Пройдет почти сто лет, прежде чем Адди пересечет Атлантику и во время путешествия станет гадать, верны ли карты вообще, усомнится в самом существовании земли… Но здесь и сейчас Адди просто очарована.
Когда-то весь мир для нее заключался в крошечной деревне посреди Франции. Но постепенно он становился все больше. Разворачивалась карта ее жизни, показывая холмы и долины, города, столицы и моря. Ле Ман. Париж. А теперь море…
В Фекане она уже около недели, проводит дни на пирсе, любуется приливом. Если кто и заметит странную женщину, в одиночку прогуливающуюся по пляжу, ее не потревожат. Она наблюдает, как причаливают и отчаливают корабли, и размышляет, куда они плывут. Размышляет, что случится, если она взойдет на борт, куда ее доставит судно. Адди не хочет возвращаться в Париж. С пропитанием все сложнее, ее преследуют невзгоды, и в целом обстановка ухудшилась. Напряжение выплеснулось за пределы города, нервная энергетика докатилась и до побережья. «Тем больше причин, – думает Адди, – покинуть страну».
И все же что-то всегда ей мешает.
К примеру, сегодня это надвигающаяся буря. Черные тучи заволокли небо и нависают над морем. Кое-где солнечные лучи все же пробиваются сквозь облака, озаряя сизо-серую воду.
Адди берет книгу, что лежала рядом с ней на песке, и принимается читать:
Окончен праздник. В этом представленье
Актерами, сказал я, были духи.
И в воздухе, и в воздухе прозрачном,
Свершив свой труд, растаяли они[29]…
«Буря» Шекспира. Иногда Адди сбивается, стиль не совсем привычен, английская рифма и размер все еще чужды ее разуму. Но она учится и порой даже попадает в ритм.
Вот так, подобно призракам без плоти,
Когда-нибудь растают, словно дым,
И тучами увенчанные горы,
И горделивые дворцы и храмы,
И даже весь – о да, весь шар земной.
Света становится все меньше, и разобрать строки непросто. О да, все дарованное нам когда-то исчезнет…
И как от этих бестелесных масок,
От них не сохранится и следа.
– Мы созданы из вещества того же, что наши сны. И сном окружена вся наша маленькая жизнь, – продолжает знакомый голос за ее плечом. Тихий, словно едва слышный смех. – Не все жизни такие маленькие.
Над ней тенью нависает Люк.
Адди так и не простила ему ту жестокую ночь в Вийоне. И даже сейчас готова к повторению, хотя за прошедшие годы они несколько раз виделись и заключили осторожное перемирие, но все-таки лучше ему не доверять.
Люк опускается рядом с ней на песок, лениво обхватывая рукой колено. Даже здесь его движения полны томной грации.
– Я видел, как он это написал…
– Кто, Шекспир? – Адди не в силах скрыть удивление.
– А как ты думаешь, кого он звал в глухую ночь, когда не мог найти слов?
– Врешь!
– Бахвалюсь. Это не одно и то же. Наш драгоценный Уильям искал покровителя, и я любезно согласился.
Буря все ближе; завеса дождя надвигается на берег.
– Ты и правда таким себя воображаешь? – спрашивает Адди, стряхивая с книги песок. – Эдаким великодушным благодетелем?
– Перестань дуться, ты сама сделала неправильный выбор.
– Разве? Зато я все еще свободна.
– И забыта.
Но Адди готова к колкостям.
– Как и большинство вещей. – Она устремляет взгляд на море.
– Аделин… Какая же ты упрямица. А ведь не прошло и ста лет. Что же станет еще через сотню?
– Понятия не имею, – равнодушно отзывается она. – Но думаю, ты обязательно поинтересуешься лично.
Буря достигает берега. Уже падают первые капли, и Адди прижимает книгу к груди, пряча ее от дождя.
Люк поднимается.
– Пошли, – говорит он, протягивая руку.
Это не столько приглашение, сколько приказ, но мелкий дождь быстро превращается в ливень, а платье у нее всего одно. Она встает без помощи Люка, отряхивает песок с подола.
– Сюда…
Он ведет ее по городу, не разобрать, куда, впереди маячит только силуэт здания. Но вот они подходят ближе, и Адди видит высокие шпили, пронзающее низкие облака. Так и есть – церковь.
– Да ты шутишь.
– Не я ведь вымок, – возражает Люк.
И в самом деле, он остается сухим. К тому времени, когда они забегают под каменный навес, Адди уже мокрая до нитки, а на Люке ни капли. Дождь его даже не коснулся.
Люк с улыбкой тянется к двери. И неважно, что церковь заперта. Будь храм закован в цепи, для Люка он остался бы открытым. Подобные препятствия, как уже поняла Адди, для мрака не имеют значения.
Воздух в церкви затхлый, каменные стены сдерживают летнюю жару. Слишком темно и не видно ничего, кроме очертаний скамей и фигуры на кресте.
– Узри же дом Божий! – простирает руки Люк.
Возглас, негромкий и зловещий, эхом разносится под сводами.
Адди всегда было любопытно, может ли Люк ступить на священную землю, и звук его шагов под сводами церкви служит ответом на сей вопрос.
Адди идет по проходу и думает, в какое же странное она попала место. Не звонят колокола, не играет орган, нет привычной толпы, которая явилась на службу. Без всего этого церковь кажется заброшенной. Словно не храм, а склеп.
– Не желаешь исповедоваться?
Люк двигается так же плавно, как тени во тьме. Только что был позади нее – и вот уже сидит в первом ряду, закинув руки на спинку скамьи и лениво вытянув скрещенные ноги вперед.
Адди преклоняла колени в маленькой каменной церквушке в центре Вийона, дни напролет просиживала в парижских соборах. Слушала колокола, орган и молитвы. И несмотря на все это, так и не поняла, что влечет людей в храмы. Как перекрытия церкви приближают тебя к небесам? Если Господь столь велик, зачем возводить стены, чтобы Его удержать?
– Мои родители верили в Бога, – вслух размышляет она, проводя пальцем по спинкам скамей. – Они много о Нем говорили. О том, как Он милосерден, светел, какой властью обладает. Говорили, что Он везде, во всем! – Она останавливается у алтаря. – Они были так легковерны.
– А ты?
Адди поднимает взгляд на цветные витражи. Без солнца, что их озаряет, изображенные на них фигуры кажутся призрачными. Она очень хотела поверить. Прислушивалась, мечтая услышать Его голос, почувствовать Его присутствие, как ощущала на плечах тепло солнечных лучей, колосья пшеницы под рукой. Как чуяла присутствие старых богов, так почитаемых Эстель. Но в холодном каменном храме она не испытывала ничего.
Адди качает головой и говорит:
– Никогда не понимала, как верить в то, чего не чувствуешь, не видишь и не слышишь.
Люк удивленно приподнимает бровь.
– Полагаю, люди потому и зовут это «верой».
– Сказал дьявол в доме Господнем… – Произнеся это, Адди бросает на него взгляд и замечает желтый проблеск в зеленых глазах Люка.
– Дом есть дом, – раздраженно отзывается тот. – Этот принадлежит всем и никому. А ты теперь считаешь меня дьяволом? В чаще ты так и не сумела определиться.
– Возможно, ты заставил меня поверить.
Люк запрокидывает голову и коварно улыбается.
– И ты решила, что если я настоящий, значит, он тоже. Свет тени моей, день моей тьмы? Возомнила, что, помолись ты ему вместо меня, он явил бы тебе свою доброту и милосердие?
Об этом Адди размышляла сотни раз, но, разумеется, сейчас ничего не говорит.
Люк убирает руки со спинки скамьи и подается вперед.
– Но теперь, – продолжает он, – это останется для тебя тайной. Я же скажу вот что: дьявол – просто новое название одной очень древней концепции. Что же до Бога… если все, что нужно, – лишь склонность к драматизму и золотая отделка…
Люк щелкает пальцами, и вдруг пуговицы на его сюртуке, пряжки на туфлях, шитье на жилете становятся не черными, а золотыми. На фоне безлунной ночи загораются звезды.
Он улыбается и смахивает позолоту, словно пыль. Адди смотрит, как та исчезает, поднимает взгляд – и вот мрак уже прямо перед ней.
– Но в том и разница между нами, Аделин, – шепчет Люк, дотрагиваясь до ее подбородка. – Я всегда отзовусь.
Она невольно дрожит. От слишком знакомого прикосновения к коже, от жуткой зелени его глаз, дикой волчьей ухмылки.
– Да и вообще, – продолжает Люк, убирая пальцы от ее лица, – каждый бог взимает свою плату. Не только я торгую душами.
Он протягивает руку, и на его ладони прямо в воздухе загорается огонек.
– Он позволяет душам увядать, я же их поливаю.
Огонек вспыхивает, сворачиваясь в шар.
– Он раздает обещания, я – плачу вперед.
Яркая неожиданная вспышка, и вдруг пламя затвердевает.
Адди всегда было любопытно, как выглядит душа. Какое высокопарное слово – душа… Как и «бог», «время», «пространство». Когда Адди пыталась ее вообразить, то представляла себе молнию, пылинки в луче солнечного света, грозу в облике человека, нечто белое и необъятное.
Правда не так грандиозна.
Шар в руке Люка горит неярким внутренним светом, мраморный и одновременно прозрачный, сияющий.
– Только и всего?
И все же Адди не в силах отвести взгляд от хрупкого шара. Она невольно тянется к нему, но Люк убирает руку назад, подальше от нее.
– Не стоит обманываться внешним видом. – Люк крутит светящуюся бусинку между пальцами. – Глядя на меня, ты видишь мужчину, хотя знаешь, что я иной. Этот облик – лишь форма для глаз смотрящего.
Светящийся шар начинает крутиться и меняться, превращается в диск, а затем в кольцо. Ее кольцо.
Сияет ясеневое дерево, и при виде него сердце Адди замирает от желания схватить и пощупать знакомый гладкий ободок.
Но она только сжимает руки в кулаки.
– На что на самом деле похожа душа?
– Я могу тебя показать, – мурлычет Люк, и огонек снова опускается ему на ладонь. – Скажи лишь слово, и я обнажу перед тобой твою собственную душу. Сдайся, и я обещаю: последнее, что ты увидишь, будет правда.