– Но Генри не должен умирать, просто чтобы доказать твою правоту.
Самодовольство вытесняет гнев.
– Уговор есть уговор. Его нельзя нарушать.
– Но ты как-то упоминал, что можно пересмотреть условия. Ты говорил всерьез? Или это была уловка, чтобы заставить меня сдаться?
Люк мрачнеет.
– Никаких уловок, Аделин. Но если ты думаешь, что я изменю его…
– Я не говорю о сделке Генри, – качает головой Адди. – Я о своей. – Она репетировала речь, но слова все еще даются с трудом. – Я не прошу милосердия, знаю, ты не занимаешься благотворительностью. Предлагаю обмен: отпусти Генри, пусть он живет, позволь ему помнить меня и…
– Ты отдашь свою душу? – сразу спрашивает Люк, но в его взгляде проскальзывает тень, в словах – неуверенность, и хоть это не совсем тревога, Адди все же понимает, что добилась своего.
– Нет, – смело отвечает она, – но только потому, что ты сам этого не хочешь. – И, опережая возражения, добавляет: – Тебе нужна я.
Люк молчит, но глаза его светятся пробудившимся интересом.
– Ты был прав. Я не одна из них. Уже нет. Я устала от потерь. Устала оплакивать все, что пыталась полюбить. – Адди нежно касается щеки Люка. – Но тебя я не потеряю. И ты не потеряешь меня. Так что я отвечаю: «Да». – Она смотрит прямо ему в глаза. – Сделай это, и я буду твоей, пока ты хочешь, чтобы я была рядом.
Кажется, Люк даже задерживает дыхание. Адди не в силах сделать и вдоха. Мир накреняется, грозя упасть.
А потом наконец Люк с улыбкой отвечает:
– По рукам.
Изумрудные глаза победно горят. Адди от облегчения падает ему на грудь, а он приподнимает пальцами ее подбородок, поворачивает к себе лицом и целует так, как целовал в ночь их первой встречи, – быстро, глубоко и жадно, прикусывая нижнюю губу. Во рту у Адди растекается привкус меди.
И она понимает: дело сделано.
XX
4 сентября 2014
Нью-Йорк
– Нет! – в ужасе кричит Генри. Голос едва слышен сквозь бурю.
На крышу быстро и безжалостно обрушивается дождь. Обрушивается на них.
Часы остановились. Генри поднял руки вверх, сдаваясь, однако он все еще здесь.
– Нет, – бормочет он, борясь с головокружением, – я тебе не позволю.
Адди бросает на него сочувственный взгляд: разумеется, он не в силах ее остановить.
Да и никто не в силах.
Эстель говорила, что она тверда в своем упрямстве, как камень. Но даже камни рассыпаются в прах.
А Адди – нет.
– Ты не можешь, – повторяет Генри.
– Дело сделано, – отвечает она.
У Генри кружится голова, его мутит, земля словно уходит из-под ног.
– Но почему? – с мольбой спрашивает он. – Зачем ты это сделала?
– Воспринимай это как благодарность. За то, что ты меня разглядел. За то, что показал, каково это – когда тебя видят. Любят. Теперь у тебя есть второй шанс, но ты тоже должен дать окружающим увидеть тебя таким, какой ты есть. Найди того, кто будет тебя видеть.
Это неправильно.
Все это неправильно.
– Ты его не любишь.
Улыбка Адди преисполнена грусти.
– Я получила свою долю любви, – отвечает она.
Похоже, время и в самом деле пришло – перед глазами у Генри все расплывается и чернеет по краям.
– Послушай! – торопливо продолжает она. – Жизнь порой кажется очень длинной, но под конец она утекает очень быстро. – Ее глаза остекленели от слез, но Адди улыбается. – Так что лучше уж проживи хорошую жизнь, Генри Штраус.
Она почти ускользает, но он лишь крепче прижимает ее к себе.
– Нет!
Адди вздыхает, ероша ему волосы.
– Ты так много дал мне, Генри. Пожалуйста, сделай кое-что еще. – Она прислоняется лбом к его лбу. – Помни меня.
Она ускользает у него из рук, темнота застилает взор, крышу и девичий силуэт.
– Обещай, – просит Адди, и ее лицо начинает расплываться, исчезают губы, каштановые кудри, лицо сердечком, широко распахнутые глаза и созвездие веснушек.
– Обещай, – шепчет она, и Генри пытается снова прижать ее к себе и дать обещание, но когда руки смыкаются, Адди уже окончательно исчезает.
А он падает.
Часть седьмая. Я тебя помню
«Девушка, которая ушла», 2014 г., полароидные фото.
Автор неизвестен.
Взято из личного архива Генри Штрауса.
Шесть фотографий с изображением движущейся девушки, черты лица стерты, затемнены либо нечитаемы по различным причинам. От прочих отличается последнее фото, на котором запечатлена комната: пол, край стола, стопка книг, внизу кадра – женские ступни.
Тема фотографий остается предметом бурных обсуждений. Вспышка стерла все значимые детали, но примечательными делает эти работы сам носитель. В стандартной фотографии желаемого эффекта движения позволила бы добиться длинная выдержка, но скорость срабатывания затвора Полароида сделала иллюзию еще более примечательной.
Оценочная стоимость: не продается.
Все указанные работы в настоящее время представлены на выставке «В поисках настоящей Адди Ларю».
Куратор – Беатрис Колдуэл, доктор наук Колумбийского университета.
I
5 сентября 2014
Нью-Йорк
А заканчивается все так. Парень просыпается один в своей постели. Сквозь щель в шторах проникает солнце, город за окном залит дождем.
Спросонья он вялый и мучается похмельем. Вроде бы спал, но, хоть убей, не может вспомнить, что ему снилось. Должно быть, какая-то жуть, потому что проснулся он с облегчением.
Томик, распахнув оранжевые глазищи, таращится на гору одеял. Кажется, уже поздно, насколько можно судить по звукам движения автомобилей за окном и углу падения света.
Генри не собирался спать так долго.
Его любимая всегда просыпается первой. Сначала возится под одеялом, смотрит на него, мягко касаясь пальцами, – этого всегда хватало, чтобы проснуться. Первым он встал всего один раз и с удовольствием наблюдал, как она дремлет, свернувшись клубком и уткнувшись лицом в подушку.
Но в тот день стояло дождливое рассветное утро, из окон струился серый свет, а сегодня солнце настолько яркое, что Генри не понимает, как они умудрились проспать.
Он перекатывается, чтобы разбудить ее. Но другая сторона кровати пуста. Генри проводит рукой по простыням, но те холодные и не смятые.
– Адди? – зовет он, поднимаясь на ноги.
Ищет по всей квартире, проверяет кухню, ванную, пожарный выход, хоть знает – знает, точно знает, – что ее здесь нет.
– Адди?
И сразу вспоминает все.
Это был вовсе не сон, никакого сна не было, лишь вечер накануне. Последний вечер его жизни.
Запах влажного бетона на крыше, последний шаг стрелки часов, когда та указала на двенадцать. То, как Адди улыбнулась, посмотрела на него и заставила пообещать ее помнить.
И вот он здесь, а Адди нет, и никаких следов не осталось, кроме воспоминаний и…
Записных книжек.
Генри быстро вскакивает и подходит к узкому стеллажу, где их хранит: красную, синюю, серебристую, черную, белую, зеленую. Всего шесть, и все они на месте. Он снимает дневники с полки, раскладывает на кровати, и вдруг откуда-то вываливаются полароидные снимки.
Те, что он сделал вместе с Адди: на одних размыто лицо, на других она стоит спиной к камере, на третьих – призраком скользит в кадре. Генри долго их рассматривает в нелепом убеждении, что, если как следует прищуриться, получится ее разглядеть. Но сколько бы он ни таращился, на снимках только силуэты и тени. Лишь на одном можно различить семь веснушек, и то они еле видны – непонятно, веснушки ли это или игры памяти, которая подставляет пятнышки на нужное место.
Генри убирает фотографии в сторону и тянется к первому дневнику, но вдруг останавливается. Внезапно ему кажется, что если он откроет записную книжку, то обнаружит лишь чистые страницы – чернила исчезли, как каждый след, что Адди пыталась оставить.
Но взглянуть нужно. Генри открывает дневник – и вот они, ее истории. Страница за страницей исписаны его косым почерком, защищены от проклятия, ведь слова принадлежат ему, хотя история – ей.
Она хочет свободы.
В Роже нет ничего плохого.
Она просто хочет пожить до того, как сгинет.
Годы спустя Адди научится понимать язык его глаз.
Она пробирается наружу, уцепившись за костлявую спину мертвеца.
Первый раз. Вот как это должно быть.
Он отводит глаза и сует ей в ладонь три медяка.
Могилу отца она находит быстро.
Генри берет следующий дневник.
Париж охвачен огнем.
Мрак снова становится непроглядным.
Еще один …
Над стойкой парит ангел.
Генри долго-долго сидит на краю кровати, переворачивая страницы, перечитывая истории, а закончив, закрывает глаза и опускает голову на руки. Он сидит неподвижно среди открытых дневников.
Потому что его любимая ушла, а Генри все еще здесь.
И он помнит все.
II
13 марта 2015
Нью-Йорк
– Генри Сэмюэль Штраус, это полная хрень! – Беа возмущенно бросает последнюю страницу на журнальный столик, вспугнув кота. Тот переползает на стопку книг по соседству. – Нельзя взять и вот так закончить!
Она, словно пряча от него, прижимает рукопись к груди титульным листом наружу.
«Незримая жизнь Адди Ларю».
– Что с ней случилось дальше? Она правда ушла с Люком? После всего?
– Думаю, да, – пожимает плечами Генри.
– Думаешь?!
По правде говоря, он не знает.
Последние шесть месяцев Генри переписывал истории из дневников, собирая их в черновик. И каждую ночь, когда руки сводило судорогой, а голова раскалывалась от бесконечного сидения за компьютером, он падал в кровать (которая больше не пахнет ею) и размышлял о том, как все закончится.
Если закончится.
Генри написал множество разных концовок: в одних Адди была счастлива, в других – нет, были и такие, где они с Люком сходили с ума от любви друг к другу, и те, где мрак носился с ней, как дракон с сокровищем, но все эти эпизоды принадлежали ему, а не Адди. Все, что бы он ни написал после последних секунд последнего поцелуя, – выдумка.