– Слушай, – говорит Беа, внимательно ее разглядывая, – ты мне кого-то напоминаешь.
Робби поднимается, чтобы принести еще выпивку. При мысли, что придется начать все заново, у Адди замирает сердце, но Генри встает и перехватывает руку друга:
– Я сам схожу.
– Именинник не платит! – протестует Беа, но Генри только отмахивается и начинает пробираться сквозь толпу.
Адди остается наедине с его друзьями.
– Я так рада, что познакомилась с вами обоими, – говорит она. – Генри то и дело о вас рассказывает.
Робби с подозрением прищуривается.
Адди чувствует, как между ними снова вырастает стена, но она уже имеет представление о характере Робби, поэтому продолжает:
– Ты же актер? Я бы с удовольствием сходила на твое шоу. Генри говорит, ты потрясающий.
Но тут вмешивается Беа:
– Генри выглядит счастливым. По-настоящему счастливым.
– Так и есть! – подтверждает Генри, ставя пиво на стол.
– За двадцать девять! – провозглашает Беа, поднимая бокал.
Они принимаются спорить о достоинствах возраста и приходят к общему мнению, что двадцать девять – довольно бессмысленная годовщина, чуть меньше весьма значительных тридцати.
Беа обнимает Генри за шею.
– Но в следующем году ты официально станешь взрослым!
– А я-то думал, это происходит в восемнадцать, – смеется он.
– Да не смеши меня. В восемнадцать разрешено голосовать, в двадцать один – пить, а в тридцать ты уже можешь принимать решения.
– Теперь-то ты куда ближе к кризису среднего возраста, чем в двадцать пять, – дразнит его Робби.
Включается, чуть попискивая, микрофон. Ведущий объявляет о начале разогрева.
– Итак, на сцене восходящая звезда! Уверен, вы слышали это имя, а если нет, вскоре услышите. Встречайте Тоби Марша!
У Адди замирает сердце.
Толпа кричит, приветствуя певца, Робби свистит, и на сцене появляется Тоби: все тот же красивый застенчивый юноша. Но он поднимает подбородок повыше и с гордой улыбкой машет публике. Словно из пробного наброска стал законченной работой.
Тоби садится за фортепиано и начинает играть. С первых же нот Адди окутывает тоска. А затем он принимается петь.
– Каждую ночь ты приходишь ко мне…
Время ускользает, и Адди снова сидит на банкетке в его гостиной, на подоконнике исходит паром чай, а ее пальцы рассеянно перебирают ноты.
– Это так просто – тебя любить…
Она в его постели, и сильные руки Тоби играют мелодию на ее коже. Вспомнив об этом, Адди краснеет, а Тоби поет дальше:
– Пусть мы встречаемся только во сне,
Слишком боюсь я тебя забыть…
Слов она ему не подсказывала, он сам их подобрал. Голос Тоби звучит чище, сильнее, более уверенно. Нужно было просто найти ту самую песню.
Что-то заставляет толпу податься вперед и вслушаться. Адди накрепко зажмуривается, в ее голове тесно переплелись прошлое и будущее.
Все те вечера в «Эллоуэй», когда она наблюдала за его игрой.
Когда он подходил к ней в баре и улыбался.
Все их «первые разы», которые для нее были вовсе не первыми.
Палимпсест, что просачивается на поверхность.
Тоби поднимает взгляд от инструмента. Разумеется, в таком огромном зале он никак не может ее увидеть, но Адди уверена, что Тоби смотрит на нее. Помещение вдруг словно плывет, и она не знает, в чем дело – в слишком быстро выпитом пиве или головокружении от воспоминаний, но когда песня заканчивается и публика награждает Тоби теплыми аплодисментами, Адди вскакивает и мчится к двери.
– Адди, стой, – окликает ее Генри, но она не может ждать, хотя знает, что последует за ее уходом – Робби и Беа опять все забудут, и им с Генри придется начинать заново. Однако в эту секунду ей наплевать.
Она не в силах сделать и вдоха.
Двери распахиваются в ночь, Адди хватает ртом воздух, нагнетая кислород в легкие.
Казалось, песня должна была ей понравиться.
В конце концов, Адди любит навещать свои произведения искусства. Однако это были лишь обрывки, вырванные из контекста. Статуэтки птиц на деревянном постаменте, картины за ограждением в музеях. Экспонаты в стеклянных коробках под стеклом, оберегающим настоящее от прошлого. Но все меняется, когда стекло разбивается.
Это ее мать в проеме двери, высохшая до костей.
Реми в парижском салоне.
Сэм, каждый раз предлагающая остаться.
Тоби Марш, исполняющий свою песню.
Для Адди единственный способ продолжать жить – это двигаться дальше. Они Орфеи, а она – Эвридика, и всякий раз, как они оборачиваются, она погибает.
– Адди? – Прямо позади нее стоит Генри. – Что случилось?
– Прости, – бормочет она, вытирая слезы. История эта слишком длинная и одновременно слишком короткая. – Я не могу вернуться, просто не могу.
Генри бросает взгляд через плечо. Должно быть, он заметил, как во время концерта с ее лица сбежали все краски.
– Ты его знаешь? Этого Тоби Марша?
Адди еще не рассказывала о нем Генри, так далеко они пока не добрались.
– Знаю, – говорит она, что не совсем правда, поскольку подразумевает нечто, принадлежащее прошлому, но как раз прошлое Адди недоступно.
Генри хмурится – наверное, подозревает подвох.
Он закидывает руки за голову.
– У тебя остались к нему чувства?
Адди хочет сказать правду: конечно, остались. Она никогда ни с кем не расставалась и не прощалась – ни точек, ни восклицаний, лишь целая жизнь многоточий. Когда другие пытаются начать сначала, они пробуют с чистого листа. Страницы Адди исписаны вдоль и поперек. Есть поговорка – «Разжечь старое пламя», но в случае Адди это не пламя, у нее полным-полно горящих свечей. Как их погасить? У Адди уже давно кончился воздух.
Но это не любовь.
Это не любовь, а именно она так волнует Генри.
– Нет, – говорит Адди. – Просто он… застал меня врасплох. Извини.
Генри взволнованно спрашивает, не вернуться ли ей домой, но Адди не знает, что он имеет в виду – ее одну или с ним вместе, и не слишком хочет выяснять, поэтому качает головой, и они снова идут в зал.
Внутри уже другое освещение, сцена пуста, в воздухе грохочет хаус – разогрев перед основным шоу. Робби и Беа болтают, тесно склонившись друг к другу, в точности так же они сидели, когда Адди вошла в первый раз. Подходя к столику, она улыбается изо всех сил.
– А вот и ты! – восклицает Робби.
– Куда ты сбежал? – спрашивает Беа и переводит взгляд на Адди. – Кто это с тобой?
Генри обнимает ее за талию.
– Ребята, это Адди.
Робби внимательно осматривает ее с головы до пят, но Беа лишь сияет улыбкой.
– Ну наконец-то, – радуется она. – Мы давно мечтали с тобой познакомиться!
XIII
29 июля 1872
По пути в Берлин, Германия
Поезд мчится по немецкой глубинке; на столике негромко позвякивают бокалы, Адди пьет кофе в вагоне-ресторане и глазеет в окно, поражаясь скорости, с которой мир проносится мимо.
Люди способны творить невиданные дела. Они жестоки, они развязывают войны, но также не чужды искусства и изобретений. Долгие годы Адди будет думать об этом снова и снова, глядя, как падают бомбы, рушатся здания, террор охватывает целые страны. Но эти мысли не оставят ее и тогда, когда на пленке запишут первое изображение, поднимутся в воздух самолеты, кино станет из черно-белого цветным.
Адди удивляется.
Она всегда будет удивляться.
Глубоко погрузившись в раздумья, она не слышит проводника, пока тот не подходит прямо к ней.
– Фройляйн, – говорит он, осторожно касаясь ее плеча, – ваш билет, пожалуйста.
– Конечно, – улыбается Адди и делает вид, будто роется в сумочке. – Извините, должно быть, я забыла его в купе.
Этот танец они танцуют не первый раз, однако впервые проводник следует за ней неотступной тенью в купе, которого у нее нет, за билетом, который Адди так и не купила.
Она ускоряет шаг, надеясь захлопнуть за собой дверь, чтобы прилипчивый тип остался позади, но тщетно, кондуктор идет за ней по пятам. Адди останавливается у какого-то купе, конечно же ей не принадлежащего, и надеется, что оно хотя бы пустое.
Ей не везет.
Когда Адди тянется к ручке, та ускользает и поддается. За дверью открывается темное помещение, откуда появляется элегантный господин, чьи черные кудри будто чернилами нарисованы на висках.
Адди затапливает облегчение.
– Герр Вальд! – Кондуктор сразу выпрямляется, словно мужчина за дверью по меньшей мере герцог, а не сгусток мрака.
Люк расплывается в улыбке.
– Вот и ты, Аделин. Моя беглянка-женушка, – лукаво улыбаясь, говорит он мягким и сочным, точно летний мед, голосом, а затем переводит взгляд зеленых глаз на кондуктора: – А вас что снова сюда привело?
Адди выдавливает сладкую до приторности улыбку.
– Любовь моя, я забыла билет.
Издав смешок, Люк достает из кармана кусочек бумаги и притягивает Адди к себе.
– Какая ты забывчивая, милая.
В глубине души Адди вся ощетинивается, но держит язык за зубами, крепче прижимаясь к нему.
Кондуктор разглядывает бумажку, желает им доброго вечера и откланивается. Адди сразу же отшатывается от Люка.
– Дорогая моя Аделин, – цокает языком он. – Ты ужасно относишься к мужу.
– Я не твоя! И обошлась бы без твоей помощи.
– Разумеется, – сухо соглашается Люк. – Идем, не стоит устраивать сцену в коридоре.
Он затаскивает ее в купе, или ей так кажется, но вместо привычного уютного помещения она вдруг оказывается в темноте, бескрайней и глубокой. Сердце Адди пропускает удар и резко падает, когда они возвращаются в ничто, пустое пространство между мирами. Адди знает – она никогда до конца не сумеет осмыслить природу мрака. Потому что сейчас до нее наконец доходит, что это за место.
Это он.
Таков его истинный образ – безбрежная и дикая ночь, мрак, полный обещаний и жестокости, страха и свободы.
И когда тьма вновь обретает форму, они уже не в немецком поезде, а на центральной улице города. Адди еще не знает, что это Мюнхен.