Прическа готова, но требуется последний штрих. Адди берет жемчужный гребешок в форме перышка и вставляет зубья в локоны прямо за ухом. Странно, как меняет все впечатление крошечная деталь.
Сидя на мягком стуле в окружении роскоши, закутанная в чужой шлафрок синего шелка и с уложенными в прическу локонами, Адди почти забылась, почти сумела ощутить себя кем-то другим. Юной дамой, хозяйкой дома, что может передвигаться свободно, чья репутация незапятнанна.
Из образа выбиваются лишь веснушки на щеках – напоминание о том, кем была Адди, кто она есть и всегда будет. Но веснушки легко скрыть.
Адди тянется за пуховкой и уже почти подносит ее к лицу, как воздух трепещет от легчайшего дуновения, и вокруг разливается не аромат Парижа, а запах чистого поля.
– Я бы предпочел смотреть, как облака заслоняют звезды, – произносит голос.
Адди бросает взгляд в зеркало и отражающуюся в нем комнату. Двери на террасу еще закрыты, однако спальня уже не пуста. С таким видом, словно стоит там уже давно, к стене прислонился призрак. Адди не удивлена встрече – он навещает ее каждый год, – однако встревожена. Она всегда будет нервничать в его присутствии.
– Здравствуй, Аделин, – говорит мрак. Он в другом конце комнаты, но слова задевают ее кожу, словно опадающие листья.
Адди поворачивается, хватаясь свободной рукой за незастегнутый воротник шлафрока.
– Уходи.
Призрак разочарованно цокает языком.
– Прошел год, а тебе больше нечего сказать?
– Нет.
– Тогда я слушаю.
– Я имела в виду «нет», – отрезает Адди, – это и есть ответ на твой вопрос. Единственная причина, по которой ты ко мне являешься. Хочешь узнать, уступлю ли я, и я говорю: нет.
Его улыбка, дрогнув, исчезает. Джентльмен растворился, пришел волк.
– Моя Аделин, ты отрастила зубки…
– Я не твоя!
Вспышка предупреждающего белого цвета, и волк снова притворяется человеком. Мрак ступает в круг света, но тени по-прежнему цепляются за него, размазывая грани образа.
– Я даровал тебе бессмертие. А ты по вечерам лопаешь сладости в чужих постелях. Мне казалось, ты способна на большее.
– И приговорил к меньшему. Явился позлорадствовать?
Призрак проводит рукой по деревянному столбику балдахина, поглаживая ветки.
– У нас годовщина, а ты плюешься ядом… Я хотел лишь пригласить тебя на ужин.
– Не вижу угощения. К тому же я не желаю ужинать в твоей компании.
Он быстр, словно ветер. Только что стоял в другом конце спальни – и вот уже возле Адди.
– На твоем месте я бы не стал так презрительно отказываться, – заявляет он, касаясь длинным пальцем гребня в ее волосах. – Другой компании у тебя никогда не будет.
Адди не успевает отшатнуться, как он уже исчез – снова стоит напротив, держась за шнурок звонка у двери.
– Стой! – восклицает Адди, вскакивая на ноги, но уже поздно. Мрак дергает за шнур, и вскоре тишину дома нарушает звон колокольчика. На лестнице раздаются шаги, и Адди шипит: – Будь ты проклят!
Она уже поворачивается, чтобы подхватить свое платье в попытке сберечь хоть немногое, прежде чем пуститься наутек, но мрак ловит ее за руку, принуждая остаться на месте, словно непослушное дитя.
Горничная мадам открывает дверь. При виде пары незнакомцев в господском доме она должна бы испугаться, но девушка не выказывает потрясения. На ее лице нет ни удивления, ни гнева, ни страха. Вообще ничего. Лишь некая рассеянность и спокойствие, каким отличаются мечтатели и зачарованные люди. Со склоненной головой и сложенными руками горничная ждет приказаний. Адди с ужасом и облегчением понимает, что служанка околдована.
– Сегодня мы ужинаем в гостиной, – по-хозяйски распоряжается мрак.
В его голосе новая тональность, призрачная, словно паутина, покрывающая камень. Она дрожит в воздухе, окутывает горничную, и Адди почти чувствует, как чары – тонкие, неуловимые – скользят по ее собственной коже.
– Да, господин, – слегка поклонившись, отвечает девушка.
Она поворачивается, чтобы сопроводить их вниз по лестнице.
– Идем, – улыбается мрак, изумрудные глаза самодовольно блестят. – Говорят, у маркиза один из лучших в Париже поваров.
Он протягивает Адди руку, но та ее не принимает.
– Ты же не думаешь, что я и вправду буду ужинать с тобой.
Призрак задирает подбородок.
– Ты же не позволишь пропасть такому великолепному угощению только потому, что придется разделить трапезу со мной? Полагаю, твой желудок куда сговорчивее твоей же гордости. Решай же сама, дорогуша. Оставайся в чужой комнате и наслаждайся украденными сластями, а я поужинаю в одиночестве.
С этими словами он удаляется прочь, а Адди разрывается между желанием захлопнуть дверь за его спиной или пойти. Примет она приглашение или нет, ночь в любом случае испорчена. И даже останься она в спальне, душой последует в гостиную за призраком.
Поэтому Адди отправляется с ним.
Спустя семь лет Адди будет смотреть на парижской площади кукольный спектакль в повозке с занавесом, за которым актер держит на вытянутых руках деревянные фигурки. Он тянет за веревку, а их конечности дергаются. И Адди вспомнится эта ночь и ужин.
Прислуга хлопочет вокруг них плавно, молча и бесшумно, словно подвешенная на ниточки, с той же сонной легкостью. Отодвигаются стулья, разглаживаются салфетки, открываются бутылки шампанского, и игристое льется в подставленный хрусталь.
Но угощение подают чересчур быстро, первую перемену блюд приносят, когда бокалы еще полны. Какие бы чары ни наложил мрак на прислугу особняка, он сделал это еще до того, как появился в спальне. До того, как позвонил в колокольчик, вызвал горничную и пригласил Адди отужинать.
В изящной гостиной особняка призрак должен бы выглядеть неуместно. В конце концов, он бог лесной ночи, демон мрака, однако восседает здесь со спокойствием и грацией дворянина и наслаждается угощением.
Адди осторожно трогает серебряные приборы, позолоту на тарелках…
– Наверное, я должна быть потрясена?
Мрак с другого конца стола бросает на нее взгляд.
– А это не так? – интересуется он.
Слуги кланяются и отступают к стенам.
Если честно, Адди напугана. Ее тревожит эта демонстрация. Адди и без того известна его сила (по крайней мере, она так думает), но заключить сделку – это одно, и совсем иное – наблюдать, как под власть призрака попадают другие. К чему он может их принудить? Для него это столь же легко, как дергать за ниточки?
Перед Адди ставят первое блюдо: крем-суп бледно-оранжевого цвета, оттенком напоминающий рассветное небо. Пахнет чудесно. Шампанское пузырится в бокале, но Адди не позволяет себе коснуться ни того, ни другого.
У нее настороженный вид.
– Попробуй, Аделин, – говорит мрак, заметив это, – только фейри заманивают в западню едой и питьем. Я не из их породы.
– Однако за все приходится платить.
Мрак разочарованно вздыхает, глаза его вспыхивают бледной зеленью.
– Ну, как пожелаешь, – бормочет он, беря бокал и делая большой глоток.
Подождав немного, Адди в конце концов сдается и подносит хрусталь к губам, отпивая игристое. Ничего подобного она никогда не пробовала. Тысячи пузырьков лопаются на языке, сладкие и острые. Окажись она в другом месте, с другим мужчиной в любую другую ночь, растаяла бы от удовольствия.
Вместо того чтобы смаковать каждый глоток, она одним духом опорожняет бокал, и к тому времени, как ставит его на стол, у нее немного кружится голова. Слуга уже наливает следующий.
Мрак потягивает шампанское и молча наблюдает, как Адди ест. Тишина в гостиной становится гнетущей, однако Адди не спешит ее разбивать, сосредоточенно поглощая сначала суп, затем рыбу, а после – запеченную говядину. Она в месяц съедала меньше, а бывало – и за год, и наконец ощущает блаженную истому не только желудком. Насытившись, она принимается рассматривать человека, вернее, не человека, который сидит напротив, а за его спиной извиваются тени.
Они впервые проводят столько времени вместе. Прежде были лишь короткие мгновения в чаще, несколько минут в грязной комнате, полчаса прогулки вдоль Сены.
Но сейчас он первый раз не крадется за ней, словно тень, не мелькает, как призрак на краю поля зрения, а сидит на противоположном конце стола, на виду. И пусть Адди изучила черты лица незнакомца, сотни раз нарисовав этот образ, ей все же любопытно посмотреть на него в движении.
И призрак ей это позволяет. Он совершенно не выказывает стеснения. Похоже, ему даже нравится внимание. Разрезав ножом мясо на тарелке, мрак подносит кусочек к губам. Черные брови приподнимаются, дергается уголок рта. Не человек – набор отличительных черт, выписанных старательным художником.
В будущем это изменится. Мрак будет шириться, расти, заполняя пробелы между штрихами нарисованного ее рукой портрета, пока окончательно не присвоит картинку. Адди даже усомнится, что та когда-то была создана ею. Но пока что единственная черта в нем, которая полностью принадлежит ему, – это глаза.
Адди представляла их сотни раз. О да, они всегда виделись ей зелеными, но в ее сновидениях носили одинаковый оттенок: спокойной летней зелени.
У мрака глаза другие – поразительные, изменчивые. В них и только в них отражается малейшая перемена его настроения. Годы спустя Адди научится понимать их язык. Узнает, что от веселья они становятся оттенка летнего плюща, а от раздражения светлеют, как кислое яблоко. От наслаждения же темнеют почти до черноты, непроглядной, как ночная чаща, лишь по краям остается зеленый ободок.
Нынче же они цвета мокрой травы, что полощется в русле ручья. К концу ужина они еще сменят цвет.
Есть нечто томное в его позе. Призрак облокачивается на стол, рассеянно глядя в никуда, голова чуть склонена набок, словно он к чему-то прислушивается, а изящные пальцы поглаживают подбородок, будто незнакомец наслаждается собственным телом.
Сама не понимая, что делает, Адди нарушает тишину:
– Как тебя зовут?
Призрак переводит взгляд на нее.