Генри пытался.
Но существует другая реальность, о которой никто никогда не узнает.
Генри не знает, что случилось дальше с Адди, куда она отправилась и как у нее дела. Ему остается лишь надеяться. И он надеется, что она счастлива. Надеется, что ее все еще переполняют упрямые мечты и дерзкая радость. Надеется, что однажды они все же как-нибудь увидятся.
– Ты и правда собираешься убедить всех в этом дерьме? – возмущается Беа.
Генри поднимает взгляд.
Ему хочется сказать, что все это правда.
Что Беа и сама встречалась с Адди – все как он описал – и каждый раз говорила одно и то же. Хочется сказать, что они бы точно подружились. Что они вообще-то и подружились, вроде как «с одной встречи и на всю жизнь». Конечно, для Адди это было больше, чем она когда-либо имела.
Но Беа ни за что бы ему не поверила, поэтому для нее история Адди остается выдумкой.
– Тебе понравилось? – спрашивает он.
Беа расплывается в улыбке. В ее глазах больше нет ни тумана, ни блеска, но Генри никогда в жизни так не радовался правде.
– Это здорово, Генри, – говорит она. – По-настоящему здорово. – Беа постукивает по обложке: – Ты уж не забудь поблагодарить меня в послесловии.
– За что?
– Моя диссертация. Ты ведь помнишь? Я хотела написать ее о той девушке с портретов. Призрак в раме. Это она, правда?
Конечно это она.
Генри поглаживает рукопись. Та готова, и его одолевают грусть и облегчение. Он хотел бы поработать немного дольше, чтобы еще побыть с ней.
И все же Генри рад, что у него остались записи.
Ведь он уже начал забывать. Не потому, что попал под действие ее проклятия, образ Адди совершенно не стерся, просто, как это обычно происходит, подробности начали исчезать, постепенно растушевываться. Мозг забывает прошлое, чтобы дать место будущему.
Но Генри не хочет отпускать, изо всех сил пытается не отпустить.
Лежит по ночам в постели, закрывает глаза и старается вызвать в памяти ее лицо. Очертания рта, оттенок волос, вспоминает, как тень от прикроватной лампы падала на ее скулы, висок, подбородок. Звук ее смеха, голос, когда она почти засыпала.
Конечно, эти детали не так важны, как те, что изложены в дневниках, но Генри невыносима мысль с ними расстаться.
Вера в чем-то похожа на гравитацию. Если достаточно много людей во что-то верят, это становится реальным, как земля под ногами. Но когда ты один цепляешься за идею, за воспоминание, за девушку, ее трудно удержать – в любой миг она может растаять.
– Всегда знала, что ты должен стать писателем! – восклицает Беа. – У тебя были все задатки, просто ты до последнего их отрицал.
– Я не писатель, – рассеянно отзывается Генри.
– Расскажи это в своей книге! Ты ведь ее продашь? Нужно издать ее, она слишком хороша!
– Ну да, – задумчиво отзывается он. – Попробую.
И Генри попробует.
Он найдет агента, книгу выставят на аукцион, и в итоге Генри продаст ее при единственном условии: что на обложке будет лишь одно имя, причем не его. В конце концов издатель согласится. Все решат, что это отличный маркетинговый ход, но сердце Генри трепещет при мысли, что другие люди прочтут эти слова – не его, ее слова, и имя Адди будут передавать из уст в уста и помнить.
Адди, Адди, Адди.
Аванса хватит, чтобы рассчитаться за студенческий кредит на учебу. Деньги дадут ему немного вздохнуть и разобраться, чем же он хочет заняться дальше. Генри пока не знает, чем именно, но впервые в жизни его это не пугает.
Мир огромен, а он его почти не видел. Генри собирается путешествовать, фотографировать, слушать истории других людей, возможно записывать кое-какие собственные мысли. Если уж на то пошло, жизнь кажется порой очень длинной, но промелькнет она быстро. Генри это знает и не хочет терять ни минуты.
III
3 февраля 2016
Лондон, Англия
Книжный вот-вот закроется. В эту пору темнеет рано, а прогноз обещает снег – редкость для Лондона. Служащие суетятся, меняя старые стенды на новые, спешат закончить работу до того, как туман на улице превратится в мороз.
Она бродит неподалеку, поглаживая большим пальцем кольцо, которое по-прежнему висит на серебряной нитке, и наблюдает, как две молоденькие девчушки обновляют экспозицию в разделе новинок.
– Ты уже прочитала? – спрашивает одна.
– Да, на прошлых выходных.
– Не верится, что автор не захотел подписать свое имя на обложке, – говорит первая. – Наверное, какой-то пиар-ход.
– Не знаю… – качает головой вторая. – Мне кажется, это очаровательно. Будто так все и было, и настоящий Генри рассказывает ее историю.
Первая девушка хихикает.
– Ты такая романтичная.
– Извините, – перебивает их какой-то мужчина, – можно мне экземпляр «Адди Ларю»?
По коже у нее бегут мурашки. С какой легкостью он выговаривает ее имя! Звуки, срывающиеся с языка иноземца.
Адди ждет, пока троица отойдет к кассе, и наконец сама подходит к стенду. Не просто стол – целый стеллаж, на котором лицевой стороной расставлены около тридцати экземпляров. Такая же полка стоит у стены. Обложка самая простая, большую часть ее занимает название – достаточно длинное, чтобы захватить все пространство. Надпись выполнена почерком Генри, как заметки в дневниках возле кровати, только более разборчиво. Ее слова, написанные его рукой.
«Незримая жизнь Адди Ларю».
Она обводит пальцами имя, повторяя изгибы выпуклых букв, словно сама их пишет.
Продавцы правы: имени автора нет. Фото на задней части тоже отсутствует. Никаких следов Генри Штрауса, только простой и чудесный факт – книга в ее руках, ее история, самая настоящая.
Адди открывает книгу, ищет посвящение. Небольшие буквы в самом центре страницы: «Я тебя помню».
Она закрывает глаза и воскрешает в памяти его образ в день их первой встречи в букинистическом: Генри облокотился на стойку и хмуро рассматривает незнакомку из-под очков.
«Я тебя помню».
Вот он в «АРТефакте», отражается в зеркалах, а потом в зале звезд, вот пишет ее имя на стеклянной стене, смотрит на нее в видоискатель Полароида, шепчет на Центральном вокзале, склонился над дневником, черные кудри скрывают лицо. Вот лежит рядом с ней в постели, на траве, в парке, на пляже, и их пальцы переплетены крепко, как звенья цепи.
Чувствует теплые объятия Генри, когда он затаскивал ее под одеяло, его чистый запах, слышит мягкий голос – она попросила: «Не забывай меня», и он ответил: «Никогда».
Адди улыбается, смахивая слезы, и вспоминает, как он стоял той ночью на крыше.
Она столько раз приветствовала людей, но попрощаться ей довелось впервые. Этот поцелуй словно долгожданный знак препинания. Не оборванная линия длинного тире или стыдливое многоточие, а точка, закрытая скобка, конец.
Конец.
Вот в чем вся суть жизни в настоящем и только в настоящем – это окончательность. А Генри был идеальной паузой в рассказе. Шансом отдышаться. Адди все еще не знает – была ли это любовь или просто временная отсрочка. Может ли довольство соперничать со страстью, тепло греть так же сильно, как жар?..
Но это был подарок.
Не игра, не война, не битва характеров.
Просто дар.
Время и память – как мифические возлюбленные.
Адди листает главы книги, своей книги, восхищенно взирая на собственное имя на каждой странице. Вот ее жизнь – и она ждет, когда о ней прочтут. Это нечто грандиозное. Значительнее самой Адди, значительнее любого из них, людей, богов, значительнее всего, что ни назови. История – это идея, живучая, как сорняк, она прорастает там, где ее посадили.
Она начинает читать и уже доходит до своей первой зимы в Париже, когда вдруг улавливает спиной колебания воздуха.
Имя – словно легкий поцелуй в шею.
– Аделин.
Люк здесь. Он обнимает ее за плечи, и Адди откидывается ему на грудь. Они подходят друг другу идеально, как подходили всегда, хотя Адди даже сейчас порой думает, что это просто в природе его сущности: дым заполняет собой любое доступное пространство.
Его взгляд падает на книгу в руках Адди. На обложке – ее имя.
– Какая ты сообразительная, – бормочет он, обдавая ее дыханием, однако, кажется, совсем не злится. – Пусть себе читают, пока ты – со мной.
Адди разворачивается в его объятиях, чтобы взглянуть на него.
Злорадствуя, Люк прекрасен.
Разумеется, это неправильно. Высокомерие – отвратительная черта, но Люку идет идеально, как костюм, пошитый на заказ. Люк сияет – настолько ему по нраву результат собственной аферы. Он так привык, что всегда прав. Привык держать все под контролем.
Глаза горят победной зеленью.
Три сотни лет Адди училась понимать, какое настроение передает цвет этих глаз. Теперь она уже выучила значение всех оттенков и с одного взгляда догадывается о настроении Люка, его мыслях и желаниях.
Удивительно, что за все эти годы он не научился видеть ее насквозь.
Или, может быть, Люк замечает лишь то, что ожидает: гнев женщины, ее желания, страхи, надежду и похоть – простые, незатейливые сигналы.
Однако так и не научился разгадывать ее лукавство или ухищрения, разбираться в деталях поведения, улавливать тончайшие нюансы ее речи.
Адди смотрит на него и думает обо всем, что могли бы поведать ему ее глаза.
О том, что он сделал огромную ошибку.
Дьявол кроется в деталях, и Люк упустил самое важное.
Конечно, это лишь придирки к формулировкам, но он сам научил ее, что слова – это все. Когда Адди ставила условия новой сделки, она не говорила «навсегда». Лишь – «пока ты хочешь, чтобы я была рядом».
А ведь это совсем не одно и то же.
Если бы ее глаза могли говорить – они бы смеялись.
Объяснили бы ему, что он слишком капризный бог. Что задолго до того, как полюбить Адди, Люк ненавидел ее и сводил с ума. Со своей безупречной памятью она досконально разучила его козни, выучилась той же жестокости. На это у нее было три сотни лет, и теперь она сотворит из своей мести шедевр.