– Потому что мне любопытно. Разве тебе не интересно, кому раньше принадлежал твой кукольный домик и с какого дома он скопирован?
– Мне без разницы, – буркнула она и вернулась к созерцанию мира за окном.
Вновь переключив внимание на дорогу, я едва не задела боком конный экипаж с туристами. Софи одарила меня злющим взглядом:
– Если ты не возражаешь, мне бы хотелось дожить до того дня, когда я надену это платье. Только попробуй сделать это еще раз, и я скину тебя с водительского сиденья!
Я надулась:
– Тебе нужно, чтобы я подбросила тебя к Чэду или ты хочешь найти дом?
Вместо ответа она лишь молча посмотрела на меня поверх круглых солнцезащитных очков.
– Ладно. Я поведу машину, а вы смотрите в оба. Нола, ты на левую сторону. Софи, ты – на правую.
Я поехала по Ратледж-авеню, чтобы начать поиски с самых первых домов на Монтегю-стрит и далее вдоль всей улицы. Многие старые дома в районе Харлстон-Виллидж были разделены на квартиры, но несколько роскошных особняков девятнадцатого и двадцатого веков так и остались особняками. Я очень надеялась, что дом Нолы из их числа. Я, конечно, никому в этом не признаюсь, но, на мой взгляд, делить исторические дома на квартиры – настоящее кощунство. Странное чувство, учитывая, что когда-то я сама ратовала за снос большей части зданий исторического района. Впрочем, после получения конских счетов за бесконечную реконструкцию моего дома на улице Трэдд-стрит, я порой склоняюсь к тому, что была не так уж и не права.
Я ехала медленно, прижимаясь к подъездным дорожкам или к бордюру, когда мне в зад упирались другие машины. Пару раз Нола сообщала нам, что ей скучно, но мы с Софи игнорировали ее жалобы, намереваясь выполнить нашу задачу. Мы проехали мимо скромных кирпичных домов середины века, затем мимо нескольких более старых, викторианских и в стиле греческого возрождения, и каждый такой особняк был молчаливым документом исторического наследия города.
– Стоп! – крикнула с заднего сиденья Нола. Я резко затормозила, за что удостоилась сердитого взмаха кулаком от велосипедиста, ехавшего позади меня.
Не говоря ни слова, Нола выскочила из машины и встала перед большим домом с облупившейся серой краской, ржавой железной калиткой, свисающей с единственной уцелевшей петли, и джунглями сорняков высотой по колено. Но дело было даже не в запущенном виде дома. Он стоял на обочине улицы, словно пустая скорлупа, как будто жизнь ушла из него, причем внезапно и безвозвратно.
Я подъехала к тротуару. Софи вышла из машины и встала рядом с Нолой.
– Вот это да! – ахнула Софи. – Вот это да! Я должна привести сюда моих студентов, чтобы они взглянули. – Она указала на правый угол дома, где высилась круглая башня с остроконечной крышей и флюгером: – Башня с витражами и всеми этими украшениями – типичный стиль королевы Анны. Но, судя по центрированному фронтону с его лепными украшениями и по дорическим колоннам, в свое время кто-то пытался замаскировать его под греческое возрождение. Хотя как можно спрятать башню?
Остроконечная крыша.
Я окинула взглядом фасад дома снизу доверху. Моему взгляду предстала пестрая мешанина архитектурных стилей. Мне тотчас подумалось, что примерно так же смотрится маленькая девочка, надевшая платье матери: несмотря на взрослый наряд, она все равно остается маленькой девочкой.
– Ведь это мой кукольный домик, верно? – спросила Нола. – По крайней мере, он был им раньше.
Софи кивнула:
– Да, похоже, что это он самый.
– И что нам теперь делать? Идти и позвонить в дверь? – спросила Нола.
– Давайте я сначала проведу небольшое исследование, – сказала Софи. – Узнаю, связаны ли его нынешние владельцы с первыми его хозяевами. Судя по дому, здесь или никто не живет, или его хозяева не слишком жалуют гостей.
Нола повернулась и посмотрела на нас обеих:
– С чего, собственно, мы это берем в голову? Подумаешь, какой-то тупой кукольный домик.
Софи, виртуоз лекционного мастерства, тотчас принялась рассуждать о важности знаний, когда речь идет об архитектуре и ее значении для истории. Я слушала ее вполуха. Куда больше меня волновало покалывание кожи на затылке. Я оглянулась на дом. Мой взгляд скользнул вверх, к башне, и к обращенному на улицу окну. И тут же застыл. Из только что пустого окна на меня смотрел старик с седыми космами. Лицо его излучало ненависть, на месте глаз зияли черные дыры.
Я зажмурилась, надеясь, что это всего лишь обман зрения, игра света и тени в извилистых волнах старого стекла. Когда я снова открыла глаза, изображение исчезло. Но никуда не делась мысль, что тот, кого я увидела в окне, хотел, чтобы мы ушли и никогда больше не возвращались.
Глава 11
Мы с матерью стояли на заднем дворе дома на Трэдд-стрит, пытаясь не обращать внимания на стук гидравлического подъемника, натужно пытавшегося оторвать дом от требовавшего ремонта фундамента – этакий архитектурный эквивалент реанимации тяжелого пациента. В недавнем прошлом меня наверняка посетили бы сомнения, стоила ли вся эта спасительная героика затраченных на нее денег и сил. Но всякий раз, когда мои мысли склонялись в этом направлении, я невольно вспоминала, что мой благодетель, мистер Вандерхорст, однажды написал про владение историческим домом: это часть истории, которую вы можете подержать в руках. Его слова всегда смягчали мое сердце, по крайней мере пока мне не приходил следующий счет.
– Мисс Миддлтон? – Я повернулась и увидела подрядчика Рича Кобильта. Он шагал ко мне, на ходу разворачивая что-то вроде сэндвича с капустой. Мы с Ричем работали над моим домом почти два года, и я по меньшей мере раз сто видела, как он ел салат из капусты в том или ином виде. Меня всегда подмывало спросить его, почему не арахисовое масло, или ветчину, или что-то еще, но я опасалась, что наш разговор перейдет к паранормальным вещам, вроде тех, которые – я это точно знала – он видел в моем доме.
– Что-то не так? – спросила я. Это было мое стандартное приветствие для Рича.
– Нет, мэм. Просто хотел сообщить вам, что мы сейчас делаем перерыв на обед, так что вы, дамы, можете поговорить в тишине.
– Спасибо. Мы это ценим.
Чуть приподняв в приветственном жесте бейсболку, он зашагал к своим помощникам. Мы с матерью машинально отвернулись, так как уже не раз имели возможность лицезреть съехавшие штаны Рича, открывавшие взгляду преддверие его ягодиц. Отношения между мной и Ричем не выходили за рамки типичных отношений между клиентом и подрядчиком, но я подумала, что подарить ему на Рождество ремень было бы добрым жестом с моей стороны. Более того, мне бы не пришлось раскошеливаться одной. Наверняка нашлись бы желающие спонсировать этот подарок.
Между тем моя мать продолжила наш разговор:
– Я подумала, что мы могли бы поставить здесь шатер со столами для еды, – она указала на лужайку у старого дуба, где все еще висели качели. – Я уже связалась с Келли Уайт. Ее фирма делает это потрясающе, и я хотела заранее забронировать дату. А вот здесь, – она указала на пространство перед старым розарием, – можно устроить танцпол. Конечно, для ужина мы пригласим струнный квартет – столы будут накрыты в доме и на веранде, – но я подумала, что после ужина живая музыка и танцы были бы идеальным решением.
Я рассеянно кивнула, тщетно пытаясь обнаружить у себя хотя бы капельку волнения.
– А куда ты собираешься поставить рекламный щит с моими измерениями? На нем ведь наверняка будут упомянуты хорошие зубы?
Мать шагнула вперед, чтобы оборвать сухие листья с куста алых роз.
– Рекламный щит – это дурной вкус, дорогая моя, – сказала она. – Я лишь собираюсь купить полностраничную рекламу в «Чарльстон мэгэзин».
Я нахмурилась:
– Спасибо за твой такт.
– Так что тебя беспокоит, Мелли? Кроме этой вечеринки?
Я пристально посмотрела на нее, в очередной раз поразившись тому, как же хорошо она читает мои мысли. Лгать было бессмысленно, потому что она тоже это знала.
– Вчера я отправила к небесам еще одного призрака.
Она выгнула свои изящные брови, но ничего не сказала.
– Ее звали Мэри Гибсон, и это в ее свадебном платье будет Софи. Ей очень хотелось, чтобы кто-то надел ее платье, которое сама она так и не надела. – Я покачала головой: – Даже не верится, что можно так долго ждать из-за такой… мелочи. Мне всегда казалось, духи обычно застревают здесь для чего-то более монументального. Но свадебное платье?
Моя мать вновь наклонилась, чтобы вырвать одинокую травинку, затем медленно выпрямилась, пристально на нее глядя и крутя стебель между пальцами.
– То, что кажется мелочью для одного человека, может означать целый мир для другого. Даже среди живых людей ты найдешь немало тех, кто цепляется за самые простые вещи гораздо дольше, чем, по-твоему, следует. Особенно за обиды. Ведь, казалось бы, нет ничего проще, чем сказать «прости», или «я люблю тебя», или «я прощаю тебя» – и жить дальше.
Она смяла в руке травинку и повернулась ко мне:
– Когда люди умирают, не сказав этих слов, их душа может остаться на земле, ожидая возможности их произнести. По собственному опыту знаю, эти простые слова удерживают духов гораздо чаще, чем незаконченные дела или внезапная смерть, когда душа еще не поняла, что тело уже мертво. Трудно представить, не правда ли?
Наши взгляды встретились, и я ощутила вспышку застарелого гнева, гнева, который сдерживала более тридцати трех лет. Какие бы причины ни вынудили ее оставить меня, когда мне было всего шесть лет, она бросила собственного ребенка, и это определило всю мою дальнейшую жизнь. Так что же она пыталась мне сказать сейчас? Что я должна забыть об этом?
Как будто прочтя мои мысли, она сказала:
– Забыть – это не то же самое, что простить. – Она глубоко вздохнула. – Прости меня, Мелли, за всю ту боль, которую я причинила тебе в прошлом. Поверь, я этого не хотела и искренне верила, что действую в твоих интересах. Я даже не могу сказать, что я поступила бы по-другому. Потому что, если задуматься, разве твоя жизнь сейчас так уж плоха?