нибудь ему дать?“ Гисэн просто не обратил внимания на мои слова, и теперь, конечно, Хиросукэ пришел в бешенство»[576].
Цунено осталась в Токухондзи, потому что только здесь она могла иметь все необходимое: комнату, футон, одеяло и жаровню[577]. Но в храме, по словам Гисэна, она всем говорила, будто надеется произвести хорошее впечатление на брата, и когда он оценит проявленное ею усердие, то выкупит ее одежду из заклада. «К тому времени, как она ушла отсюда, от нее все порядком устали»[578], – писал он домой.
Вскоре после Нового года Цунено покинула Токухондзи и вернулась к мужу[579]. К сожалению, положение Хиросукэ не изменилось к лучшему. Цунено опять пошла в услужение, но на новом месте платили мало[580]. Она попыталась еще что-нибудь заложить, но за каждую вещь давали едва ли половину ее истинной цены, то есть и этот вариант был тупиковым. Цунено оказалась в безвыходном положении. «Люди в Эдо наглые и самодовольные, – сетовала она. – Меня считают странной лишь потому, что я пришла из другой провинции»[581]. В довершение всех ее бед она была слишком нищенски одета и не могла возразить злопыхателям, как ей хотелось бы. Выглядела она до того плохо, что стыдилась выйти на улицу[582]