Натали закричала:
– Да, мама, тебе не хватает СЕРДЦА! Ты так и с папой обращалась! И со мной. Ты думаешь, я наделаю точно таких же ошибок и испорчу свою жизнь, как ты испортила свою!
Натали бросилась за дверь и врезалась в Финна.
Госпожа Моралес вышла следом за ней. Она наклонилась, взяла Финна за плечи и произнесла самым фальшивым добродушным тоном:
– А, Финн. Мы и не слышали, что ты встал. Ты только что спустился? – Её глаза умоляли «Скажи “да”, а глаза Натали казались пронизывающими, как лазер. Несомненно, она имела в виду: «Неважно, что ты слышал – ничего не говори маме! Соври, если придётся».
– Я только что спустился, – послушно промямлил Финн. А потом, чтобы никто не догадался, что он соврал, добавил голосом, которым и полагалось говорить Финну: – Уже пора завтракать?
– Почти! – с поддельной бодростью отозвалась госпожа Моралес. – Ещё две минутки!
– Эй, Финн, – сказала Натали неестественно громко. – Может, проводишь меня до автобуса? Как раз и завтрак будет готов.
– Отличная идея, – произнесла госпожа Моралес, явно удивившись, что Натали это предложила.
– Ладно, – согласился Финн.
Натали сунула в рюкзак йогурт, батончик мюсли и бутылку с водой.
Финн следом за ней пошёл к двери.
Как только они оказались на крыльце, Натали спросила:
– Ты всё слышал, ведь так?
– Ага.
Натали заново застегнула ему две пуговицы на рубашке. Очевидно, он всё-таки с ними не справился.
– Мама вообще-то не такое уж чудовище, – сказала она извиняющимся тоном. – Просто… она первая потребовала развода и…
– Я вовсе не считаю твою маму чудовищем, – заверил Финн. – По крайней мере, она у тебя есть.
Эмма и Чез тут же обняли бы его и сказали: «Наша мама вернётся. Очень скоро! Мы найдём её!»
А Натали просто застыла. И почему-то Финн был ей за это благодарен.
– Я думал, ты не ездишь на автобусе, – сказал он, пока они шагали по длинной-длинной дорожке. – Я думал, тебя в школу возит мама.
– Нет, если у нас живут другие дети, – ответила Натали. – Наверное, я эгоистка, раз злюсь из-за этого.
– Прости, – сказал Финн.
Натали рассмеялась:
– Ты искупишь свою вину, если скажешь маме, что ужасно хочешь карне асада[8]. Она всегда готовит очень скучно, когда у нас гостят другие дети, и это меня тоже бесит.
– Это такая еда? – уточнил Финн. – Что ж ты раньше не сказала? Я люблю поесть!
И тогда Натали обняла его. Легонько.
– Против ТЕБЯ в нашем доме я не возражаю, – сказала она.
Финн не понял, имела ли она в виду его одного, но решил не уточнять.
– Ничего важного не случилось после того, как я вчера заснул? – спросил он. Это был глупый вопрос: ведь он заставил Эмму и Чеза пообещать, что они разбудят его, как только разгадают шифр. Однако при ярком солнечном свете, рядом с Натали, было легче спросить ещё кое о чём. – А… удалось узнать что-нибудь про тех детей из Аризоны? – Почему-то Финну казалось, что если детей из Аризоны нашли, значит, они скоро найдут и маму.
– Нет… – сказала Натали и пнула гравий на дорожке. – Но…
– Что? – спросил Финн.
Она не смотрела на него.
– Ты что-то знаешь! Скажи!
Натали нахмурилась, будто пыталась принять решение:
– Ладно. Я ничего не сказала Эмме и Чезу, потому что они твердят одно и то же: «Мы должны разгадать шифр, мы больше ни о чём не можем думать!» И они страшно расстроены. Ты помнишь, я надела наушники, чтобы никто из вас не слышал…
Финн понял, что она имела в виду «чтобы вам не пришлось слушать голос, похожий на голос вашей мамы».
– Но я просмотрела всё, что удалось найти про тех детей из Аризоны и их родителей, – продолжала Натали. – Ты знал, что их маму тоже зовут Кейт? Как вашу. Почему-то в новостях об этом не сказали. Подумай только: та женщина из Аризоны выглядит почти как ваша мама – и её зовут точно так же!
– Не может быть, – сказал Финн.
Его мозг этого не принимал. Он не собирался спрашивать, когда у той, другой мамы день рождения – вдруг она тоже родилась в один день с его мамой?
Финн заговорил обвиняющим тоном:
– А ты уверена, что прочитала правильно? И не ослышалась?
Он попытался припомнить, не слышал ли имя женщины из Аризоны в самый первый день, на кухне, или, может быть, видел его в ноутбуке в кабинете госпожи Моралес два дня назад. Но оба раза он был слишком рассеян.
– Финн, я уверена, – ответила Натали. – И… я использовала программу распознавания лиц, которая есть на мамином компьютере. Эмма разрешила мне закачать фотографию с телефона вашей мамы, и я сделала скриншот той, другой женщины. Программа думает, что ваша мама и та женщина из Аризоны – один и тот же человек.
Финн задумался. Разве программа распознавания лиц не сочла бы близнецов одним и тем же человеком?
Но почему близнецы носили одно и то же имя – Кейт?
Он придумал вопрос получше.
– Которая? – спросил он, и голос у него дрогнул. – Я имею в виду… программа думает, что моя мама Кейт Густано или что та женщина из Аризоны Кейт Грейстоун? – Он едва смог выговорить мамино имя.
– Не знаю, – сказала Натали, задумчиво щурясь. – Программа не распознаёт людей по имени. Она просто утверждает, что это один человек. Но, возможно, если я найду программу получше, вроде тех, которыми пользуются полицейские…
– Моя мама не преступница! – возразил Финн.
– А я этого и не говорю, – ответила Натали, похлопав его по плечу. – Просто… у меня есть теория. Но тебе она не понравится.
– Давай, – велел Финн и выпятил грудь, надеясь, что в таком виде покажется старше.
– Ну, иногда взрослые, которые часто уезжают по делам… короче, на самом деле у них две семьи, в двух разных местах, – сказала Натали. – Они лгут. Чаще так, конечно, делают отцы, а не матери, и если с днями рождения всё правильно, то либо вас, либо тех детей из Аризоны усыновили. Нет, если подумать, это выглядит как-то бредово, но…
– Натали, моя мама уезжает по делам максимум пару раз в год! – взорвался Финн. – И максимум на два дня! Она всегда с нами, только… – Он не договорил, но Натали и так поняла, что он имел в виду: «Только не сейчас». – У моей мамы нет другой семьи! И она нам не врёт! Она не преступница! Перестань выдумывать теории, перестань считать, что она виновата!
– Ладно, – негромко сказала Натали.
И снова обняла его, почти так же, как Чез или Эмма. Как только она разжала руки, Финн отвернулся от улицы. Если вдруг подойдёт автобус, не нужно, чтобы кто-нибудь увидел, что он на грани слёз. Стоя лицом к дому, Финн заметил, как что-то шевельнулось в огромном окне первого этажа – госпожа Моралес поспешно отступила в сторону, скрывшись за занавеской.
Она наблюдала за ними. Забавно. Когда мама наблюдала за ними в окно, пока Финн, Эмма и Чез ждали автобуса, он чувствовал себя в безопасности. Его любили. Защищали.
А теперь, когда госпожа Моралес, наблюдавшая за ним и Натали, спряталась за занавеску, чтобы он её не заметил… Финн напугался ещё сильнее.
Чего боялась госпожа Моралес?
А вдруг ему грозит опасность, от которой его не сумел бы защитить даже взрослый?!
Глава 35Эмма
– Десять тысяч ошибок, – пробормотала Эмма.
– А? – спросил Чез, повернувшись на стуле.
Они снова сидели в кабинете госпожи Моралес и третью ночь подряд пытались разгадать мамин шифр с помощью её же фраз.
– Мы перебрали десять тысяч вариантов?
– Нет, я просто пытаюсь вспомнить цитату Томаса Эдисона, – сказала Эмма, постучав себя карандашом по подбородку. – Типа, он не ошибся десять тысяч раз, а всего лишь нашёл десять тысяч неработающих способов. Или ему пришлось сделать десять тысяч шагов к успеху.
– А.
Вид у Чеза тоже был разочарованный. Раньше – так Эмма начала мысленно называть свою жизнь до того момента, когда мама в последний раз проводила их в школу, – Эмма любила читать, слушать и думать про изобретателей, учёных и математиков, которые преодолевали самые разные препятствия на пути к гениальному прорыву. Преграды лишь делали историю ещё интереснее.
Она и понятия не имела, как утомительны провалы.
Как они обескураживают.
И честно говоря, Эдисон так старался только потому, что хотел победить других изобретателей и стать знаменитым. На кону не стояла жизнь его матери.
«Я не знаю наверняка, что на кону стоит мамина жизнь», – напомнила себе Эмма. Она была утомлена, раздосадована и напугана, но в отсутствие веских доказательств не собиралась принимать что-либо как факт.
Однако почему-то ей упорно казалось, что это правда вопрос жизни и смерти.
«Мама так нас любит… она бы не уехала, не бросила бы нас без очень важной причины», – сказала себе Эмма.
Если это и не был вопрос жизни и смерти, то уж точно что-то близкое.
Вот почему Эмма возилась с маминым шифром почти круглые сутки. Она брала с собой в школу записные книжки, полные пометок, и открывала их, как только учитель отворачивался. Она трудилась на переменах и в столовой.
– Новый проект, Эмма? – ласково спросила учительница по математике миссис Гандерсон, когда Эмма шагала в спортзал, продолжая на ходу записывать какие-то буквы и символы. – Наверное, ты за него получишь Нобелевскую премию, а?
Эмме нравилась миссис Гандерсон – как и все, кто любил математику. Но в тот момент Эмма была очень близка к тому, чтобы разрыдаться. Ей хотелось крикнуть миссис Гандерсон: «Нет, это не какой-то дурацкий проект, в котором маленькие детки играют в математиков! Это вообще не та ерунда, которой я раньше занималась! Это ОЧЕНЬ СЕРЬЁЗНО!»
Стала бы миссис Гандерсон говорить таким тоном с Кэтрин Джонсон[9], когда та рассчитывала, как отправить Джона Гленна в космос, а потом вернуть, избежав катастрофы? Стала бы она так же покровительственно улыбаться шифровальщикам, когда те мешали фашистским подлодкам топить корабли союзников?